Читать книгу Северная сторона сердца - Долорес Редондо - Страница 14

Новый Орлеан, штат Луизиана

Некоторое время агент Дюпри шагал на юг, но передумал, увидев красный трамвай. Он сел в него, особо не задумываясь, просто ради удовольствия. Агент находился всего в двух остановках от места, куда направлялся, а водитель предупредил, что этот трамвай последний; потом он возвращается в депо. Дюпри видел грузовики, перевозящие вещи и мебель из опустевших контор. Полуденное солнце сияло высоко в небе и, казалось, насмехалось над унылыми, заколоченными досками витринами магазинов на Канал-стрит. Там, где досок не было, витрины превратились в зеркала. Искривленное отражение трамвая, едущего по одной из главных артерий города, мелькало в темных, похожих на грязные лужи стеклах. Еще не успев опустеть окончательно, эта улица уже наводила на печальные мысли, которые появляются обычно на похоронах бедняка или при одиночестве в воскресный вечер.

Дюпри сошел с трамвая на Бурбон-стрит и сразу почувствовал на себе всю тяжесть палящих лучей солнца. Вдали он увидел патрульную машину, а перед некоторыми магазинами – автомобили, в багажники которых их владельцы укладывали наиболее ценный товар. Рестораны и бары были закрыты, однако из-за приоткрытых дверей стриптиз-клубов доносилась музыка. Каждые десять шагов температура будто поднималась на градус. Некоторое время Дюпри размышлял, не снять ли ему пиджак, но без пиджака постороннему взору открылась бы подплечная кобура. Людей почти не было, только вдали возле одного из баров тусовалась какая-то компания. Очередное дуновение раскаленного ветра все-таки заставило его снять пиджак, аккуратно сложить его и повесить на руку.

От старой мостовой поднимался тяжелый затхлый запах смолы и камня. Стараясь выровнять дыхание, Дюпри поднял взгляд и увидел пожилую женщину и девочку не старше десяти лет, которая помогала ей снимать горшки, украшавшие балкон, и ставила их рядком у ног женщины. Слезы, стекавшие по ее лицу, блестели на солнце. У Дюпри возникло дурное предчувствие. Он сам удивился его настойчивости и силе. В это мгновение женщина заметила его. Перехватив его взгляд, она покачала головой и произнесла всего одно слово – старое, забытое слово. Дюпри отчетливо прочитал его на чужих тонких блеклых губах, и, несмотря на разделявшее их расстояние, оно прозвучало в его голове так, словно она прошептала ему на ухо: «Базагра»[4]. По спине Дюпри пробежал холодок. Он попытался поскорее миновать это место, но отчетливо чувствовал водянистый взгляд женщины, прикованный к его спине. Он прибавил шаг, но на первом же углу, прежде чем повернуть на Урсулин-стрит, поддался порыву и на мгновение обернулся. Старуха подняла сухую, маленькую, как старая перчатка, руку, обтянутую морщинистой кожей, и с улыбкой помахала ему. Ее тонкие губы вновь очертили слоги знакового слова. Дюпри увидел, как она чуть заметно покачивается взад и вперед. Казалось, тонкая кожа ее лица едва сдерживает некую сущность, обитающую у нее внутри. Он почувствовал острую боль в плече, где некогда была рваная рана. Дыхание Дюпри участилось, когда его захлестнули воспоминания. Непроизвольно он поднес руку к этому месту, чуть выше сердца.

После этого агент машинально добрался до конца улицы, а затем вернулся, уверенный в том, что ошибся и прошел мимо нужного места. Он не помнил номера дома, а резные деревянные вывески, обычно выдававшиеся чуть ли не на метр от фасада, были сняты, чтобы их не сорвал ветер. Знакомая витрина была заколочена свежими сосновыми досками, пахнущими сочившейся из древесины смолой. Магазин он узнал по дверям гранатового цвета и старым ставням. Снова надел пиджак, а затем нажал на белую фарфоровую ручку, которая на ощупь показалась ему ледяной, и толкнул дверь. Парень и девушка, явно еще подростки, заворачивали содержимое полок в листы белой бумаги и осторожно укладывали свертки в ящики из-под фруктов. Дюпри заметил, что стрижка у обоих была одинаковая: волосы до плеч, пышная челка спадает на карие глаза.

– Закрыто, – сказали они почти хором, не отрываясь от работы.

Дюпри прикрыл за спиной дверь и ответил:

– Я пришел к Антуану.

Девушка замерла и посмотрела на него с упреком, но не из-за просьбы, а из-за того, что он закрыл дверь.

– Месье Мейра нет, – сказала она нежным мелодичным голоском, внимательно следя за его реакцией.

– Уверен, что для меня он есть, – отозвался Дюпри, сунув руку во внутренний карман пиджака, и почти одновременно с этим парень полез под прилавок, наверняка в поисках пистолета. Дюпри улыбнулся и аккуратно, двумя пальцами, извлек пластиковый файл, в котором лежала развернутая банкнота. Убедившись, что они видят изображенный на ней портрет президента, он добавил:

– Скажите, что Гровер Кливленд хочет его видеть.

Подростки обменялись взглядами и улыбнулись. Девушка, подавшись вперед, взяла файл, открыла его с одного конца и пощупала банкноту, затем кивнула и вернула файл. Парень жестом указал на заднюю комнату.

– Добро пожаловать, мистер Кливленд. Месье Мейр вас сейчас примет.

Он провел агента мимо десятков ящиков, стоящих вдоль стены; из одних выглядывали пакетики с деревянными бусинами, черепами с пустыми глазницами, примитивными куклами из мешковины с вытаращенными глазами, из других доносился крепкий аромат пчелиного воска.

– Липовое вуду, – пробормотал парень.

– Что?

– Безделушки для туристов, – объяснил он, слегка пожав плечами.

Проводив Дюпри вглубь склада, парень оставил его перед крутой узкой лестницей, которая, судя по ее длине, вела вверх как минимум на два этажа. Света на лестнице не было, но в конце угадывалось тусклое оранжевое сияние, как будто верхний этаж был охвачен пожаром. Дюпри начал подниматься по неровным ступеням, которые гулко отдавались под каждым его шагом. «Спускаться будет еще сложнее, чем подниматься, как на корабле», – подумал он.

Помещение, в которое попал агент, занимало весь этаж. Другой двери, кроме той, что располагалась в конце лестницы, видно не было. Полдюжины открытых окон, размером чуть больше вентиляционного отверстия, через которые не пролез бы и маленький ребенок, не избавляли от царившей в комнате духоты. Сквозь окна проникали лучи солнечного света, но их едва хватало, чтобы осветить обширное пространство; они лишь подсвечивали парящую в воздухе пыль. Оранжевый свет исходил от множества газовых светильников, которые свисали с потолка на высоте человеческого роста. В глубине комнаты двое людей, белый и темнокожий, оба в халатах, перчатках и масках, подложив слой марли, держали какой-то предмет, издалека казавшийся обломком дерева или высохшими корневищами. Запах земли, талька и увядших цветов ударил в ноздри, заставив вспомнить зловоние Бурбон-стрит. Уверенный, что его присутствие осталось незамеченным, Дюпри принялся издалека наблюдать. Темнокожего человека звали Жак. Насколько знал Дюпри, он всегда был помощником Мейра. Белым был сам Мейр. Загар покрывал его лицо до залысин, резко контрастируя с белыми, зачесанными назад волосами в стиле Кристофера Ли. Мейр был слеп на левый глаз. Когда ему было три года, он играл в поле, где только что убрали кукурузу, упал лицом вниз и напоролся глазом на острый сухой стебель. Глаз он не потерял, но зрачок и радужка были безнадежно повреждены – их содержимое и оттенки смешались, как в мраморных шариках, которые дети называют «кубинскими». Нана утверждала, что некоторые люди видят слишком много и иногда судьба компенсирует их чрезмерно острое зрение, забрав один глаз. При этом она была убеждена, что Мейр начал видеть больше с того момента, как частично ослеп. Сколько Дюпри его помнил, Антуан всегда носил роговые очки с диоптриями для здорового глаза и обычным стеклом для незрячего.

Мейр и Жак тащили свою пыльную ношу к металлическому столу, на котором лежал открытый мешок. Осыпавшееся песком бревно положили на марлю, ставшую похожей на саван, и застегнули молнию на мешке, который оказался мешком для трупов. Дюпри отвел взгляд и, хотя воздуха ему не хватало, постарался не дышать глубоко.

– У меня всегда возникает соблазн спросить, где они такое достают… – Голос Мейра звучал сухо, как песок, прилипший к медицинской маске, которую он отодвинул от лица, не снимая перчаток. Слепой глаз выглядел иначе, нежели помнил Дюпри; он будто позеленел, а его обладатель, осознавая эффект, произведенный на зрителя, выдержал его взгляд пять секунд, прежде чем подмигнуть со словами: – А ну-ка, покажите, что там у вас.

Дюпри протянул ему тысячедолларовую купюру[5].

– Видите ли… – начал он.

– Ни в коем случае, – отрезал Мейр. – Я сказал, что испытываю соблазн, но это не означает, что я ему поддаюсь. – Одной рукой он извлек купюру из пластикового файла, а другой притянул свисающую с потолка газовую лампу, чтобы разглядеть ее на свет. – Итак, Гровер Кливленд, наш двадцать второй и двадцать четвертый президент, единственный, кто занимал свой пост в Белом доме два срока с перерывом.

– Могу гарантировать, что купюра настоящая, – сказал Дюпри.

– Я вам верю, хотя на этих купюрах нет ни полосок, ни водяных знаков. Большая редкость. Но вы знали, что должны были его принести, и при этом их не так много, чтобы подделывать. К тому же мои дети не позволили бы вам подняться, если б заподозрили что-то не то. – Он улыбнулся. – Я говорю о вас, а не о банкноте.

– Это ваши дети? – удивился Дюпри. – Калеб и Эмма? Боже мой, как летит время! Я помню их совсем маленькими…

Его замечание заставило Мейра потерять интерес к купюре. Он шагнул к агенту и даже снял очки, изучая его лицо.

– Эндрю Алоизиус Дюпри, – пробормотал он так, словно перед ним призрак. Сделал еще шаг и, казалось, готов был его обнять, но вместо этого снова надел очки, взял его руку и крепко сжал. – Теперь я знаю, что дело серьезное; в противном случае тебя здесь не было бы.

Дюпри покачал головой, делая вид, что с интересом осматривает своеобразный интерьер комнаты: не хотел видеть обращенный на него глаз. Вместо этого он покосился на пряди человеческих волос всевозможных оттенков, которые, подобно тканевой завесе, свисали с потолка. На столе стояла посудина с пробковой крышкой, наполненная зубами. Рядом расположились банки с округлыми белыми существами, плавающими в растворе формалина, и картонные коробки с высушенными частями животных, землей, белым и черным порошком. С потолка на вешалках свисали саваны, на которых сохранились красновато-коричневые отпечатки человеческих тел, лежавших в них годами, как будто души их владельцев все еще льнули к ним.

– Что тебе нужно?

Из того же кармана, откуда достал купюру, Дюпри извлек исписанный карандашом листок и протянул Мейру. Тот наклонил голову, вчитываясь в содержание, затем поднял глаза и пару секунд внимательно изучал лицо Дюпри.

– Вряд ли это для тебя.

– Верно. Это для Наны.

– Нана… – пробормотал Мейр, поворачиваясь в глубь зала. – Жак! – крикнул он и помахал листком, чтобы человек увидел его из глубины комнаты, где продолжал работать. – Надеюсь, ты еще не упаковал le petit enfant[6]. У мистера Кливленда есть заказ, и ему понадобится кусочек.