Читать книгу Маша из дикого леса - Дмитрий Видинеев - Страница 7

В доме не осталось самогона, а выпить хотелось ужасно. Грыжа впадала в бешенство, когда размышляла о своём нынешнем положении – все в деревне чурались её, гнали прочь, как прокажённую, называли вонючкой. На то, что кто-то хотя бы рюмочку нальёт, и не надеялась. Это даже не чёрная полоса, а дерьмовая. И просвета не намечалось.

Проклятая вонь. Она, чёрт возьми, не выветривалась. И язвы не исчезали – тело зудело так, что хоть на стенку лезь. А эти два фурункула на лбу? Совсем, как рога. Словно какая-то подлая насмешка. Воображение Грыжи иной раз рисовало мёртвую Аглаю – та хохотала, буквально покатывалась со смеху. Положение хуже некуда, однако, в одном Грыжа не сомневалась: деревенские уроды поплатятся за ту обиду, что ей причинили, ответят за всё!

Мучаясь с похмелья, она сидела на верхней ступеньке крыльца. Пот сочился из каждой поры, к горлу то и дело подкатывала тошнота. За бутылку самогона Грыжа сейчас отдала бы всё. Она всхлипнула и уставилась на калитку. У неё был единственный вариант: идти на городскую свалку, как это частенько делали местные. Бутылки, жестяные банки – надёжный источник хоть и скудного, но всё же дохода. Вот только до свалки топать не меньше семи километров, а потом до пункта приёма топать. Грыжа заскрежетала зубами, подумав об этом. С похмелья переться в такую даль? С её-то варикозными ногами? С её-то болями в животе и зудящей кожей?

Однако деваться было некуда. Хочешь-не хочешь, а идти нужно, ведь от мысли, что она проведёт целый день без малейшей надежды на опохмелку, Грыже реветь по-звериному тянуло. А вечером хуже станет. А ночью – совсем край. Того гляди, сердце не выдержит.

Жалея себя, она тяжело поднялась, вошла в дом, отыскала два мешка, налила в бутылку воды и отправилась в путь. «Я не дойду, – мысленно ныла Грыжа, – сдохну по дороге…» Она представляла, как будет ползать по мусорным кучам в поисках бутылок и жестянок, и всё отчётливей сознавала: на такую работу сил не хватит. Сознавала, но всё же шла – вразвалочку, как огромная гусыня. Солнце палило, доставляя дополнительные мучения. Стрёкот насекомых резал слух.

Грыжа с плаксивым выражением на лице глядела по сторонам: всё против неё, даже природа. Ей хотелось, чтобы когда-нибудь поднялся мощнейший ураган, который повалил бы все деревья, превратил бы города в развалины. Ей хотелось хаоса, беззакония, страдания на лицах. Пускай всем будет плохо, как ей сейчас. Нет, гораздо, гораздо хуже! Грыжа верила, что когда-нибудь всё же наступит конец света, и справедливость восторжествует. Она даже готова была сдохнуть вместе со всем населением планеты, но смеясь, ликуя. Такие фантазии часто посещали её голову, особенно, когда было тяжело, как в данный момент.

А ведь когда-то она была другой. Сварливой, не самой приятной женщиной, но не злобной.

Душа Галины начала гнить и разлагаться после большой беды.

У старшего восьмилетнего сына Пети обнаружилась лейкома. Лечение не дало результатов, мальчик в течение года превратился в живой скелет, обтянутый кожей. Страдал сильно, а вместе с ним и Галина, которая давно забыла, что такое нормальный сон и спокойствие. Её постоянной фразой стала: «За что мне всё это?» Она задавала этот вопрос врачам, знакомым, а ответом становились лишь печальные взгляды. И некому было поддержать, кроме младшего сына Серёжи – муж бросил её и детей три года назад, умотал на заработки в Сибирь и там встретил другую. Теперь Галина вспоминала его исключительно с ненавистью. Он ведь знал, что сын болен, однако кроме скудных алиментов от него не было никакой помощи. Ну не подлец ли?

Петя умер. Галина то рыдала целыми днями, то надолго впадала в депрессивный ступор. В эти дни о Серёже заботилась старушка-соседка: кормила, оставляла у себя на ночь.

Однажды, в поисках утешения, Галина зашла в церковь. Священник её выслушал, сочувственно покачал головой, а потом начал вещать о промысле божьем. Галина слушала его с каменным лицом. В ней закипал гнев. Смертельная болезнь у ребёнка – это промысел божий? Смерть Пети какой-то чёртов промысел? Что мелет этот тип в рясе? В порыве ярости Галина влепила священнику пощёчину, а потом закатила настоящую истерику: металась по церкви, бросалась на перепуганных прихожан и выкрикивала проклятья. Не успокоилась даже когда приехала милиция.

Прошла неделя, вторая. Неравнодушные знакомые постоянно твердили Галине, что время лечит, что нужно жить ради второго сына. Правильные слова, и после внутренней борьбы она решила быть сильной. Даже поверила, что время когда-нибудь излечит душевные раны. Жизнь ведь продолжается, и у неё есть Серёжа. Она всем сердцем надеялась, что никакая болезнь, никакие обстоятельства не отнимут у неё второго сына. Нет, нет, и нет! Не допустит этого никогда!

Галина понимала: ничего уже не будет как прежде, однако теперь она хотя бы могла глядеть в будущее без мрачной пелены перед глазами.

Она раньше никогда не планировала жизнь сыновей. Ограничивалась простейшей формулой: вырастут, женятся, заведут детей. Но теперь начала строить конкретные планы в отношении Серёжи, видя в этом какую-то надёжность, страховку от всех бед. Для начала решила записать сына в спортивную секцию, чтобы стал крепким, здоровым, способным постоять за себя. И никаких плохих компаний, алкоголя, сигарет! Частые медосмотры. В армию не пустит – ещё не хватало, чтобы Серёжа остался без её присмотра! Всеми правдами и неправдами этого добьётся! А дальше планы Галины становились размытыми, полными неприятных сомнений. Она понимала: как нормальный мужчина он должен будет жениться, однако её такой расклад не устраивал. Хотелось, чтобы сын всегда был с ней, с матерью, под бдительным надзором…

Карточный домик, который она так старательно строила, разрушился спустя полгода после похорон Пети. Фортуна оказалась подлой, ей было плевать на планы Галины. Серёжа погиб, и смерть его была нелепа: мальчик поскользнулся в ванной и разбил голову об кран.

Окружающий мир для Галины перестал существовать. Её рассудок погрузился во мрак. Во время похорон она не произнесла ни слова. Все выражали ей сочувствие, но она ни на что не реагировала, полностью отстранившись от жуткой реальности. Однако когда уже все расходились с кладбища, Галина вдруг оживилась – её внимание привлекли молодая женщина и пухлый мальчик, которые стояли возле одной из могил. Сознание обожгло лютой злобой: почему смерть выбрала Серёжу, а не этого отвратительного жирного мальчишку? В мире миллионы детей. Почему именно её сын? Все, все эти мелкие твари теперь живут вместо него!

Эта уродливая логика заставила Галину броситься к мальчугану. Задыхаясь от ненависти, она отшвырнула перепуганную мать и вцепилась в горло ребёнку.

– Почему он, а не ты?! – ревела как зверь Галина. – Это нечестно, гадёныш, нечестно!

Несколько мужчин, которые присутствовали на похоронах, оттащили её, скрутили. Мальчик истерично кричал. Пришедшая в себя мамаша рыдала в голос. Люди смотрели на всех участников этой трагической сцены с сочувствием.

Двенадцать месяцев Галина провела в психиатрической больнице. Когда выписали, она пошла по самому лёгкому пути – нашла утешение в алкоголе. Пила по-чёрному, пытаясь залить пустоту в своей душе. Это было существование в сплошном мутном мороке. На людей Галина глядела с ненавистью, виня их в том, что жизнь – дерьмо, но волю гневу умудрялась не давать даже будучи сильно пьяной – очень уж не хотелось снова угодить в психушку. Этот огонёк здравого смысла горел в ней постоянно, как крошечный маячок в океане безумия. Собутыльники Галины удивлялись: пьёт побольше остальных, однако не срубается никогда, держится каким-то чудом на ногах и глупости не вытворяет.

Могилки сыновей Галина посещала редко, а когда приходила только и делала что бранилась – ни слёз, ни тоскливого взгляда. Она ругала Петю и Серёжу за то, что те своей гибелью исковеркали ей жизнь. Галина даже их сделала частью дерьмового мира. Человечность в ней покрылась червоточинами и сгнила. Осталась лишь злоба, и Галину это устраивало. Комфортней стало существовать, легче.

Но однажды злоба достигла критического уровня – маячок здравого смысла погас. В тот день стояла ужасная жара, а к вечеру разразилась гроза. Галина не находила себе места, с ней творилось что-то неладное. Она ощущала себя так, словно внутри неё тикала часовая бомба, готовая взорваться в любую секунду. Сожитель – тщедушный мужичок с гнилыми зубами – кричал на неё: «Совсем спятила, жирная дура!» А она ходила из угла в угол, что-то неразборчиво бормотала себе под нос и уродливо кривила лицо всякий раз, когда за окном вспыхивала молния. Сожитель попытался силой усадить её на диван, и тут «часовая бомба» взорвалась: Галина заорала нечеловеческим голосом, схватила сожителя за шею и принялась душить. Весила она раза в два больше своей жертвы. Мясистые пальцы с грязными обгрызенными ногтями впивались в шею. В этот момент Галина испытывала радость, словно убивая этого мужика, она наказывала весь дерьмовый мир. В ней клокотала ненависть, а оконные стёкла дребезжали от раскатов грома, ливень барабанил по карнизу.

Сожитель испустил дух, но Галина не собиралась останавливаться – душила, пока пальцы не онемели. Лишь когда гроза прекратилась, она осознала, что натворила, однако ругать себя не стала. Огонёк здравого смысла в ней снова загорелся. Без всякой паники она оценила положение, затем без суеты сложила в сумку кое-какие припасы и покинула квартиру. В городе задерживаться не собиралась – менты живо найдут, а потом снова психушка или тюрьма. Никто из приятелей-собутыльников её скрывать не станет, можно даже не надеяться. Поразмыслив, решила рвануть в Глухово – уж в этой-то гнилой деревушке её искать точно не станут. Да и контингент там подходящий – алкаш на алкаше. Подходящее местечко. Она не сомневалась, что освоится в Глухово, приживётся, станет своей.

Освоилась, прижилась, стала своей, как и рассчитывала. Вот только дохлая старуха Аглая всё испоганила.

Расчёсывая зудящую от мелких язв шею, Грыжа вышла к шоссе. Два километра пройдены. Всего два, а ноги, словно свинцом налились. И духота эта невыносимая. Горячий воздух с хрипом протискивался в лёгкие.

Немного передохнув, снова двинулась в путь. «Не дойду, – всё настойчивей звучало в голове. – Сдохну…» Остановилась, выпила воды. Мимо проехал белый «Москвич», но Грыжа даже не подумала о том, чтобы проголосовать: ну кто подвезёт такую, как она? В дерьмовом мире чудес не случается. Только на себя нужно надеяться, исключительно на себя.

Перед её мысленным взором появилась огромная бутыль полная самогона – как подлая насмешка, как приз, который ей не получить никогда. Грыжа плаксиво поморщилась: хотя бы рюмашку – всего лишь, чтобы губы помазать. Тогда и шагать было бы легче.

Она услышала позади рокот. Оглянулась. Небо над лесом было тёмным.

* * *

Поездка на дачу для Синицына Льва Николаевича всегда была праздником. Природа, рыбалка, огородик – в этом году он посадил экзотический сорт редиса, и с волнением ждал урожая.

В январе ему стукнуло семьдесят три, и порой он чувствовал себя очень старым и больным. Однако всё менялось, когда выезжал на дачу. Словно бы чудесным образом становился моложе, крепче. Иногда Льву Николаевичу казалось, что именно дача удерживает его на этом свете. Именно с ней были связаны все его планы.

Одинокий добродушный человек. Иногда зимними вечерами он садился с кружкой горячего чая у окна своей однокомнатной квартиры и представлял, как весной будет обустраивать дачный участок, какие изменения привнесёт в обстановку крошечного домика. Эти фантазии грели его, заставляли забывать о бытовых проблемах. Часто давал он волю воображению – дачный участок разрастался до огромной усадьбы с фруктовыми деревьями и живописным прудом, в котором, сверкая чешуёй, плавали карпы. Почему бы и не помечтать старику? Хотя, с его-то пенсией только и оставалось, что мечтать.

Лев Николаевич ехал на своём стареньком «запорожце» по требующему ремонта шоссе, и по обыкновению строил планы – не глобальные, а на сегодняшний день. Для начала, конечно же, он проведает огородик. Затем чайку попьёт. Потом прогуляется до пруда. А вечерком позволит себе стаканчик смородиновой наливочки. Перед ужином, для аппетита. Чудесные планы, прекрасные в своей незатейливости. На волне хорошего настроения Лев Николаевич напевал мелодию из фильма «Дартаньян и три мушкетёра».

Он бросил взгляд в зеркало заднего вида. Небо темнело. Подсвеченные солнцем тучи надвигались с неумолимой мощью. То тут, то там клубящуюся мглу озаряли вспышки молний. На миг, почувствовав себя озорным ребёнком, Лев Николаевич показал язык зеркалу: никакая гроза не нарушит его планы! Разве что на пруд после ливня идти придётся по разбухшей от грязи дороге. Но это ведь не проблема. Пустячок.

Лев Николаевич перевёл взгляд на шоссе и увидел грузную женщину в сером сарафане. Та шла как утка, тяжело переваливаясь с ноги на ногу. Даже со спины было заметно, как она устала. Лев Николаевич покачал головой: бедолага. Нужно подвезти. Он всегда, когда предоставлялся случай, с удовольствием брал попутчиков – веселей ехать. О том, что попутчик может оказаться грабителем или задирой, даже не думал. И на его счастье, такие ему не попадались.

Он остановил машину рядом с женщиной, открыл дверцу и выкрикнул приветливо:

– Садитесь, подвезу. Вижу, устали вы, да и гроза приближается.

Он обратил внимание на неприглядный вид потенциальной попутчицы: вся мокрая от пота, по сарафану расползались сальные пятна. А кожа – это просто ужас какой-то. Мелкие язвы на лице, шее, руках. До кучи, два отвратительных фурункула на лбу. И запах… как будто разложившийся труп смердит. Внутренний голос сказал Льву Николаевичу: «Закрой дверцу и уезжай!» Однако, пожилой любитель дачной жизни этот голос проигнорировал. Даже устыдился его. Не подвезти несчастную явно больную женщину? О нет, он сам себя уважать перестал бы, если бы не подвёз. А вонь можно и вытерпеть.

Грыжа глядела на старика с недоверием. Неужели в этом дерьмовом мире наконец-то свершилось чудо и нашёлся человек, который готов её подвезти? А может, этот старый пердун больной на всю башку извращенец? Должен, должен быть подвох.

Пророкотал гром, словно говоря от имени грозы: «Я приближаюсь! Прячьтесь пока не поздно!»

– Да садитесь в машину, – добродушно улыбнулся Лев Николаевич. – Вдвоём ехать веселей. Вам куда ехать-то?

– Мне до свалки, – выдавила Грыжа, и зачем-то указала пальцем вперёд.

– Ну… до свалки, так до свалки, – немного удивлённо произнёс Лев Николаевич. – Садитесь. Не бойтесь, денег за проезд с вас не возьму.

– Я на заднем сиденье тогда.

– Да как пожелаете.

Всё ещё с недоверием поглядывая на старика, Грыжа забралась в машину. Салон сразу же заполнился смрадом, однако у Льва Николаевича хватило выдержки и такта ничем не выдать своего недовольства. Правда, внутренний голос снова встрял: «Потом не забудь помыть сиденья. Весь салон отмой!» На этот раз Лев Николаевич с голосом согласился: помою, обязательно. Всё равно ведь собирался на днях…

Урча двигателем, «запорожец» двинулся по шоссе. Над лесом сверкнуло, ветер пригнул кроны деревьев, по обочинам закружились небольшие пыльные смерчи.

– Чувствую, гроза будет ого-го какая, – весело заявил Лев Николаевич. – Ну и ничего, правда? Мы ведь здесь, как в танке.

Улыбка далась ему нелегко. В голове пульсировала тревожная мысль: «А что у этой женщины с кожей? Не заразная ли болезнь?» Ещё не хватало в его-то возрасте подцепить что-нибудь эдакое. Вдыхая зловонный воздух, Лев Николаевич впервые жалел, что воспитан в джентельменском духе. Жалел, но улыбался. Он решил не просто помыть машину, а выдраить с хлоркой каждый сантиметр.

– А с другой стороны, – с натужной непринуждённостью продолжил он, – хороший дождик сейчас просто необходим. Листва вся пыльная. А уж мне, как огороднику, дождь всегда в радость. У меня ведь огород.

– Угу, – буркнула Грыжа.

Не нравился ей этот престарелый болтун. Огород у него, видишь ли. Должно быть, жрёт досыта, и понятия не имеет, что такое мучиться с похмелья. Правильный весь из себя такой, подвезти предложил, джентльмен чёртов. А улыбка-то фальшивая. Лыбится, а сам, небось, думает: «Что за вонючка ему попалась?» Урод. Он ничем не лучше тех деревенских мужиков, что оскорбляли, унижали её. Те хотя бы не прятали свои гнилые мыслишки за улыбками. Зачем он её подсадил? Из жалости? А вот хрен там! Сто пудов этот пердун грешил всю жизнь, а теперь добрыми делишками решил грешки свои искупить. Она повидала таких добрячков, знала, какие они на самом деле.

Тучи скрыли солнце. Предгрозовые сумерки разорвала вспышка. Над лесом прокатился рокот.

Неприязнь к старику быстро сменилась ненавистью. Ничего не подозревающий Лев Николаевич теперь представлялся Грыже олицетворением дерьмового мира – мира, который только забирал, но ничего не давал взамен. Распаляясь, она даже забыла, куда ехала. Накопившаяся за последнее время злость требовала выхода.

Лев Николаевич поглядел в зеркало, и улыбка сошла с его губ. Не понравились ему глаза этой дамочки, ох как не понравились. Безумные какие-то. И в них, словно бы зрело что-то дикое, злое. Даже жутко стало. Лев Николаевич уже откровенно жалел, что проигнорировал совет внутреннего голоса, и не проехал мимо. Он заметил, как с кончика мясистого носа женщины упала капля пота – не самое приятное зрелище.

– Да, дождик, это замечательно, – Лев Николаевич снова заговорил лишь затем, чтобы звуком собственного голоса развеять гнетущую атмосферу. – Только бы града не было…

– Заткнись! – прошипела Грыжа, подавшись вперёд.

– Что, простите? – опешил Лев Николаевич.

– Ты слышал меня, пердун старый, – Грыжа понимала: теперь она до вожделенной свалки не доедет, но гнев сдержать уже не могла: – Я таких как ты насквозь вижу. Ну, давай, скажи, что у тебя на языке вертится? Скажи, что я вонючая свинья! Думаешь, ты лучше меня? Интеллигентишка херов. Бородку козлиную отрастил…

Задрожав от возмущения, Лев Николаевич остановил машину, распахнул дверцу и выскочил наружу.

– Выходите, сейчас же! – голос его сорвался и прозвучал визгливо.

Мощная вспышка молнии озарила пространство, прогремел гром. Под порывами ветра шумела листва.

Грыжа выбралась из машины.

– Вези дальше.

Лев Николаевич замотал головой.

– Нет, увольте!

– А ну сел за руль, дерьмо старое!

– Я сяду! Сяду! И дальше поеду. Но без вас. Жалею, что решил помочь такой неблагодарной особе!

Лев Николаевич попытался сесть в машину, но Грыжа пихнула его ладонью в щуплую грудь, оттолкнув на пару шагов. Он совсем растерялся: да что же это творится?! От стресса в области сердца кольнула, бросило в жар.

Набычившись, Грыжа двинулась к нему. Лицо было перекошено, сквозь стиснутые зубы вырывалось шипение. Лев Николаевич попятился. Он понимал: с этой тучной крупной женщиной ему никак не справиться. Да и женщина ли она? Похоже, это само зло! Вон глаза какие. Как у лютого зверя. Нужно бежать!

Он развернулся и побежал. Вернее – быстро заковылял прочь, не в силах ускориться. Воздух ему казался горячим потоком, каждый вдох причинял боль. В голове возникла жалобная мысль: «Я старый. Ужасно старый. Не надо так со мной. Пожалуйста…» Сердце, словно тисками сжало, перед глазами замелькали тёмные пятна.

Грыжа шагала за ним по шоссе, сжимая и разжимая пальцы. Рот кривился в жутком подобии улыбки, глаза сверкали. Сейчас она видела в этом старике всех тех, кто унижал её, всех, кого в жизни ненавидела. Для неё больше не существовал окружающий мир. Она будто бы провалилась в иное измерение, где существовали только гроза и этот старик.

Среди туч расцвела серебристая ветвь молнии. От оглушительного грохота задрожала земля.

Лев Николаевич захрипел, схватившись за сердце, и рухнул на асфальт. Сквозь пелену перед глазами он видел, как к нему подошла женщина – тень на фоне вспышек. Она нависла над ним точно источающая смрад гора. Лев Николаевич чётко осознал: это последние секунды его жизни. Сердце сейчас остановится. С этим откровением исчез страх, но появилась обида. Пожилой дачник жалел, что не соберёт урожай своей экзотической редиски. Жалел, что не будет больше вечерами мечтать и строить планы на будущее. Он сделал судорожный вдох, а на выдохе его рассудок погрузился в вечную тьму.

Грыжа сплюнула, смерила Льва Николаевича презрительным взглядом. Она испытывала досаду из-за того, что старик скончался так быстро, без ужаса в глазах. Однако пробудившийся вдруг здравый смысл нашёл в этой ситуации зерно позитива: никто не будет разыскивать убийцу. У старика, по всей видимости, сердце не выдержало. Бывает. Сплошь и рядом.

Хмыкнув, она вернулась к машине, взяла с переднего сиденья большую потёртую спортивную сумку с эмблемой олимпиады – 80. Не отходя от «запорожца», нетерпеливо открыла сумку и аж затряслась от волнения. Её алчный взгляд приковала бутылка. Алкоголь? А может, какой-то говняный сок? Рыча, как зверь, Грыжа зубами выдернула пробку и, не подумав, что в бутылке может оказаться какая-нибудь ядовитая гадость, прильнула губами к горлышку. Всё-таки алкоголь! Наливка. Сладкая. Градусов двадцать. Маловато, но Грыжа была рада и такому пойлу. Она жадно глотала наливку, воспринимая её, как награду за все страдания. Остановилась, отдышалась, и решила остальное допить позже, хотя решение это далось нелегко – алкоголь буквально требовал, чтобы она снова припала к горлышку. Но нужно было убираться отсюда – повезло ещё, что за последнее время не было ни единой машины.

Взяв сумку, Грыжа сошла с шоссе, продралась сквозь густую молодую поросль. Углубившись в лес, снова заглянула в сумку. Обнаружила три банки тушёнки, банку кабачковой икры, две буханки ржаного хлеба, пачку грузинского чая. Кошелёк! Пересчитав деньги, Грыжа усмехнулась: не густо, но на три бутылки самогона хватит. Хорошая добыча. Заслуженный приз. От былого болезненного похмельного состояния не осталось и следа. Даже зуд немного унялся. Дерьмовый мир для Грыжи не стал менее дерьмовым, но она теперь могла с этим фактом мириться.

Лес шумел, как штормовой океан. После яркой вспышки хлынул ливень.