Читать книгу Отпуск с папой - Дора Хельдт - Страница 3

Через неделю я стояла на Центральном вокзале Гамбурга и смотрела на путь 12а, на который через сорок минут должен был прибыть «Интерсити» из Вестерланда. Я заняла пост у эскалатора, ведущего к перрону, именно так я и объяснила отцу в нашем телефонном разговоре.

– Сходишь с поезда и идешь направо, в сторону фойе. Там только один эскалатор, поднимаешься наверх, и с правой стороны буду стоять я.

– Да-да, я тебя найду, я же не в маразме. Единственное, чего я никак не могу понять, так это почему за одно и то же расстояние, Вестерланд – Гамбург, такие разные цены. Региональным поездом было бы намного дешевле.

– Папа! Ты же сам не захотел делать пересадку в Элмсхорне и жаловался, что поезд из Норд-Остзее всегда опаздывает.

– Так и есть. Если опоздание большое, тебе дают талон. Скажи, и что мне делать с этим талоном? Полная чушь.

– Поэтому ты едешь на «Интерсити». В общем, счастливого пути и до завтра.

– Не опаздывай, я ненавижу долго ждать. С такими драконовскими ценами поезд должен прибыть вовремя.

На всякий случай я выехала на вокзал за час, хотя на дорогу требовалось всего десять минут. Но я боялась, что какая-нибудь авария, пробка, полицейский контроль или отсутствие мест на парковке в самом начале приведет к хаосу, поэтому решила приехать пораньше. Навернув вокруг привокзальной площади семь кругов, я выискала свободное место у входа. Небеса были за меня, мой папа не любит ходить.

Еще тридцать пять минут.

Мой отец не любит ездить. Мало этого, он не любит чужие места. И этого тоже мало. Он ненавидит покидать Зюльт. Не только остров, но и свою кровать, свое место за обеденным столом, свой утренний моцион к порту за газетами, своих соседей, свой сад, свой диван. Он не любит слежавшиеся в чемодане рубашки, полотенца и постельное белье, которым до него кто-то пользовался, ест только то, что знает, и старается не менять привычный распорядок дня. Не представляю, как матери удается единожды в год по меньшей мере вывозить его с острова, а самое главное, не знаю, что она ему наговорила и наобещала в этот раз, чтобы усадить его в поезд. Да и знать не хочу.

Еще двадцать пять минут.

В горле пересохло. Когда я волнуюсь, мне ужасно хочется пить. Позади меня был ларек с колбасками и напитками. Я купила банку колы, не потому, что люблю ее, просто папа раньше запрещал нам ее пить. Когда я была маленькой, он демонстрировал ее вредность для здоровья, замачивая на ночь в стакане с колой мармеладного мишку. Наутро там плавал бесформенный кусок фруктового мармелада, который он мне торжественно показывал: «Вот так выглядит твой живот изнутри после этой дряни. К тому же от колы глупеют». Я очень долго ему верила. Чувствуя себя бунтаркой, я смяла пустую банку из-под колы и выбросила ее в урну. Разумеется, не в ту, рядом с которой стояла. На всякий случай.

Еще десять минут.

Когда я вернулась на свой пост, о себе напомнил мочевой пузырь. Пить колу было идиотской идеей, тренированный организм желал немедленно от нее избавиться. Туалет находился в конце перрона. Надо бежать бегом, возможно, все кабины заняты, придется ждать, потом нестись обратно, а времени в обрез. Я решила терпеть.

Еще три минуты.

Переминаясь с ноги на ногу, я услышала сообщение: «Внимание! «Интерсити 373 – Теодор Шторм» Вестерланд – Бремен, по расписанию прибывающий на путь двенадцать «а» в тринадцать часов сорок две минуты, задерживается на десять минут».

Я знала, что так будет. Мочевой пузырь усилил давление. Я представила, как отец, поискав меня глазами, немедленно садится в ближайший поезд, идущий на север, услышала его фразу «Кристины там не было» и увидела глаза матери. Я решила терпеть.

Потом прибыл поезд. Подошел, шипя и мелькая, двери раскрылись, стали выходить первые пассажиры. Он был в середине перрона, в красной ветровке, джинсах и синей кепке. Я увидела, как он вытаскивает из вагона огромный чемодан и ставит его в метре от края платформы. Я принялась махать ему, но это было лишним. Отец и взглядом не одарил окружающее. Он прижал к груди рюкзак и уселся на чемодан, лицом точно в противоположном от меня направлении. Я продралась сквозь идущий навстречу людской поток и, запыхавшись, остановилась перед ним. Он посмотрел на меня снизу вверх.

«Глаза, как у Теренса Хилла», – подумала я.

– Как можно находиться в таком бедламе?

Голос был обиженный.

Вел он себя, как Ринтиндамб.

– Привет, папа, я же тебе объяснила: идешь направо, в сторону фойе, по эскалатору наверх, и там справа буду стоять я.

– Впервые слышу. – Он встал и отряхнул брюки. – Ну, ты представляешь? Поезд опять опоздал. Ты не знаешь, когда они раздают эти талоны?

Я попыталась забрать у него рюкзак, но он держал его крепко.

– Я сам понесу, спасибо. При каком опоздании они выдают эти талоны?

– Не за десять минут, уж конечно. Дай мне, пожалуйста, рюкзак, я тоже могу что-то нести.

Он повернулся в сторону эскалатора.

– Да, возьми чемодан, мне с моим бедром нельзя ничего таскать.

Подняв чемодан, я едва не испустила дух. Я поставила чемодан на перрон и попыталась потянуть его за собой.

– Папа, подожди, а что с колесиками?

Отец остановился и нетерпеливо посмотрел на меня:

– Они отвалились, но на две наших поездки сойдет и так. Ну, пошли.

Я, скособочившись, потащила за ним чемодан, стараясь контролировать дыхание.

– А кто… нёс… его… там… Мама?

– Чушь.

Без дальнейших объяснений он широкими шагами пошел к эскалатору. Говорить мне удавалось с трудом.

– Скажи… что там… у тебя?

Его ответ я едва разобрала, потому что он бежал впереди и даже не обернулся.

– Дрель, аккумуляторный шуруповерт и так, по мелочи, всякое барахло, я не могу работать с чужим инструментом.

Поднявшись наверх, мне пришлось поставить чемодан, терпеть было уже невмоготу. Я ухватила отца за рукав.

– Постой минутку… мне очень нужно… в туалет. Постой, пожалуйста… возле чемодана… я постараюсь… побыстрей.

– Можно было бы сделать это и заранее. Так всегда происходит, когда оставляешь все на последний момент.

– Да, да…

Мне было уже все равно, я рванула в туалет.

Сначала пришлось разменять мелочь, потом пропустить вперед трех дам, стоявших передо мной в очереди, и все же процедура не заняла и пятнадцати минут. Вернувшись, я обнаружила на прежнем месте только чемодан, правда, рядом с ним топтались два полицейских в черно-синей форме. Один из них возбужденно говорил что-то в переговорное устройство, я разобрала только «…бесхозный… нужна собака… оцепление», и меня прошиб холодный пот. И тут я увидела отца. Он стоял в пяти метрах, ел хот-дог и с интересом наблюдал за происходящим. Как и некоторое количество зрителей, которых становилось все больше. Полицейский, к которому я стремительно кинулась, оборонительно поднял руку. Я попыталась успокоить его приветствием.

– С чемоданом все в порядке. Это наш, я просто пошла в туалет.

Я бросила на отца гневный взгляд, но он в это время отвернулся. Второй полицейский опустил переговорное устройство и грозно посмотрел на меня:

– Что это значит? Вы оставляете багаж без присмотра и отправляетесь в туалет? Как вам пришло это в голову? Вы ничего не слышали о мерах безопасности? Или о терроризме?

Второй полицейский шагнул ко мне. Настроение у него было не лучше.

– По-моему, я брежу! Вы чуть было не стали причиной закрытия центрального вокзала и возвращаетесь назад, как ни в чем не бывало? В голове не укладывается!

Злорадно-любопытствующие лица окружающих нас зевак добили меня окончательно.

– Папаааа!

Крик получился пронзительный и слегка жалобный. Полицейские многозначительно переглянулись. Кое-кто из зевак сочувственно покачал головой. Я, пытаясь сохранять спокойствие, ткнула пальцем в сторону отца, который безучастно смотрел на меня, слизывая при этом с пальцев датский майонез.

– Это мой отец. Это его чемодан. Он должен был за ним приглядывать. А теперь он ест хот-дог. При чем тут я?

Какая-то женщина посмотрела сначала на меня, потом на отца, затем на свою спутницу и громко сказала:

– Либо под наркотой, либо пьяные. Фу, пойдем отсюда!

Мы пробыли с отцом в полицейском участке вокзала примерно десять минут. Чтобы нас довольно немилостиво отпустили, пришлось открыть чемодан, еще раз дать объяснения и заплатить пятьдесят евро в вокзальную кассу.

Я вся кипела. Отец продемонстрировал им свой номер «я плохо слышу, мне трудно ходить, и я совершенно оторванный от жизни островной житель», он якобы вообще ничего не понял, ему так неприятно. Еще и дочка внезапно исчезла, и это не в первый раз. Я волокла за собой чемодан так, будто он был на колесиках, что производило адский грохот. Отец бросил на меня осторожный взгляд.

– Но это… в самом деле…

– Папа, если ты скажешь еще хоть слово, я просто брошу тебя здесь вместе с твоим дурацким чемоданом!

Следующие несколько минут отец действительно молчал, если не считать фразы «А с местами для парковки здесь неплохо», которую я проигнорировала, потому что в это время запихивала чемодан в багажник, а потом хлопнула дверцей громче, чем нужно. Папа вздрогнул, что пошло мне на пользу.

Мы сели в машину. Заводя мотор, я, не глядя на отца, сказала:

– А теперь мы едем к Доротее.

Ответить мне папа, очевидно, не рискнул.

Датчик внешней температуры показывал двадцать пять градусов, небо сияло голубизной, погода стояла самая что ни на есть отпускная. А папа с дочкой сидели в машине в злобном молчании. Я искоса бросила на отца осторожный взгляд. Никто не сумел бы лучше его принять такой подавленный вид. Он вертел в руках свою кепку, молния ветровки была застегнута до самого верха, на лбу блестели капли пота. И мне опять стало его жалко. Каждый раз одно и то же. Он ведет себя невыносимо, я злюсь, а в итоге чувствую себя виноватой. И всегда делаю первый шаг.

– Тепло, правда? Почему ты не снял куртку?

Он ответил мне ясным взглядом.

– У нас было слишком мало времени. Я потерплю.

Через несколько метров у обочины нашлось свободное место для парковки. Я припарковалась и заглушила мотор. Папа оглянулся.

– Здесь живет Доротея? Местечко так себе.

– Она здесь не живет. Я остановилась, чтобы ты мог снять куртку.

Он посмотрел на меня сияющими глазами:

– Это так мило!

Пока он отстегивал ремень безопасности, выбирался из машины, снимал куртку, аккуратно укладывал ее на заднее сиденье, снова усаживался и пристегивал ремень, я решила больше не вспоминать эпизод с чемоданом.

Отец облегченно вытер лоб.

– Да, так лучше. Однако очень тепло. Думаю, это оттого, что город загазован. Вся эта жара. На Зюльте полицейские не ходят в черном. Они вообще мне не нравятся, слишком уж грозные на вид.

Я поискала какой-нибудь радиоканал и сделала звук погромче.

Доротея закрывала свою машину, когда мы въехали на парковку перед ее домом. Она с улыбкой пошла нам навстречу.

– Вот и вы наконец! Я ждала вас полчаса назад. Неужели поезд опоздал?

Она обняла сначала моего отца, потом меня. Через ее плечо я бросила на отца предостерегающий взгляд. Он успокаивающе кивнул:

– Разумеется, поезд опоздал, но недостаточно, чтобы получить талон на компенсацию, да я бы все равно не смог им воспользоваться, а потом нас…

Я перебила:

– Ну вот, сейчас выпьем кофе и погрузим вещи. Мы поедем на машине Доротеи, у нее багажник больше. И нам вскоре пора выезжать, иначе мы опоздаем на паром.

Доротея переводила взгляд с отца на меня и обратно.

– Кофе готов. Скажи, пожалуйста, Хайнц, тебе нужно поесть горячего или достаточно пирога?

– Я перехватил на вокзале булочку с сосиской, там еще был такой спектакль…

– Пойдем, папа, – подтолкнула я его к дому. – Давай сначала выпьем кофе.

Спустя полчаса Доротея уже в который раз утирала слезы от смеха, но безрезультатно, потому что стоило ей только взглянуть на меня, как она прыскала снова. Связно говорить она не могла.

– Ах, Хайнц, у меня так и стоит перед глазами эта картина: Кристина, окруженная черными полицейскими, под дулом автоматов. И свора лающих овчарок. И ее физиономия. И ты, спокойно жующий хот-дог. Я сейчас лопну от смеха!

Она прямо-таки сгибалась пополам. Хайнц-Иуда тоже смеялся. Мне лично эта история, рассказанная в десятый раз, уже не казалась смешной. Впрочем, в первый раз тоже. Я встала.

– Они были без автоматов, без собак, и вообще нам пора двигаться, если мы хотим попасть на паром. Давайте закроем на этом тему.

Доротея хихикнула. А отец сказал ей:

– Она очень славная, но иногда любит подпортить музыку.

Я заставила себя промолчать.

Вскоре я уже открывала дверцу багажника «комби» Доротеи на парковке у дома. Перед машиной стояли четыре огромных дорожных сумки, три больших матерчатых кошелки, корзина с едой и чемодан-инвалид. И рядом Доротея с моим отцом. По их виду нельзя было сказать, что они вообще собираются дотрагиваться до вещей. Я посмотрела на них:

– Ну что? Давайте грузить вещи?

Папа, обороняясь, поднял руку.

– Деточка, я не могу, у меня бедро. Ты же знаешь. Чемодан для меня слишком тяжелый.

А Доротею снова разобрал смех:

– А я все еще не в силах спокойно на него смотреть!..

На секунду я закрыла глаза. Мне не хотелось раздражаться, у меня был отпуск. Поднатужившись, я подняла чемодан и запихнула его в глубь багажника. Доротея подала мне свои сумки, я поставила их рядом с чемоданом. Моя первая сумка вошла с трудом, вторая не вошла вовсе, все остальное осталось стоять возле машины.

– Думаю, чемодан тебе надо было положить вдоль багажника. Поперек – не получится.

– Спасибо, папа.

Я снова вытащила сумки, развернула чемодан, и меня прострелила боль в седалищном нерве. Я застонала. Папа схватился за чемодан и подвинул его еще на сантиметр.

– Вот так. – Голос у него был слишком уверенный. – Вот так гораздо лучше.

Теперь три сумки встали рядом, а четвертую я взгромоздила на них. Багажник не закрылся. Папа сдвинул верхнюю сумку, впихнул две из трех кошелок и склонил голову набок.

– Вам действительно нужно было брать с собой столько вещей? На острове требуются только джинсы и куртка на случай дождя.

Я не ответила, снова вытащила дорожные сумки, положила все матерчатые кошелки на чемодан, пристроила сверху корзину и спросила у Доротеи, где наши куртки. Пока она за ними ходила, я подпирала корзину, чтобы конструкция не развалилась. Доротея вернулась с двумя куртками, двумя плащами и тремя бутылками вина.

– Это для Марлен.

Я запихала бутылки и куртки в свободное пространство и попыталась осторожно закрыть крышку багажника. Удалось, с миллиметровой точностью.

Я гордо повернулась.

– Ну?

– Ты забыла одну сумку.

– Нет, папа, я не забыла, мы положим ее на заднее сиденье. Там достаточно места.

– Я не хочу сидеть сзади.

– Тебе и не придется. Я могу сесть назад.

– Но если Доротея резко затормозит, сумка влетит мне в спину.

– Хайнц, я никогда резко не торможу, кроме того, можно положить сумку с другой стороны сиденья. Тогда она влетит в мою спину.

– Хорошо.

Он явно успокоился и посмотрел на часы.

– Нам, однако, потребовалось более получаса. Когда редко загружаешь машину, нет практики. Я все делал очень быстро, пока мое бедро было в порядке и мы все время разъезжали. Так, теперь еще раз в туалет – и можем трогаться.

Он направился к дому, Доротея с улыбкой пошла за ним, а я прислонилась к машине и закурила сигарету. И мне было все равно, случится с отцом удар или нет, когда он увидит, что я курю. Я совершенно обессилела.