Читать книгу Медовый месяц в улье - Дороти Ли Сэйерс - Страница 7

Наливая суп и раскладывая фуа-гра и перепелов из разномастной посуды мистера Ноукса, Питер сказал Бантеру: – Мы сами за собой поухаживаем. Ради бога, перехватите чего-нибудь, и пусть миссис Раддл где-нибудь вам постелет. У меня сегодня обострение эгоизма, но вам незачем ему потворствовать.

Бантер мягко улыбнулся и исчез, заверив, что он “прекрасно справится, милорд, спасибо”.

Тем не менее он вернулся, когда дело дошло до перепелов, чтобы сообщить, что дымоход в спальне ее светлости чист в связи (как он предполагает) с тем обстоятельством, что со времен королевы Елизаветы в нем ничего не жгли. Поэтому в камине удалось развести небольшой огонь, который, как он надеется, хотя и ограничен в размере и размахе отсутствием подставок для дров, несколько скрасит суровость погоды.

– Бантер, – сказала Гарриет, – вы великолепны.

– Бантер, – сказал Уимзи, – вы морально разлагаетесь. Я велел вам позаботиться о себе. Это первый раз, когда вы отказались выполнять мои распоряжения. Надеюсь, подобное не повторится.

– Нет, милорд. Я отпустил миссис Раддл, заручившись ее услугами на завтра, при условии, что миледи это одобрит. Манеры миссис Раддл не блестящи, но, как я заметил, этого нельзя сказать о подсвечниках: до сих пор она поддерживала дом в состоянии похвальной чистоты. Если миледи не желает сделать другие распоряжения…

– Давайте, если можно, оставим все как есть, – попросила Гарриет, слегка смущенная тем, что решение зависит от нее (поскольку страдать от особенностей миссис Раддл больше всего придется Бантеру). – Она всегда здесь работала, знает, где что лежит, и очень старается.

Она неуверенно посмотрела на Питера, а он продолжил:

– Худшее, что о ней можно сказать, – ей не нравится мое лицо. Но страдать от этого будет она, а не я, это ведь ей придется на него смотреть. Пусть остается… Однако мы обсуждаем проблему неповиновения Бантера, от которой я не дам себя отвлечь ни на миссис Раддл, ни на другой ложный след.

– Да, милорд?

– Бантер, если вы немедленно не сядете и не поужинаете, я с позором выгоню вас из полка. Господи! – воскликнул Питер, кладя на треснутую тарелку огромный клин фуа-гра и протягивая ее слуге. – Вы понимаете, что будет с нами, если вы умрете от пренебрежения к себе и голода? Я вижу только два стакана, так что в наказание вы будете пить вино из чайной чашки, а потом скажете речь. Насколько мне известно, в воскресенье слуги устраивали праздничный ужин в доме моей матери. Речь, которую вы, Бантер, там произнесли, вполне подойдет – с необходимыми изменениями для нашего целомудренного слуха.

– Могу ли я со всем уважением поинтересоваться, – спросил Бантер, покорно пододвигая стул, – откуда ваша светлость об этом знает?

– Вам знакомы мои методы, Бантер. В этот раз Джеймс не смог удержать язык за зубами.

– А, Джеймс! – сказал Бантер тоном, который не предвещал Джеймсу ничего хорошего. Затем он немного посидел в задумчивости, но, когда к нему обратились, встал без особых колебаний, держа чашку в руке. – Мне поручено поднять бокал за здоровье счастливой пары, которая скоро… счастливой пары, которая сейчас перед нами. Исполнять поручения в этой семье – моя привилегия в течение вот уже двадцати лет, и эта привилегия была неописуемым удовольствием, кроме разве что случаев, когда приходилось фотографировать покойных, дошедших до нас не в лучшем состоянии сохранности.

Он остановился, как будто ожидая чего-то.

– Судомойка на этом месте вскрикнула? – спросила Гарриет.

– Горничная, миледи. Судомойку уже выгнали за то, что она хихикала во время речи мисс Франклин.

– Жаль, что мы отпустили миссис Раддл, – сказал Питер. – В ее отсутствие будем считать, что крик был должным образом испущен. Продолжайте!

– Спасибо, милорд. Быть может, – продолжил мистер Бантер, – мне следует извиниться, что я потревожил дам упоминанием о низменных материях, но перо ее светлости так украсило этот предмет, что тело убитого миллионера стало столь же приятно для созерцательных умов, как выдержанное бургундское для подлинного знатока. (Правильно! Правильно!) Его светлость известен как ценитель хорошего тела (Поскромнее, Бантер!) – во всех смыслах этого слова (смех) – и настоящей выдержки (одобрительные возгласы), также во всех смыслах этого слова (снова смех и аплодисменты). Позвольте мне выразить надежду, что этот союз счастливо соединит все то, за что мы ценим первоклассный портвейн: силу его тела укрепляет благодатный дух, а многолетняя выдержка приносит с собой благородную зрелость. Милорд и миледи – ваше здоровье! (Продолжительные аплодисменты, под которые оратор опустошил свою чашку и сел.)

– Клянусь честью! – воскликнул Питер. – Нечасто услышишь столь краткую и уместную заздравную речь.

– Ты должен ответить на нее, Питер.

– Я не такой оратор, как Бантер, но постараюсь… Кстати, мне кажется, или та керосинка действительно жутко воняет?

– По крайней мере, – сказала Гарриет, – дым из нее идет ужасный.

Бантер, сидевший спиной к ней, в тревоге встал.

– Боюсь, милорд, – заметил он после нескольких минут безмолвной борьбы, – что с горелкой случилась какая-то авария.

– Давайте посмотрим, – предложил Питер.

Последующая борьба не была ни безмолвной, ни успешной.

– Выключите эту проклятую штуку и унесите, – сказал Питер в конце концов. Он вернулся к столу. Его костюм ничуть не выиграл от следов жирной сажи, хлопья которой сейчас оседали повсюду в комнате. – В нынешних обстоятельствах, Бантер, в ответ на ваши добрые пожелания я могу только сказать, что моя жена и я искренне вас благодарим и надеемся, что все они исполнятся. От себя я хотел бы добавить, что тот не обделен друзьями, у кого есть хорошая жена и хороший слуга, и пропади я пропадом, если дам кому-то из вас повод уйти от меня к другому. Бантер, ваше здоровье – и пусть небеса пошлют ее светлости и вам стойкости терпеть меня столько, сколько мне суждено прожить. Предупреждаю, что сейчас я как никогда полон решимости прожить долго.

– На что, – ответил мистер Бантер, – за исключением стойкости, которая нам не понадобится, я скажу, если это уместно: аминь.

Тут все пожали друг другу руки, и воцарилась пауза, прерванная Бантером, который с застенчивой поспешностью заметил, что ему, пожалуй, пора заняться камином в спальне.

– А мы тем временем, – сказал Питер, – можем выкурить последнюю сигарету у “Беатрисы” в гостиной. Кстати, я правильно понимаю, что “Беатриса” способна согреть нам немного воды для умывания?

– Несомненно, милорд, – ответил мистер Бантер, – при условии, что мы найдем для нее новый фитиль. К моему сожалению, имеющийся фитиль следует признать неудовлетворительным.

– Ой! – сказал Питер, несколько растерянно.

И в самом деле, когда они дошли до гостиной, голубой огонек “Беатрисы” был на последнем издыхании.

– Может быть, попробовать камин в спальне? – предложила Гарриет.

– Хорошо, миледи.

– По крайней мере, – заметил Питер, зажигая сигареты, – спички по коробку чиркают нормально. Не все законы природы отменились назло нам. Завернемся в пальто и будем греться, как это принято у застигнутых темнотой путешественников в заснеженных землях. “Пускай в Гренландию навек” и так далее[57]. Увы, наша ночь едва ли продлится полгода. Уже за полночь.

Бантер ушел наверх с чайником в руке.

– Если ты уберешь из глаза это приспособление, – сказала через несколько минут леди Уимзи, – я смогу протереть тебе переносицу. Ты по-прежнему не жалеешь, что мы не поехали в Париж или Ментону?

– Нет, определенно нет. Во всем этом есть какая-то веская реальность. Убедительность.

– Даже меня все это почти убедило, Питер. Такая череда домашних приключений может случиться только с семьей. Никакого искусственного медоточивого глянца, который мешает людям узнать друг друга по-настоящему. Ты прекрасно проявил себя в трудную минуту. Это обнадеживает.

– Спасибо, но на самом деле мне совершенно не на что жаловаться. У меня есть ты, и это главное, а также кое-какая еда, и огонь, и крыша над головой. Чего еще желать?.. Кроме того, я ни за что не хотел бы остаться без речи Бантера и разговора с миссис Раддл – и даже пастернаковое вино мисс Твиттертон придает жизни неповторимый аромат. Конечно, я бы предпочел побольше соприкасаться с горячей водой и поменьше – с керосином. Не то чтобы в запахе керосина было что-то женоподобное, но я принципиально против мужских духов.

– Это приятный, чистый запах, – сказала его жена в утешение, – гораздо своеобразнее всяких порошков мироварника[58]. И я думаю, что Бантеру удастся тебя от него избавить.

– Надеюсь, – отозвался Питер.

Он вспомнил, что однажды было сказано о ce blond cadet de famille ducale anglaise[59], причем сказано устами леди, которая имела все возможности составить свое суждение: il tenait son lit en Grand Monarque et s’y démenait en Grand Turc[60]. Судьба, похоже, решила оставить ему единственный повод для тщеславия. И пусть. Он готов вести этот бой голым. Внезапно он рассмеялся:

– Enfin, du courage! Embrasse-moi, chérie. Je trouverai quand même le moyen de te faire plaisir. Hein? Tu veux? Dis donc!

– Je veux bien[61].

– Дорогая!

– Ой, Питер!

– Прости, тебе не больно?

– Нет. Да. Поцелуй меня еще.

В какой-то момент в течение следующих пяти минут Питер прошептал: “Не блеклые, но райские Канары”, и состояние Гарриет в этот момент было таково, что перед ее мысленным взором промелькнули блеклые райские птицы и облезлые тигры – и только дней через десять она определила источник цитаты[62].

Бантер спустился вниз. В одной руке у него был небольшой кувшин, от которого шел пар, а в другой футляр с бритвами и несессер. Через руку он перебросил купальное полотенце, пижаму и шелковый халат.

– Тяга в спальне вполне приличная. Мне удалось нагреть немного воды для миледи.

Его хозяин тревожно произнес:

– А мне что скажешь, ангел мой? А мне?[63] Бантер ничего не сказал, но его взгляд в сторону кухни был весьма красноречив. Питер задумчиво взглянул на свои ногти и содрогнулся.

– Леди, – изрек он, – отправляйтесь в постель и предоставьте меня моей судьбе.

Дрова в очаге весело потрескивали, а вода, сколько ее там было, кипела. Латунные подсвечники по обе стороны зеркала достойно несли свое огненное бремя. Большая кровать с выцветшим ало-голубым лоскутным одеялом и ситцевым пологом, потускневшим от возраста и стирок, на фоне бледных оштукатуренных стен смотрелась достойно, как королевская особа в изгнании. Гарриет, согревшаяся, напудренная и наконец-то избавленная от запаха сажи, замерла, держа в руке щетку для волос, и задумалась, а что же сейчас происходит с Питером. Она скользнула в холодную темноту гардеробной, открыла дальнюю дверь и прислушалась. Откуда-то снизу донесся зловещий лязг железа, за которым последовал громкий вскрик и взрыв сдавленного смеха.

– Бедный мой! – сказала Гарриет…

Она потушила свечи в спальне. Простыни, истончившиеся от возраста, были из хорошего льна, в комнате пахло лавандой. Река Иордан. Ветка отломилась и упала в очаг, взметнув сноп искр, и на потолке заплясали длинные тени.

Щелкнул дверной замок, и ее муж робко проскользнул внутрь. Весь его вид выражал столь плохо скрываемое торжество, что Гарриет не смогла сдержать смешок, хотя у нее трепетало сердце и что-то творилось с дыханием. Он упал перед ней на колени.

– Возлюбленная, – сказал он голосом, в котором боролись страсть и смех, – прими своего жениха. Вполне чистый и безо всякого керосина, но ужасно промокший и замерзший. Выскребли как щенка под колонкой в судомойне!

– Дорогой Питер!

(…en Grand Monarque…)

– Подозреваю, – продолжил он быстро, едва разборчиво, – серьезно подозреваю, что Бантер так развлекался. Так что я отправил его очистить бойлер от тараканов. Но какое это имеет значение?

И что вообще имеет значение? Мы здесь. Смейся, любимая, смейся. Здесь конец пути и начало блаженства.

Мистер Мервин Бантер, прогнав тараканов, наполнил бойлер, разложил под ним дрова так, что осталось только поджечь, завернулся в два пальто и плед и уютно устроился на двух креслах. Но заснул он не сразу. Нельзя сказать, что он тревожился, но одна беспокойная, хоть и благая, мысль его не оставляла. Он (преодолев столько препятствий!) довел своего фаворита до финишной ленточки и теперь должен был пустить его в свободный бег, но никакое уважение к приличиям не могло помешать его сочувственному воображению следовать за драгоценным питомцем до самого конца пути. С легким вздохом он пододвинул свечу, достал авторучку и блокнот и начал письмо матери. Он подумал, что исполнение этой сыновней обязанности сможет его успокоить.

Дорогая матушка,

я пишу из “неизвестного пункта назначения”…

– Как ты меня назвала?

– Ой, Питер, что за бред! Я не подумала.

– Как ты меня назвала?

– Мой лорд!

– Два слова, от которых я меньше всего в жизни ожидал, что они могут вызвать у меня воодушевление. Правду говорят, ценишь только то, что сам заработал. Слушай, дама моего сердца, до конца этой ночи я хочу побыть еще и королем и императором.

В обязанности историка не входит углубляться в предмет, который критик назвал “любопытными откровениями брачного ложа”. Достаточно того, что исполненный чувства долга Мервин Бантер через некоторое время отложил свои письменные принадлежности, задул свечу и расположился на отдых и что из всех, кто спал в ту ночь под древней крышей, у него была самая твердая и холодная постель – и самый спокойный и безмятежный сон.