Читать книгу Печатая шаг - Doctor Walther - Страница 5
Rule On
※
Оглавление…В течение лет бесконечным потоком
Надеялся истину я обрести,
Но был обескровлен погибельным роком,
Пройдя к полудню половину пути.
Наш мир бесконечен, как солнце в пустыне.
От солнца в пустыне случается жар —
Я вещи в движении вижу отныне,
Здесь ⎼ зыбкий восторг,
там ⎼ бесплотный кошмар…
Нет нашей вины в нескончаемой боли,
Восход предвещает начало конца,
И я обретаю бесстрашие воли,
Безропотно сбросив личину с лица ….
Как нам изменить гомогенность суждений
Имея в наличии лишь кристалличность,
И плюс сублимацию при охлажденьи —
В итоге создав совершенную личность?…
О, я разрушаю клыкастые горы,
Предчувствую гибельной силы прогресс!
Давайте окончим бесплодные споры,
Подключим приборы, успешно и без…
Нас гнусно преследуют Гиббс и Дюгем,
Для них равновесие значит спасенье.
Но в дверь выливался расплавленный джем,
А день был какой? Никакой – воскресенье.
Творенья весны выдавал сублиматор,
Весь мир превратился в убежище зла;
Мы долго глотали комочкам вату;
Из шкафа змея, напевая, ползла…
Как все изменилось! Был ветер разбужен,
Утопленный тополь пушинки взметал…
На завтра циклон к нам придёт в полукружье.
Сквозь город настойчиво шёл самосвал —
Предвидеть, представить, предстать предо мною,
Конечность конца концевать наконец…
Верблюда упорно смывало волною,
Хоть был он отнюдь и весьма не юнец,
Пока не столкнулся с горчичным комбайном…
В моторе открылось окошечко в ад;
В тот миг по стеклу плыли два-три трамвая,
При трении слышался мерзостный смрад…
…Невольно припомнил я грязную воду,
В которой сидел я по самую шею —
Из лужи поднялся, пошёл к огороду;
Сижу и курю сигарету, точнее…
(Запомним про то, как срезают винтовки:
Рукою берут безопасную бритву —
И быстро срезают движением ловким:
Уж эта винтовка и в землю зарыта!)
Откуда на кладбище птицы берутся?
И черви, пиявки, лягушки – откуда?
Пошёл я домой, замечаю: дерутся!
А может, и нет… Всё равно: просто чудо!
Лягушки бывают изрядные очень.
Вот давеча, впрочем, однажды на медне
Сидим мы на почте – и мокрое мочим
(Да, в водке мочить, несомненно, безвредней,
Хоть пиво – не водка, а водка – не пиво.
А пиво, конечно, напиток отменный,
Хотя от него очень выглядишь криво
Хоть выглядеть должно весьма огроменно!)
…То самое, что я лениво кусаю,
Кусками большими свой рот наполняю,
Куски эти в лужу и в море бросаю —
Они прокисают и быстро линяют…
Мне жалко порою куски эти даже —
Настолько они в глубине гармоничны.
И я разложил их тогда в Эрмитаже,
Повымазав сажей и кремом клубничным…
Толпа горделивых людей проходила,
Смотрела на них и привычно ворчала:
«Поставили б лучше большое удило,
Оно б из паркета красиво торчало,
Зубами стучало и даже рычало!» —
Они говорили мне хмуро, пока
По залу ходили в конец и в начало,
Слегка поворачиваясь на каблуках…
А я им ответил: «Куплю лучше лески,
На гвоздь намотаю, на берег пойду —
И буду ловить я колбасны довески
В аквариумé али может в пруду!»
Они мне ответили: «Cам ты придурок!»
Я ж маски проверил им всем, а затем
Им в рот запихал сигаретный окурок
(С окурком расстаться легко было с тем!),
Потом я на почту пришел, помолился
На образ Мадонны на пыльной стене,
Заснул… Мне, конечно, комбайнер приснился,
Лениво паривший в седой вышине.
Руками своими он звёзды хватал и
Кидал их во бункер комбайна, крича:
«Отдайте, безумцы, скорее сандали —
Едва ли вы знали, ваш груз волоча,
Что значит оно!» – и на этом прервавшись,
Стал грустен комбайнер и даже суров,
Комбайн же его, почему-то порвавшись,
Был вовсе, мы прямо твердим, нездоров:
Он порван был вдоль, прямо до половины,
И в бункере звёзды стучали, журча…
Пошёл я в аптеку, купил санорина
И в бункер спустился, комбайн сей леча.
И – вылечив мигом его за минуту —
Я вывинтил свечи, колёса погнув…
Вот что-то в бумагу лежит завернуто —
Конечно, узнал я, её развернув,
Что было в бумаге в тот час полуночный
Завёрнуто слоя наверно во три…
То был крокодил весь зелёный! Нарочно
Его осмотрел я всего изнутри,
И вижу: бинокль! А может, монокль —
Не видно во тьме абсолютно вообще.
(Сейчас бы угнать Студебекер, Зилок иль
Колок иль гитарный, в борще иль во ще
Вощще… Это ясно мне с первого разу.
Хоть сумрачна ночь, и рассвет впереди,
О нет! Не спастись, не спастись от маразма
Он снова везде, от него не уйти…)
Уныло! Я вылез. Везде скрежетали.
Обвислые балки чернели уныло.
Они же в окрестности воздух глотали,
А также ссыпали цитрат аммонила
В глубокие ямы (которые, впрочем,
Ничуть не похожи на грязные ямы —
Хотя, если честно, то в общем-то очень,
Пожалуй, совсем даже, скажем вам прямо,
Весьма) … Да! Потом я залез в мусорпровод,
Помоями мигом меня завалило —
Для самоубийства прекраснейший повод —
И он на курок нажимает счастливо…
Наверх! Вне пространств вереницею строгой
Они проходили, обличья забыв,
Лишь разве ведущий наряжен был в тогу —
Он курит устало, блудлив и ретив…
Кругом разрастался мучительный грохот,
А я улетаю, забыв парашют
(Тут он произвёл омерзительный хохот —
Ему обязательно «вышку» пришьют)
«Откуда ты, мальчик?» – он спросит, усталый;
Тогда остается заносчиво лгать…
Ему постоянно мешали обвалы,
Он душу пытался от тела отъять
В том самый момент – и всё хуже я помню —
Запаянный, вкрапленный, воткнутый в мир
Я передвигался – как он, автономно…
В зените был славы, как честный вампир
(А запахом бойни он с детства отравлен)
Пропеллер кромсал озверевшую плоть;
Он быть наказанием нашим приставлен —
Господь Бог счастливо кусает ломоть.
Мы пену срезаем заржавленной бритвой,
А этот вот стол, расплескавшись молитвой,
Пронзает насквозь исполин монолитный,
И Иммануил, что звался Ипполитом,
Ушел… Только в нервах навязчивый дым
Взлетал непрерывно, как провод трамвайный —
Ты кончишь, и провод умрет молодым,
Случившись с горчицекосильным комбайном;
Ты станешь ослом, подавившись асфальтом,
Ты Господом станешь, чайку вскипятив —
И вот уже гнусно-надтреснутым альтом
Ты пьешь свой мотив, будто аперитив,
Который течет по сосудам упорно…
С утра в голове колоссальная муть!
Он долго купался в дощатой уборной —
Ну, что? … И не вымок он даже ничуть,
Он только шагал взад-вперед по фанерке
Печатая шаг, начинал променад.
Эффект был такой же, как при фейерверке —
И вот наконец я достал лимонад
Количеством два с половиной вагона.
Залог безопасный – вагоны страхуй!
Я джемом намазал поверхность перрона…
<Читатель ждет рифмы, конечно же… БУЙ,
Но он не получит ее, хоть убейся!>
А дюны в пустыне исходят свечой
Погряз паровоз в послезавтрашнем рейсе —
Он был поврежден в феврале каланчой,
Упавшей внезапно… Воды в ней немало
Внутри, а снаружи тем паче – вода!
И сразу, когда эта башня упала,
То, в общем, упала она навсегда.
Когда ж я увидел начала вагона,
Я радостно вскрикнул, ладони разняв —
И, вновь погружаясь в струю самогона,
Я двигаю пальцем застывший состав…
О Млечный Бескрайний Безбрежный Путище!
Ты светишь опять в вышине при луне,
И тот, кто дорогу бессмысленно ищет,
Пусть смотрит в твой лик в голубой тишине!
Я умер давно, и воскресну не скоро,
Ладонями мысленно челюсти сжав;
И голос мой, полон немого укора,
Рассеется в запахе утренних трав…
О нет! Я не буду гадать на сегодня,
Я вымазан в саже, как жалкий кабан —
Я просто доеду до станции «Сходня»
И в залу войду, поиграть в кегельбан…
Я утром и вечером в муке тщедушной,
Забыв, опоздав, отмотав до угла —
Ты лучше меня, шебутного, не слушай:
Я быстро пройду сквозь поверхность стола,
И больше не буду усталым регентом,
Который сидит на зеленом диване.
Я, ты, и она – это всё реагенты.
Реакцию будем устроить мы в бане,
Втроем погрузившись в прохладную ванну
Размером три метра, а то и четыре —
И я агрессивен впоследствии стану
Совсем не такой, как сегодня в квартире…
Я силу ощущаю очень сильно.
Опять в квартире нашей бардачок
Изменчивость расходится обильно —
Жокей садился аж на облучок;
Дальнейшее вовне покрыто мраком
Я тщетно вспоминаю телефон:
Мелькают цифры, диск верчу, однако,
Я так же несущественен, как он…
Я так же изначально был на этом
На поприще сомнительных побед,
И расцветала тёмно-жёлтым цветом
Толпа людей, не евших винегрет…
Обрывочки мыслей возводятся нами
На пост-постамент панацеей от бед.
Вы правы – мы глупы. От вас мы узнали,
Что значит порой озаривший ответ…
И он отвечает достаточно скупо:
«А вы не пытались окошко открыть?»
Затем обещает нашествие трупов —
Нам некуда наши огрехи зарыть,
Трудами растёт пирамида из трупов!
Ведь так мы, возможно, достигнем Луны.
Убийство ведь было достаточно крупно —
Поэтому он приспускает штаны.
Ты хочешь укрыться под сводами кельи?
Возможно, ты прав – ни к чему горевать.
Вдруг вещи всцвели в середине апреля;
Что может гармонию нам даровать?
А в данный момент мне, наверное, больно.
«Чудак» – говорит он – «ты можешь дышать,
А ты повторяешься!» Словом, довольно!
Логичности не удалось избежать.
Но Africa Nova сказала «фигово» —
И я вспоминаю прошедшую муть:
От берега сучки бежали сурово,
Как странно, что я сочинил эту жуть…
Надменный немножко, чуть-чуть многобровый…
– На последний кирпич
Заготовлен был спич,
И, доверившись СМУ, без опаски,
У трубы за стеной
Жил ручной домовой
С удивительным именем Васька.
Он от света сего
Не видал ничего,
Знал тепло батарей отопленья —
Здесь вчера был отсос
За ответ на вопрос
Домового предназначенья.
Хоть неясен нам путь
Коим шла его суть,
Жить старался он, жизнь украшая,
И хоть гланды имел,
Вечерами он пел —
Нежно пел он, сверчку подражая.
Но не каждый душой
Обладает большой —
Странно Ваську жильцы оценили:
Дескать, что за петух
Будоражит наш слух?
И его хлорофосом морили…
Пресекая скандал
И в ответ на сигнал
«Рыбнадзор» налетел сюда мигом:
Стену разворотил,
Ваську освободил
И занёс его в «Красную Книгу»…
В это время верблюды, в пустыне рыдая,
(А их было штук семь или восемь,
И была с ними длинная палка литая —
Потому что настала уж осень,
И цветы отцвели, и листы полетели
Вдоль по знойной зеленой канаве…) —
Те верблюды стояли и очень хотели
Ниспослать состояние нафиг,
Что поплыл в отдаленье туманной порою,
В злом краю, где кордоны густые
Плотной сеткой легли на одно и второе,
Заглушая рыданья пустые…
А верблюды – как птицы в подветренном море! —
Горевали в печальном экстазе,
И однако весьма несомненно и вскоре
Потонул парафин в унитазе,
И возврата ему никогда нет оттуда,
И не будет отнюдь совершенно,
Потому что душа у живого верблюда —
Это время, и время нетленно!…
В лесу охуевшем птицы не спали,
Кругом озверелые листья летали;
Лишь слабый порыв ветерка донесется,
Легчайший неслышимый шёпот —
И в бешеном ритме куст затрясется:
Медведей случившихся топот…
Кругом превалирует сила маразма
Какой удивительный месяц!
Здесь кактус вошёл в состоянье оргазма —
Ей Богу, что мир стал тесен…
Если обить всю деревню войлóком
И вывинтить пробки из хмурых бутылей,
Он скажет, пригладив рукой чей-то локон:
«Ну, что? Неужели вы снова забыли?
Был день, и я шел по унылой пустыне.
Я шел по пустыне, зубами стуча —
Мне холодно было: пески уж остыли,
И только виднелась вдали каланча —
И та ведь упала, я помню об этом!
Остыли пески очень сильно с утра,
И я, только солнцем горячем согретый,
Бреду по пескам, хоть упасть мне пора,
И холод пронзает озябшие кости —
Совсем я разделся, но холодно все же:
Была каланча, как последний мой мостик
В тот мир, что приблизиться ближе не может,
А я всё иду… И лишь солнце случайно
Меня хоть немного в песках согревает —
Сейчас я наполню водой этот чайник
(Что – чайник?.. Бутылка, но только кривая!)
И выпью воды, на костре подогретой,
Но дров не найти – бесконечна пустыня;
Сижу я в пустыне, курю сигарету;
Пески все с утра так ужасно остыли…
Я плавки снимаю, и кепку снимаю,
Но холодно мне несмотря и на это —
А солнце все выше… Пески остывают…
Сижу на песке и курю сигарету…
А чайник нагреть мне никак не удастся —
Я пробую снова холодную воду;
Деревне бы хоть на пути мне попасться,
Увы… Не люблю я такую погоду!
Маячит мираж каланчи неупавшей,
Хоть точно упала она – я же видел!
Но снова мне день возрождает вчерашний
Пустыня… Гляжу, будто в гневной обиде,
На башню, которая раньше упала,
Но снова стоит флегматичным миражем —
И мне ничего от нее не осталось,
Ни камня… Ни звука… Ни голоса даже.
Лишь голос мой собственный стонет, как ветер,
Который я помню, которого нет здесь
Но мне безразлично – никто не ответит,
Никто не узнает всех ужасов-бедствий,
Что возданы мне… Я наполню лишь чайник,
И буду хлебать несоленую жидкость,
Которую выпил бы только случайно
Я, если бы не был и если б не жил здесь…
Еще полчаса… Ужасающий холод
Пронзает мне душу, хоть я еще молод,
Я будто расколот – остался лишь голод
И пульс в голове, будто огненный молот…
Пустыня! Кошмар наполняет мне душу,
И разум спастись в миражах уж не может —
Вот башня все ближе… Я вижу наружу,
И то, что внутри – взгляд конструкцию гложет,
И в башне, упавшей вчера на рассвете,
Я вижу финал моего перехода —
Я словно забыл о своей сигарете
И жду с нетерпеньем второго восхода,
Пески чтоб нагрелись… Я плавки надену
И чайник наполню водой несолёной,
И вскоре дойду – и упрусь взглядом в стену,
Что кажется мне лишь стеной утомлённой,
Как я… Утомлен, и не чувствую боли
Пустыне отдал все последние силы;
Бреду по песку, как в нескошенном поле,
Как будто гуляю по краю могилы…
Я чайник налью, и воды подогрею,
И плавки надену, и станет мне лучше —
И завтра до башни добраться успею,
Я верю! Я знаю, мой случай не худший —
Лишь день простоять, и лишь ночь продержаться,
И можно расслабиться ливнем блаженным,
Я здесь, я устал непрерывно сражаться,
Я знаю, что важно, я знаю, что ценно,
Мне холодно, сердце в жестоком зените,
Холодные пальцы песок раздвигают,
И губы бессильные строчки слагают —
Я скоро умру без спасительной нити!
Мне нужен лишь час, и я буду у башни.
Она ведь упала в начале рассвета.
Рассвет не сегодняшний был, а вчерашний;
Иду по пустыне, курю сигарету…» —
Так скажет он, локон поправит обратно,
И речь после паузы долгой продолжит:
«Допустим, с утра вы увидели пятна,
И душу сомнение страшное гложет.
Но пятна (заметьте! Они голубые!)
Исчезнуть готовы лавиной вчерашней,
Но камни в тумане (довольно тупые)
Задержат лавину – но это не страшно.
Покроются пятнами сами те камни,
Покроются – станут пятнистыми очень,
Но вспомните: только что дождик недавний,
Который прошел в полчетвертого ночи,
Отмыл их от прежней пятнистой окраски,
Оставшейся здесь от вчерашней лавины.
Вы камни берёте – уже без опаски:
Они голубые лишь до половины,
И пятна покрыли их слоем красивым,
Но скоро не хватит камней, что в тумане
Маячат сурово угрюмым курсивом…
Конечно, понятно: все дело в обмане
Оптическом. Зрение часто подводит,
И пятна, что камни слоями покрыли,
Облезлых картофельных шкурок навроде,
Красны – но они голубые… Вы были
В Бердищеве хмурой сентябрьской ночью?» —
Он спросит, ресницы устало откинув,
И, будто впервые увидев воочию
Всю эту обитую мехом картину.
Продолжит: «Итак, я скитался в пустыне,
Холодной, как омут, и белой, как свечка.
В движении вещи я вижу отныне —
В вещах началась повсеместная течка.
Коль башня упала, и нет ее больше,
Я шел и терял ужасающий разум;
Пришёл. Оказался я в Западной Польше
И кто-то меня накрывал медным тазом…
О жизнь!!! (Кстати: таз, был, похоже, латунный!)
Ты стонешь, как лама в лесах Занзибара!
Нет сил отыскать револьвер полулунный
И выстрелить в лоб голубого кошмара!» —
Он скажет. – «А всё же. Вот, кстати, вам штучка:
Пропеллер чугунный, на лопасти – ручка.
Берёте, к примеру, машинный вы клапан —
Тогда начинается диск «Made In Japan»,
При этом кошмар был руками залапан.
Открытием ветра окошко открылось,
И мальчик вприпрыжку ходить начинал.
Лицо его так ненавязчиво билось,
Что даже, возможно, он был самосвал…
У меня на печке
Началася лечка
Дунул я на свечку
Всплыло три колечка
Блеяла овечка
Потому что течка.
Вряд ли хватит бритвы остроты,
Чтобы с хрипом горло пересечь,
Но явился Знак – и видишь ты
В отстраняющем мерцанье свеч:
О как бритвы блеск к себе манит,
Ближе, ближе… Свет и голоса…
Идиот проклятый вновь избит,
Руки сломанные стянуты назад —
Люди, что за счеты вы свели
Здесь со мной у этого окна?
Господи, хотя бы раз внемли
Прежде, чем оскалится луна…
Уведомлением жёлтым беспечным
Ты открываешься. Ты говоришь.
Люди вокруг получают увечья —
Господи, важно! Ты ведь сгоришь!
Видишь, безжалостным белым размахом
Лес оплывает в корче стволов,
Это нестрашно – публика ахает —
Ready? – Oh… Yes, sir! – и я готов,
Я предвкушаю такую развязку…
Странно, что время на месте стоит
Всё ещё… В нашей трясине вязкой
Пучится что-то… А он разглядит.
Он разглядит, назовёт и укажет,
Не затрудняясь в выборе слов,
А если запнется – тогда подскажем:
Нас ожидает богатый улов!
…Но растекается белый день
По потолку сквозь оконную скважину,
Тело твоё не отбросит тень,
Плавится в печке солдатик отважный…
Прочь, уберите свиные рыла!
К любым испытаниям я не готов!
Это не нужно… Да что ты, милый?
Скажет… Ей Богу, не нужно слов!
Сколько таких вот ненужностей важных —
Не переступишь, тяжелый груз…
Ты к нему с просьбой – а он откажет,
В зубы ему бетонный арбуз…
Прыгал в балдёже Андрюша Шапкин —
Блядь ему лезла ночью в кровать:
Он её веником, он её тапком —
Бестолку всё, ах мать твою мать…
И снова опять не могу больше ждать!
Я вышел в разгон, опустившись в бетон,
Торчащий арбузом бессмысленным грузом
Из пасти, раскрытой бездонным корытом —
Могила разрыта, и память забыта;
Гранитные плиты, и грязь из гранита.
Безбрежность разбита как рваное сито —
Я лидер, я видел, как руки… и вытер…
Горящие светом бессмысленным летом
Согреты – рассветы, ответы, нимфеты,
Я буду… Упавший, как свечка и полночь
Создавший – рассудок не сможет исполнить —
Баллон… Это вентиль… Ты просто придурок.
Но только открой это время из шкурок
Убитых лососей – они молодые:
Густые, пустые, седые, седые,
Седые… Я вентиль, уставший туманом.
Он пьяный, и создан бездушным органом:
Баллон. Эталон. Перезвон эстоцина…
Я просто дубина, ты просто дубина,
Он просто дубин, как рубин – ты один, и
Картина не стала конкретным конкретом,
Конкреции смрадом женевским согреты,
О нет! Это – это, и это. Just это!
Ты был. Я упал. Ты остыл. Всё осталось.
Сначала начало мычало молчало
Сначала Сначала Сначала Сначала
Скучала торчала торчило сторчала
Alright.
И под нашей луной голубой
Чудеса всеразличные множатся.
Ты хотел бы остаться собой,
Но наденешь чужую кожицу.
Он приветствует этот миг,
Для него готова отмета:
По асфальту плывёт рыба сиг
В суматохе жаркого лета.
Облик новый ты зря надел,
Невозможны черты иные —
Это знают и даже те,
Что испитые шеи выют.
Славно пахнёт паленый асфальт,
По нему ты загнанный движешься;
Раз – прицел, на курок – и два,
Рана мощная, не залижешься…
Испарение темных струй,
Крови струй бесполезно пылящихся —
Тут конечно же рифма БУЙ,
Какового у нас два ящика…
Все же он продолжает молчать,
А ведь, кажется, уж невозможно —
Зря ты рот отверзаешь, крича:
Я такой же, как ты, сапожник,
Я хватаю стальную иглу —
Куча кожи и крепкая дратва.
Пауки скребутся в углу
Зеленющие… Кончено… Прав ты.
По утрам он вонзает взгляд —
Книг навалом, и все из камня.
Ты странички листаешь подряд:
Сколько букв, этот город странен…
Всё из камня: книги, интриги,
Голоса, даже камни и злато —
Изваяем из камня фиги:
Их фиговость столь камневата…
Ослепленье живущих букв,
Вероятно, тебя не коснется.
Вероятно… Отсутствие мук
Невозможно! Тут Конь принесётся
С синеватым оскалом рта,
Исступлённой болью задушен;
Все шарахнутся – он по углам
Бьёт копытом, домик разрушен…
Но надеялись все ещё —
«Это просто наутро после,
После будет порядок большой…»
Только Конь вдруг явил свои кости —
Обожжённую клочьями плоть
Дымной гарью по ветру кинул;
Ссохся хлебный последний ломоть,
Подставляй под удар свою спину…
Белым плотным туманом день,
В нём пустоты – и мы здесь жили.
Он залез на дубовый пень.
После пива они отлили…
Ветер начал зигзагам дуть,
Взрывом воздух темней и колючей
В долевой отправлялся путь —
Буратино свой выебал ключик,
Миг последний – узора прицел
Всё спокойно и радужно минет;
Нет, ты что, ты останешься цел —
Он не в духе сегодня ныне…
А в углах – беззвучные дыни.
Он остынет, он сгинет: смотри…
Он – в пустыне, а фонари
Красные на черном доме,
Внутри – разные… Упорным
Ветром захлебнувшись, стекаешь вниз —
Бриз, запнувшись, споткнувшись, повис —
Стекаешь… Ветром, который не знаешь,
Не знаю (никто не знает) откуда…
Светофоры: запруда в потоке, потоке, пото-
Ке. Шторы, но ты упорен.
Упорен, как буйвол, прорвавший скалы
Устало. Настало оно – сначала
Дальше… Что дальше? Купол
Из черного неба,
И звезды – ступор. Без хлеба,
Но ты
Беззвучен,
Как дыни в углу.
Отныне, и случай случай случай —
Всё, что ты можешь можешь я —
Тоже.
Падают рожи в железные бочки,
Мирно растут на полянах цветочки.
Съели мы плюшечку – всю, а кусочки
Сдули в окошко в ночные часочки…
Листики вянут, а я улыбаюсь:
Радужно гляну – аллейка прямая,
Тополи дружные пирамидальненькие
Солнышки кушают, словно паяльники!
Мы унесемся в предверие штормика,
Скинув одежду на пляже.
Смотрит толпа на кретина упорненько —
Я их не слушаю даже!
Белые камешки дно облелеяли,
Парус покрылся печалью.
Вот и овечки больные заблеяли —
Я вас на лодке встречаю.
Встречу, родимых – пойдем не спешамши
В нежно-туманное поле…
Радость какая! Всё сосны – из замши,
Хвоя испортилась, что ли…
Я всё равно приветствую радостно,
Здесь – просто берег лазури,
Здравствуй! Раскинься в волнении сладостном,
Ветер не чувствует бури.
Вот и песочек и солнечны зайчики —
Много ловить их не надо,
Лучше сними две с полтиную маечки,
Радость моя и отрада.
Взором тебя обласкаю нетронутым —
Берег улыбкой сияет;
Встанешь потом и пройдешь по перрону ты,
Маечек не надевая,
Я залюбуюсь картиной божественной
В приступе нежного шквала…
Вот ты, ступив на асфальтик торжественно
Следуешь мимо вокзала,
Ветер несет эти длинные волосы
Мимо вагонов суровеньких —
Лишь пассажирики медленным голосом
Делают это диковинкой…
Корпусом двигая плавно-лениво,
Некому видеть все радости,
В миг, что ты входишь походкой игривой
В здание черной громадности…
Следуй за мной, дорогая – и вскоре
Ты, как кораблик в штормующем море,
Будешь рыдать в непрерывном укоре,
Или в тоске…
Гиря в ногах, в парусину одетый,
Скользнув по смолистой доске
В море уйду, никем не отпетый —
Чайки взметнутся в тоске.
Скорбь равнодушных суровых лиц,
Штиль, и парус поник.
Тихо недвижимо волны ниц
Пали. Умолк родник.
Белый родник просветлённых чувств,
Выпьешь – осадок на дне.