Читать книгу Где будет труп - Дороти Ли Сэйерс - Страница 10

Лорд Питер Уимзи: Попытка биографии
Глава VII
Свидетельствуют жиголо

Оглавление

Никчемная, нелепейшая жизнь.

‘‘Книга шуток со смертью“

Пятница, 19 июня, вечер

Мисс Гарриет Вэйн, одетая в платье цвета кларета, кружилась по танцевальному залу „Гранд-отеля“ в объятиях мистера Антуана, светловолосого жиголо.

 – Боюсь, я плоховато танцую, – сконфуженно заметила она.

Мистер Антуан, который, к ее удивлению, оказался не евреем, не латиноамериканцем и не полукровкой с Балкан, а французом, чуть крепче обхватил ее уверенной рукой профессионала и ответил:

 – Вы танцуете очень правильно, мадемуазель. Только чуть-чуть не хватает entrain[53]. Может быть, вы ждете идеального партнера. Когда танцуют не только ноги, но и сердце, это merveille[54]. – Он посмотрел на нее выверенным приглашающим взглядом.


– И вы обязаны говорить такие вещи всем этим пожилым дамам? – улыбаясь, спросила Гарриет.

Антуан раскрыл глаза чуть шире, а затем ответил в тон:

 – Боюсь, что да. Это часть нашей работы, знаете ли.

 – Должно быть, очень утомительная.

Он ухитрился пожать плечами, ни на миг не нарушив гибкой грации движения.

 – Que voulez-vous?[55] В любой работе есть утомительные моменты, которые искупаются более приятными. Вам, мадемуазель, я мог искренне сказать то, что в другом случае сказал бы из вежливости…

 – Обо мне не беспокойтесь, – ответила Гарриет. – Я бы хотела поговорить о другом. Расспросить вас о мистере Алексисе.

 – Се pauvre Alexis![56] Ведь это вы его нашли, мадемуазель?

 – Да. Хотелось бы узнать, каким человеком он был. И почему покончил с собой таким образом.

 – Нам всем тоже хотелось бы это понять. Несомненно, всему виной русский темперамент.

 – Я слышала, – сказала Гарриет, чувствуя, что ступает по тонкому льду, – он был помолвлен.

 – А, да. С английской леди. Конечно.

 – И что, был ли он счастлив?

 – Мадемуазель, Алексис был беден, а английская леди очень богата. Ему было выгодно жениться на ней. На первых порах, безусловно, могло быть некоторое desagrement[57], но потом – вы ведь понимаете, мадемуазель, такие дела улаживаются сами собой.

 – Как вы думаете, может быть, он внезапно понял, что не вынесет этого, и выбрал такой выход?

 – Трудно сказать, но – нет, не думаю. В конце концов, ему достаточно было просто уехать. Он был прекрасным танцором и шел нарасхват. Он бы легко нашел другое место, при условии, что здоровье позволило бы ему продолжать.

 – Не было ли у него другой привязанности, которая осложнила дело?

 – Насколько я знаю, он никогда не упоминал каких-либо серьезных связей.

 – Полагаю, женщинам он нравился? – прямо спросила Гарриет.

Антуан красноречиво улыбнулся.

 – Не разбил ли он кому-нибудь сердце?

 – Ни о чем таком я не слышал. Но, конечно, друзьям всего не рассказывают.

 – Разумеется. Не хочу совать нос не в свое дело, но все это кажется мне очень странным.

Музыка смолкла.

 – Как тут принято? – спросила Гарриет. – Мы танцуем дальше или вы уже ангажированы?

 – Нам совершенно ничего не мешает протанцевать еще один танец. Потом, если только мадемуазель не пожелает заключить особый договор с руководством, мне следует уделить внимание другим моим клиенткам.

 – Нет, я не хочу нарушать заведенный порядок. Но нет ли причины, препятствующей вам и обеим юным леди поужинать со мной позже?

 – Совершенно никакой. Вы очень добры, очень любезны. Оставьте это мне, мадемуазель. Я все устрою. Естественно, что мадемуазель интересуется!

 – Да, но я не хочу, чтобы управляющий решил, будто я допрашиваю персонал за его спиной.

 – N’ayez pas peur, je m’en charge[58]. Вскоре я снова приглашу вас на танец и тогда расскажу, что удалось придумать.

Улыбаясь, он проводил Гарриет до столика, тут же подхватил увесистую леди в туго обтягивающем платье и плавно унесся с нею. Неизменная чувственная улыбка застыла на его лице, словно нарисованная.

Шесть танцев спустя эта улыбка вновь появилась рядом с Гарриет. Кружа ее в вальсе, Антуан сообщил, что в половине двенадцатого, когда танцы закончатся, если она будет любезна отыскать ресторанчик в нескольких кварталах отсюда, он сам, а также Дафна и Хлоя, встретят ее там. Ресторанчик маленький, но очень хороший, и владелец прекрасно их знает. Кроме того, сам Антуан живет в отеле при этом ресторане и будет счастлив угостить мадемуазель бокалом вина. Там им никто не пометает, и можно будет говорить открыто. Гарриет согласилась при условии, что за ужин заплатит она, – и, таким образом, незадолго до полуночи очутилась на канапе, обитом красным плюшем, под зеркалами в позолоченных рамах, за приятным ужином в континентальном духе.

Блондинке Дафне и брюнетке Хлое не терпелось обсудить подноготную покойного мистера Алексиса. Оказалось, что Дафна была его конфиденткой и могла дать подробный отчет о сердечных делах своего покойного партнера. Да, у него была девушка, но пару недель назад их связь прервалась по невыясненным причинам. Нет, это не имело отношения к миссис Уэлдон – с ней, говоря словами мистера Микобера[58], дело было „обеспечено“. Нет, это, очевидно, был разрыв по обоюдному согласию, который, похоже, никого особенно не расстроил. Во всяком случае, не Алексиса, который, хоть и всячески демонстрировал положенное в таких случаях огорчение, на самом деле был донельзя доволен, будто провернул выгодное дельце. А упомянутая юная леди с тех самых пор появляется в обществе другого мужчины, вроде как друга Алексиса.

 – Если спросите меня, то я скажу, что Алексис сам толкнул ее к этому парню, чтоб не мешала обделывать дела. – В речи Дафны крепкий кокни прорывался сквозь налет показной утонченности.

 – Какие дела он обделывал? [59]

 – Вот уж не знаю. Но в последний месяц у него что-то было на уме. Он очень важничал, прямо не подступишься к его величеству. „Увидишь, – он мне сказал, – только погоди немного“. – „Уж конечно, – говорю ему. – Больно мне надо навязываться. Храни свои тайны, мне-то они точно не нужны“. Я уверена, он вел какую-то игру. Не знаю какую, но от радости чуть не до потолка прыгал.

„Вот и миссис Уэлдон то же самое говорила, – подумала Гарриет. – Алексис готовил ей какой-то сюрприз. Правда, она истолковала это в свою пользу“. Гарриет пустила еще один пробный шар.

 – Разрешение на брак? – переспросила Хлоя. – Нет-нет, он бы из-за этого не радовался. Его никак не могла привлекать женитьба на этой противной старухе. Так ей и надо. Она осталась с носом. По мне, все это отвратительно.

 – Мне ее жаль, – вставил Антуан.

 – Тебе всегда всех жаль. А я считаю, что это гадко. Эти ужасные толстяки, которые так и норовят облапать девушку, тоже гадкие. Хорошо, что Грили – человек приличный, следит, чтобы они держали себя в руках, а то бы я давно все бросила. Но старуха! – Юная цветущая Хлоя состроила презрительную гримаску.

 – Наверное, Алексис хотел обеспечить себе финансовое благополучие, – предположила Гарриет. – Я имею в виду, что танцор ведь не может всю жизнь танцевать? Особенно если он слаб здоровьем.

Она произнесла это неуверенно, но, к ее облегчению, Антуан сразу же горячо с ней согласился:

 – Вы правы. Пока мы молодые и веселые, все хорошо. Но вскоре голова начинает лысеть, ноги начинают неметь – и конец! Управляющий говорит: „Все отлично, танцуете вы хорошо, но мои клиенты предпочитают кого помоложе“ – hein?[60] И прощайте первоклассные заведения. Мы катимся, что называется, по наклонной плоскости. Поверьте, это огромное искушение – когда кто-то вдруг скажет: „Стой! Только женись на мне, и до конца своих дней ты будешь жить в богатстве и комфорте“. И что в этом такого? Точно так же каждую ночь врешь, только теперь – жене, а не двум-трем десяткам глупых старух. И то и другое делается ради денег – так в чем разница?

 – Да, наверное, мы все этим кончим. – Хлоя поморщилась. – Только Алексис так об этом говорил, что можно было подумать, будто он хочет романтики. Весь этот треп про благородное происхождение и пропавшее состояние, как в тех книжках, на которых он помешался. Настоящий герой романа – вот как он себя видел. Всегда хотел прославиться, этот ваш мистер Поль Алексис. Можно было подумать, что он делает одолжение даже полу, на котором танцует. А потом – раз! – прекрасный принц опускается до женитьбы на старухе ради денег.

 – Ну нет, он не был таким уж скверным, – запротестовала Дафна. – Ты не должна так говорить, дорогая. Танцорам очень тяжко приходится. Да мы для всех все равно что грязь под ногами. Однако они тобой не побрезгуют, если дашь им хоть полшанса. Почему бы Алексису, да и любому из нас, хоть немного не отыграться? Как бы там ни было, он умер, бедненький, и о нем нельзя отзываться плохо.

 – A, voilà, – сказал Антуан. – Он умер. Почему он умер? Никто не режет себе горло pour s’amuser[61].

 – Этого я тоже не понимаю, – подхватила Хлоя. – Как услышала, сразу сказала себе: „Не похоже на Алексиса“. У него духу не хватило бы такое сделать. Да он боялся мизинец уколоть. И не надо на меня так смотреть, дорогая, Алексис был настоящим нюней, и будь он мертв хоть десять раз, разницы никакой. Ты сама над ним смеялась. „Я по этой лестнице не полезу, боюсь упасть“. „Я к зубному не пойду, вдруг он мне зуб вырвет“. „Не тряси меня, когда я режу хлеб, я могу порезаться“. – „Скажи пожалуйста, – говорила я ему. – Можно подумать, ты стеклянный“.

 – Я знаю, что думает мадемуазель, – сказал Антуан, скривив печальный рот. – Она думает: „Voilà! Вот он, жиголо. Он не мужчина, он кукла, набитая опилками“. Его покупают, его продают, а иногда случаются неприятности. А что скажет английский муж? „А что вы хотели? На этого парня смотреть противно. Живет за счет глупых женщин, не желает играть по правилам“. Иногда тошно становится, но человеку надо жить. Que voulez-vous? Се n’estpas rigolo que d’être gigol [62].

Гарриет покраснела.

 – Я ничего такого не думала, – сказала она.

 – Конечно думали. Это совершенно естественно, мадемуазель.

 – Антуан умеет играть по правилам, – благожелательно вставила Дафна, – он прекрасно играет в теннис. И еще отлично плавает.

 – Сейчас речь не обо мне, – отмахнулся Антуан. – Я, честно говоря, не понимаю, зачем ему резать себе горло. Это неразумно. И зачем было так далеко забираться? Он не ходил пешком, говорил, что прогулки его утомляют. Если б он решился на самоубийство, то сделал бы это дома.

 – И принял бы снотворное, – добавила Дафна, кивая золотистой головой. – Я знаю, он мне однажды его показал, когда на него в очередной раз нашла хандра. Он сказал: „Это путь прочь из жестокого мира“. И наговорил еще много поэтической чуши. Я велела ему не дурить. Разумеется, через полчаса от хандры и следа не осталось. Такой вот он был. Но резать горло бритвой – ни за что!

 – Это ужасно интересно, – сказала Гарриет. – Кстати, – она вдруг вспомнила разговор с Уимзи, – у него было что-то с кожей? Не приходилось ли ему всегда носить перчатки, например?

 – Нет-нет, – ответил Антуан. – У жиголо не может быть что-то с кожей. Ни в коем случае. У Алексиса были очень изящные руки. Он так ими гордился.

 – Говорил, у него чувствительная кожа, из-за этого он и не брился, – вставила Дафна.

 – Ах да! Расскажу вам кое-что, – снова вступил Антуан. – Он приехал сюда около года назад и попросился на работу. Мистер Грили, он говорит мне: „Смотри его танец“. Потому что, мадемуазель, от нас только что ушел другой танцор, вдруг, comme ça[63], не предупредив, как положено. Я смотрю его танец и говорю мистеру Грили: „Это очень хорошо“. Управляющий говорит: „Ладно, я тебя беру на испытательный срок, но бороды мне тут не надо. Дамам это не понравится. Бородатый жиголо – это неслыханно“. А Алексис ему: „Если я сбрею бороду, то появлюсь в бутонах“[64].

 – В прыщах, – подсказала Гарриет.

 – Да, pardon, прыщах. Жиголо в прыщах – тоже неслыханно, вы понимаете. „Ну, – говорит управляющий, – можешь ходить немного с бородой, пока ты нам подходишь. Но если хочешь остаться, бороду убирай“. Очень хорошо, Алексис приходит, танцует, и леди от него в восторге. Борода – это так благородно, так романтично, так необычно. Они едут большое расстояние специально, чтобы танцевать с бородатым. Мистер Грили говорит: „Хорошо. Я ошибался. Ты оставайся, и борода тоже пусть. Господи! Чего еще захотят эти леди? Может, бакенбардов? Антуан, – говорит он мне, – отрасти бакенбарды подлиннее и пойдешь нарасхват“. Но я – нет! Господь не дал мне столько волос, чтобы отрастить бакенбарды.

 – У Алексиса вообще была бритва?

 – Откуда мне знать? Если он знал, что бритье делает прыщи, он, наверно, пробовал бриться, n’est-ce pas?[65]Но о бритве я ничего не знаю. Дафна, а ты знаешь?

 – Я? Хорошенькое дело. Алексис моим кавалером не был. Но я спрошу у Лейлы Гарленд. Она должна знать.

 – Sa maitresse[66], – объяснил Антуан. – Да, спроси у нее, Дафна. Очевидно, что это вопрос очень важный. Я не подумал об этом, mon dieu![67]

 – Вы мне сообщили много интересного, – подытожила Гарриет. – Я вам весьма обязана. И буду обязана еще больше, если вы не станете упоминать о нашем разговоре, потому что тут газетные репортеры и так далее…

 – О! Послушайте, мадемуазель, не стоит думать, что раз мы куклы, которых покупают и продают, то у нас нет ни глаз, ни ушей. Тот джентльмен, что прибыл утром, – думаете, мы не знаем, кто это? Этот лорд Питер, он такой знаменитый, разве он стал бы сюда приезжать из-за пустяка, hein?[68]И не просто так он беседует с вами и задает вопросы. Он не стал бы интересоваться танцором-иностранцем, который сгоряча перерезал себе горло. Нет. Но мы также умеем держать язык за зубами. Ma foi[69], если б не умели, мы бы давно потеряли работу, понимаете. Мы рассказываем все, что знаем, а леди, которая пишет romans-policiers[70], и лорд, который признанный connaisseur[71] загадок, ведут расследование. Но мы ничего не скажем. Это наша работа – ничего не говорить. Само собой разумеется.

 – Верно, – подтвердила Хлоя. – Мы не выдадим. Да если и расскажем, ничего не будет. Полицейские нас спрашивали, конечно, но они ни единому слову не верят. Да они думают, что все из-за Лейлы Гарленд, точно говорю. Полиция всегда считает: если что-то случилось с парнем – значит, все дело в девушке.

 – Но это, – добавил Антуан, – комплимент.

Где будет труп

Подняться наверх