Читать книгу Печатая шаг - Doctor Walther - Страница 5

…В течение лет бесконечным потоком

Надеялся истину я обрести,

Но был обескровлен погибельным роком,

Пройдя к полудню половину пути.

Наш мир бесконечен, как солнце в пустыне.

От солнца в пустыне случается жар —

Я вещи в движении вижу отныне,

Здесь ⎼ зыбкий восторг,

‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ там ⎼ бесплотный кошмар…

Нет нашей вины в нескончаемой боли,

Восход предвещает начало конца,

И я обретаю бесстрашие воли,

Безропотно сбросив личину с лица ….

Как нам изменить гомогенность суждений

Имея в наличии лишь кристалличность,

И плюс сублимацию при охлажденьи —

В итоге создав совершенную личность?…

О, я разрушаю клыкастые горы,

Предчувствую гибельной силы прогресс!

Давайте окончим бесплодные споры,

Подключим приборы, успешно и без…

Нас гнусно преследуют Гиббс и Дюгем,

Для них равновесие значит спасенье.

Но в дверь выливался расплавленный джем,

А день был какой? Никакой – воскресенье.

Творенья весны выдавал сублиматор,

Весь мир превратился в убежище зла;

Мы долго глотали комочкам вату;

Из шкафа змея, напевая, ползла…

Как все изменилось! Был ветер разбужен,

Утопленный тополь пушинки взметал…

На завтра циклон к нам придёт в полукружье.

Сквозь город настойчиво шёл самосвал —

Предвидеть, представить, предстать предо мною,

Конечность конца концевать наконец…

Верблюда упорно смывало волною,

Хоть был он отнюдь и весьма не юнец,

Пока не столкнулся с горчичным комбайном…

В моторе открылось окошечко в ад;

В тот миг по стеклу плыли два-три трамвая,

При трении слышался мерзостный смрад…

…Невольно припомнил я грязную воду,

В которой сидел я по самую шею —

Из лужи поднялся, пошёл к огороду;

Сижу и курю сигарету, точнее…

(Запомним про то, как срезают винтовки:

Рукою берут безопасную бритву —

И быстро срезают движением ловким:

Уж эта винтовка и в землю зарыта!)

Откуда на кладбище птицы берутся?

И черви, пиявки, лягушки – откуда?

Пошёл я домой, замечаю: дерутся!

А может, и нет… Всё равно: просто чудо!

Лягушки бывают изрядные очень.

Вот давеча, впрочем, однажды на медне

Сидим мы на почте – и мокрое мочим

(Да, в водке мочить, несомненно, безвредней,

Хоть пиво – не водка, а водка – не пиво.

А пиво, конечно, напиток отменный,

Хотя от него очень выглядишь криво

Хоть выглядеть должно весьма огроменно!)

…То самое, что я лениво кусаю,

Кусками большими свой рот наполняю,

Куски эти в лужу и в море бросаю —

Они прокисают и быстро линяют…

Мне жалко порою куски эти даже —

Настолько они в глубине гармоничны.

И я разложил их тогда в Эрмитаже,

Повымазав сажей и кремом клубничным…

Толпа горделивых людей проходила,

Смотрела на них и привычно ворчала:

«Поставили б лучше большое удило,

Оно б из паркета красиво торчало,

Зубами стучало и даже рычало!» —

Они говорили мне хмуро, пока

По залу ходили в конец и в начало,

Слегка поворачиваясь на каблуках…

А я им ответил: «Куплю лучше лески,

На гвоздь намотаю, на берег пойду —

И буду ловить я колбасны довески

В аквариумé али может в пруду!»

Они мне ответили: «Cам ты придурок!»

Я ж маски проверил им всем, а затем

Им в рот запихал сигаретный окурок

(С окурком расстаться легко было с тем!),

Потом я на почту пришел, помолился

На образ Мадонны на пыльной стене,

Заснул… Мне, конечно, комбайнер приснился,

Лениво паривший в седой вышине.

Руками своими он звёзды хватал и

Кидал их во бункер комбайна, крича:

«Отдайте, безумцы, скорее сандали —

Едва ли вы знали, ваш груз волоча,

Что значит оно!» – и на этом прервавшись,

Стал грустен комбайнер и даже суров,

Комбайн же его, почему-то порвавшись,

Был вовсе, мы прямо твердим, нездоров:

Он порван был вдоль, прямо до половины,

И в бункере звёзды стучали, журча…

Пошёл я в аптеку, купил санорина

И в бункер спустился, комбайн сей леча.

И – вылечив мигом его за минуту —

Я вывинтил свечи, колёса погнув…

Вот что-то в бумагу лежит завернуто —

Конечно, узнал я, её развернув,

Что было в бумаге в тот час полуночный

Завёрнуто слоя наверно во три…

То был крокодил весь зелёный! Нарочно

Его осмотрел я всего изнутри,

И вижу: бинокль! А может, монокль —

Не видно во тьме абсолютно вообще.

(Сейчас бы угнать Студебекер, Зилок иль

Колок иль гитарный, в борще иль во ще

Вощще… Это ясно мне с первого разу.

Хоть сумрачна ночь, и рассвет впереди,

О нет! Не спастись, не спастись от маразма

Он снова везде, от него не уйти…)

Уныло! Я вылез. Везде скрежетали.

Обвислые балки чернели уныло.

Они же в окрестности воздух глотали,

А также ссыпали цитрат аммонила

В глубокие ямы (которые, впрочем,

Ничуть не похожи на грязные ямы —

Хотя, если честно, то в общем-то очень,

Пожалуй, совсем даже, скажем вам прямо,

Весьма) … Да! Потом я залез в мусорпровод,

Помоями мигом меня завалило —

Для самоубийства прекраснейший повод —

И он на курок нажимает счастливо…

Наверх! Вне пространств вереницею строгой

Они проходили, обличья забыв,

Лишь разве ведущий наряжен был в тогу —

Он курит устало, блудлив и ретив…

Кругом разрастался мучительный грохот,

А я улетаю, забыв парашют

(Тут он произвёл омерзительный хохот —

Ему обязательно «вышку» пришьют)

«Откуда ты, мальчик?» – он спросит, усталый;

Тогда остается заносчиво лгать…

Ему постоянно мешали обвалы,

Он душу пытался от тела отъять

В том самый момент – и всё хуже я помню —

Запаянный, вкрапленный, воткнутый в мир

Я передвигался – как он, автономно…

В зените был славы, как честный вампир

(А запахом бойни он с детства отравлен)

Пропеллер кромсал озверевшую плоть;

Он быть наказанием нашим приставлен —

Господь Бог счастливо кусает ломоть.

Мы пену срезаем заржавленной бритвой,

А этот вот стол, расплескавшись молитвой,

Пронзает насквозь исполин монолитный,

И Иммануил, что звался Ипполитом,

Ушел… Только в нервах навязчивый дым

Взлетал непрерывно, как провод трамвайный —

Ты кончишь, и провод умрет молодым,

Случившись с горчицекосильным комбайном;

Ты станешь ослом, подавившись асфальтом,

Ты Господом станешь, чайку вскипятив —

И вот уже гнусно-надтреснутым альтом

Ты пьешь свой мотив, будто аперитив,

Который течет по сосудам упорно…

С утра в голове колоссальная муть!

Он долго купался в дощатой уборной —

Ну, что? … И не вымок он даже ничуть,

Он только шагал взад-вперед по фанерке

Печатая шаг, начинал променад.

Эффект был такой же, как при фейерверке —

И вот наконец я достал лимонад

Количеством два с половиной вагона.

Залог безопасный – вагоны страхуй!

Я джемом намазал поверхность перрона…

<Читатель ждет рифмы, конечно же… БУЙ,

Но он не получит ее, хоть убейся!>

А дюны в пустыне исходят свечой

Погряз паровоз в послезавтрашнем рейсе —

Он был поврежден в феврале каланчой,

Упавшей внезапно… Воды в ней немало

Внутри, а снаружи тем паче – вода!

И сразу, когда эта башня упала,

То, в общем, упала она навсегда.

Когда ж я увидел начала вагона,

Я радостно вскрикнул, ладони разняв —

И, вновь погружаясь в струю самогона,

Я двигаю пальцем застывший состав…

О Млечный Бескрайний Безбрежный Путище!

Ты светишь опять в вышине при луне,

И тот, кто дорогу бессмысленно ищет,

Пусть смотрит в твой лик в голубой тишине!

Я умер давно, и воскресну не скоро,

Ладонями мысленно челюсти сжав;

И голос мой, полон немого укора,

Рассеется в запахе утренних трав…

О нет! Я не буду гадать на сегодня,

Я вымазан в саже, как жалкий кабан —

Я просто доеду до станции «Сходня»

И в залу войду, поиграть в кегельбан…

Я утром и вечером в муке тщедушной,

Забыв, опоздав, отмотав до угла —

Ты лучше меня, шебутного, не слушай:

Я быстро пройду сквозь поверхность стола,

И больше не буду усталым регентом,

Который сидит на зеленом диване.

Я, ты, и она – это всё реагенты.

Реакцию будем устроить мы в бане,

Втроем погрузившись в прохладную ванну

Размером три метра, а то и четыре —

И я агрессивен впоследствии стану

Совсем не такой, как сегодня в квартире…

Обрывочки мыслей возводятся нами

На пост-постамент панацеей от бед.

Вы правы – мы глупы. От вас мы узнали,

Что значит порой озаривший ответ…

И он отвечает достаточно скупо:

«А вы не пытались окошко открыть?»

Затем обещает нашествие трупов —

Нам некуда наши огрехи зарыть,

Трудами растёт пирамида из трупов!

Ведь так мы, возможно, достигнем Луны.

Убийство ведь было достаточно крупно —

Поэтому он приспускает штаны.

Ты хочешь укрыться под сводами кельи?

Возможно, ты прав – ни к чему горевать.

Вдруг вещи всцвели в середине апреля;

Что может гармонию нам даровать?

А в данный момент мне, наверное, больно.

«Чудак» – говорит он – «ты можешь дышать,

А ты повторяешься!» Словом, довольно!

Логичности не удалось избежать.

Но Africa Nova сказала «фигово» —

И я вспоминаю прошедшую муть:

От берега сучки бежали сурово,

Как странно, что я сочинил эту жуть…

Надменный немножко, чуть-чуть многобровый…

В это время верблюды, в пустыне рыдая,

(А их было штук семь или восемь,

И была с ними длинная палка литая —

Потому что настала уж осень,

И цветы отцвели, и листы полетели

Вдоль по знойной зеленой канаве…) —

Те верблюды стояли и очень хотели

Ниспослать состояние нафиг,

Что поплыл в отдаленье туманной порою,

В злом краю, где кордоны густые

Плотной сеткой легли на одно и второе,

Заглушая рыданья пустые…

А верблюды – как птицы в подветренном море! —

Горевали в печальном экстазе,

И однако весьма несомненно и вскоре

Потонул парафин в унитазе,

И возврата ему никогда нет оттуда,

И не будет отнюдь совершенно,

Потому что душа у живого верблюда —

Это время, и время нетленно!…

Если обить всю деревню войлóком

И вывинтить пробки из хмурых бутылей,

Он скажет, пригладив рукой чей-то локон:

«Ну, что? Неужели вы снова забыли?

Был день, и я шел по унылой пустыне.

Я шел по пустыне, зубами стуча —

Мне холодно было: пески уж остыли,

И только виднелась вдали каланча —

И та ведь упала, я помню об этом!

Остыли пески очень сильно с утра,

И я, только солнцем горячем согретый,

Бреду по пескам, хоть упасть мне пора,

И холод пронзает озябшие кости —

Совсем я разделся, но холодно все же:

Была каланча, как последний мой мостик

В тот мир, что приблизиться ближе не может,

А я всё иду… И лишь солнце случайно

Меня хоть немного в песках согревает —

Сейчас я наполню водой этот чайник

(Что – чайник?.. Бутылка, но только кривая!)

И выпью воды, на костре подогретой,

Но дров не найти – бесконечна пустыня;

Сижу я в пустыне, курю сигарету;

Пески все с утра так ужасно остыли…

Я плавки снимаю, и кепку снимаю,

Но холодно мне несмотря и на это —

А солнце все выше… Пески остывают…

Сижу на песке и курю сигарету…

А чайник нагреть мне никак не удастся —

Я пробую снова холодную воду;

Деревне бы хоть на пути мне попасться,

Увы… Не люблю я такую погоду!

Маячит мираж каланчи неупавшей,

Хоть точно упала она – я же видел!

Но снова мне день возрождает вчерашний

Пустыня… Гляжу, будто в гневной обиде,

На башню, которая раньше упала,

Но снова стоит флегматичным миражем —

И мне ничего от нее не осталось,

Ни камня… Ни звука… Ни голоса даже.

Лишь голос мой собственный стонет, как ветер,

Который я помню, которого нет здесь

Но мне безразлично – никто не ответит,

Никто не узнает всех ужасов-бедствий,

Что возданы мне… Я наполню лишь чайник,

И буду хлебать несоленую жидкость,

Которую выпил бы только случайно

Я, если бы не был и если б не жил здесь…

Еще полчаса… Ужасающий холод

Пронзает мне душу, хоть я еще молод,

Я будто расколот – остался лишь голод

И пульс в голове, будто огненный молот…

Пустыня! Кошмар наполняет мне душу,

И разум спастись в миражах уж не может —

Вот башня все ближе… Я вижу наружу,

И то, что внутри – взгляд конструкцию гложет,

И в башне, упавшей вчера на рассвете,

Я вижу финал моего перехода —

Я словно забыл о своей сигарете

И жду с нетерпеньем второго восхода,

Пески чтоб нагрелись… Я плавки надену

И чайник наполню водой несолёной,

И вскоре дойду – и упрусь взглядом в стену,

Что кажется мне лишь стеной утомлённой,

Как я… Утомлен, и не чувствую боли

Пустыне отдал все последние силы;

Бреду по песку, как в нескошенном поле,

Как будто гуляю по краю могилы…

Я чайник налью, и воды подогрею,

И плавки надену, и станет мне лучше —

И завтра до башни добраться успею,

Я верю! Я знаю, мой случай не худший —

Лишь день простоять, и лишь ночь продержаться,

И можно расслабиться ливнем блаженным,

Я здесь, я устал непрерывно сражаться,

Я знаю, что важно, я знаю, что ценно,

Мне холодно, сердце в жестоком зените,

Холодные пальцы песок раздвигают,

И губы бессильные строчки слагают —

Я скоро умру без спасительной нити!

Мне нужен лишь час, и я буду у башни.

Она ведь упала в начале рассвета.

Рассвет не сегодняшний был, а вчерашний;

Иду по пустыне, курю сигарету…» —

Так скажет он, локон поправит обратно,

И речь после паузы долгой продолжит:

«Допустим, с утра вы увидели пятна,

И душу сомнение страшное гложет.

Но пятна (заметьте! Они голубые!)

Исчезнуть готовы лавиной вчерашней,

Но камни в тумане (довольно тупые)

Задержат лавину – но это не страшно.

Покроются пятнами сами те камни,

Покроются – станут пятнистыми очень,

Но вспомните: только что дождик недавний,

Который прошел в полчетвертого ночи,

Отмыл их от прежней пятнистой окраски,

Оставшейся здесь от вчерашней лавины.

Вы камни берёте – уже без опаски:

Они голубые лишь до половины,

И пятна покрыли их слоем красивым,

Но скоро не хватит камней, что в тумане

Маячат сурово угрюмым курсивом…

Конечно, понятно: все дело в обмане

Оптическом. Зрение часто подводит,

И пятна, что камни слоями покрыли,

Облезлых картофельных шкурок навроде,

Красны – но они голубые… Вы были

В Бердищеве хмурой сентябрьской ночью?» —

Он спросит, ресницы устало откинув,

И, будто впервые увидев воочию

Всю эту обитую мехом картину.

Продолжит: «Итак, я скитался в пустыне,

Холодной, как омут, и белой, как свечка.

В движении вещи я вижу отныне —

В вещах началась повсеместная течка.

Коль башня упала, и нет ее больше,

Я шел и терял ужасающий разум;

Пришёл. Оказался я в Западной Польше

И кто-то меня накрывал медным тазом…

О жизнь!!! (Кстати: таз, был, похоже, латунный!)

Ты стонешь, как лама в лесах Занзибара!

Нет сил отыскать револьвер полулунный

И выстрелить в лоб голубого кошмара!» —

Он скажет. – «А всё же. Вот, кстати, вам штучка:

Пропеллер чугунный, на лопасти – ручка.

Берёте, к примеру, машинный вы клапан —

Тогда начинается диск «Made In Japan»,

При этом кошмар был руками залапан.

Открытием ветра окошко открылось,

И мальчик вприпрыжку ходить начинал.

Лицо его так ненавязчиво билось,

Что даже, возможно, он был самосвал…

У меня на печке

Началася лечка

Дунул я на свечку

Всплыло три колечка

Блеяла овечка

Потому что течка.

Вряд ли хватит бритвы остроты,

Чтобы с хрипом горло пересечь,

Но явился Знак – и видишь ты

В отстраняющем мерцанье свеч:

О как бритвы блеск к себе манит,

Ближе, ближе… Свет и голоса…

Идиот проклятый вновь избит,

Руки сломанные стянуты назад —

Люди, что за счеты вы свели

Здесь со мной у этого окна?

Господи, хотя бы раз внемли

Прежде, чем оскалится луна…

И снова опять не могу больше ждать!

Я вышел в разгон, опустившись в бетон,

Торчащий арбузом бессмысленным грузом

Из пасти, раскрытой бездонным корытом —

Могила разрыта, и память забыта;

Гранитные плиты, и грязь из гранита.

Безбрежность разбита как рваное сито —

Я лидер, я видел, как руки… и вытер…

Горящие светом бессмысленным летом

Согреты – рассветы, ответы, нимфеты,

Я буду… Упавший, как свечка и полночь

Создавший – рассудок не сможет исполнить —

Баллон… Это вентиль… Ты просто придурок.

Но только открой это время из шкурок

Убитых лососей – они молодые:

Густые, пустые, седые, седые,

Седые… Я вентиль, уставший туманом.

Он пьяный, и создан бездушным органом:

Баллон. Эталон. Перезвон эстоцина…

Я просто дубина, ты просто дубина,

Он просто дубин, как рубин – ты один, и

Картина не стала конкретным конкретом,

Конкреции смрадом женевским согреты,

О нет! Это – это, и это. Just это!

Ты был. Я упал. Ты остыл. Всё осталось.

Сначала начало мычало молчало

Сначала Сначала Сначала Сначала

Скучала торчала торчило сторчала

‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ Alright.

А в углах – беззвучные дыни.

Он остынет, он сгинет: смотри…

Он – в пустыне, а фонари

Красные на черном доме,

Внутри – разные… Упорным

Ветром захлебнувшись, стекаешь вниз —

Бриз, запнувшись, споткнувшись, повис —

Стекаешь… Ветром, который не знаешь,

Не знаю (никто не знает) откуда…

Светофоры: запруда в потоке, потоке, пото-

Ке. Шторы, но ты упорен.

Упорен, как буйвол, прорвавший скалы

Устало. Настало оно – сначала

Дальше… Что дальше? Купол

Из черного неба,

И звезды – ступор. Без хлеба,

Но ты

Беззвучен,

Как дыни в углу.

Отныне, и случай случай случай —

Всё, что ты можешь можешь я —

Тоже.

Гиря в ногах, в парусину одетый,

Скользнув по смолистой доске

В море уйду, никем не отпетый —

Чайки взметнутся в тоске.

Скорбь равнодушных суровых лиц,

Штиль, и парус поник.

Тихо недвижимо волны ниц

Пали. Умолк родник.

Белый родник просветлённых чувств,

Выпьешь – осадок на дне.