Читать книгу Аврелия - Э. Кэнтон - Страница 3

На другой день после того, как Марк Регул был застигнут Метеллом Целером во время разговора с Палестрионом, яркое утреннее солнце обещало жителям Рима все великолепие роскошного неба, озаряя своими жгучими лучами мрачные и узкие улицы древней столицы.

Божественная Аврелия, находившаяся еще в своем кубикулюме, или в спальной, решила воспользоваться этим прекрасным днем для того, чтобы предпринять прогулку по городу и попытаться рассеять свою скуку. Поэтому, обращаясь к своим послушным невольницам, она сказала повелительным тоном:

– Я хочу отправиться к портику Помпея. Нужно сейчас же уведомить моего опекуна Вибия Криспа, чтобы он был готов.

Такое событие, как выезд матроны, было немаловажным обстоятельством. Покидая свой дом, чтобы показаться на улице, она могла это сделать не иначе, как окружив себя соответствующей своему положению свитой. О положении же, занимаемом божественной Аврелией, можно было судить потому, что при ее выходах ее свита заполняла всю улицу. Как только был отдан приказ, пятьсот рабов знатной патрицианки пришли в движение, и все древнее жилище Цицерона огласилось шумом от их приготовлений.

Однако в ожидании, пока наступит момент, назначенный для выхода, следует сказать несколько слов о том, кто такая была Аврелия, говоря о которой Марк Регул прибавлял «божественная», хотя такой титул мог казаться слишком почетным для простой смертной. Тогда станет понятным, почему главная весталка, знаменитейшая Корнелия, как утверждал и Регул, находилась в ее доме, вместо того, чтобы жить в императорском атриуме, обычном убежище Весты.

Аврелия Флавия Домицилла – она носила эти три имени, общие, впрочем, почти для всех членов фамилии Флавия, – приходилась двоюродной внучкой и в то же время правнучкой императору Веспасиану. Она происходила от брака Флавия Сабина, племянника Веспасиана, с Юлией, единственной дочерью Тита, сына Веспасиана. Кроме того, Аврелия Флавия Домицилла была племянницей Флавия Климента, родного брата ее отца Флавия Сабина.

Таким образом, Аврелия по отцу была двоюродной племянницей, а по матери двоюродной внучкой Домициана. Понятно поэтому, что в царствование Домициана, который, по свидетельству Светония, приказывал, чтобы его и в личных, и в письменных обращениях называли повелителем и богом (dominus et deus noster), никто не осмелился бы, говоря о родственниках императора, называть их иначе, как божественными. И если мы добавим, что Аврелия Флавия Домицилла предназначалась стать в будущем императрицей римской, то легко понять, что каждое чело должно было склониться перед этим несравненным величием и что в присутствии ее или при упоминании о ней, из уст каждого должны были слышаться слова благоговения или почтительной преданности.

Такое высокое положение было последствием недавнего указа императора Домициана, у которого не было других детей от брака с Домицией Лонгиной, кроме сына, умершего несколько месяцев тому назад. Прежде своего отъезда из Рима он назначил себе в преемники двоих сыновей Флавия Климента и Флавии Домициллы, имена которых он переменил на имена Веспасиан и Домициан, без сомнения, не только для того, чтобы продлить воспоминание о том, кто вступлением своим на императорский престол прославил род Флавиев, некогда ничтожный и темный, но и для того, чтобы сохранить воспоминание о своем собственном величии.

Эти два молодых человека, воспитанные как цезари, были доверены самим императором знаменитому Квинтилиану для довершения их образования.

Веспасиан, старший, должен был жениться на своей молодой двоюродной сестре Аврелии и вместе с нею воссесть после смерти Домициана на престол вселенной.

Аврелия Флавия Домицилла была самой знатной патрицианкой в Риме, несмотря на то, что в описываемое время ей было всего лишь пятнадцать лет от роду.

Божественная Аврелия была круглой сиротой. Интересно перечислить те несметные богатства, единственной обладательницей которых была эта пятнадцатилетняя девушка, чтобы дать понятие о тех громадных состояниях, какие покорение всего мира сосредоточило в руках небольшой горсти патрициев.

Кроме своего дома и пятисот невольников, кроме множества великолепных вилл, расположенных в прекраснейших областях Италии, божественная Аврелия владела двумя миллиардами семьюстами миллионами сестерций. Ее драгоценные камни оценивались в сорок миллионов сестерций. Один перл из ее сокровищницы имел, по свидетельству Плиния, ценность в шесть миллионов сестерций.

Этот драгоценный камень, настолько известный, что Ювенал называет его знаменитейшим алмазом, был подарен некогда Юлием Цезарем Сервилии, матери того Брута, который впоследствии его убил.

Потом этот камень блистал на пальцах Вероники, дочери царя Ирода Агриппы. Последняя, будучи отвергнута Титом, не хотела более хранить это кольцо. Покидая Рим, она оставила его на память дочери того, кого она так страстно любила, а Юлия на смертном одре передала его в руки своей кроткой Аврелии.

Годы детства протекают весьма печально, если отец и в особенности мать не окружают ребенка своей родительской любовью. Юная Аврелия испытала это на себе. Домициан первоначально хотел сделать из нее весталку; но к осуществлению своего намерения он встретил неодолимое препятствие в священных обычаях страны, которых он не мог нарушить, несмотря на все свое могущество. Дело в том, что если божественная Аврелия в эпоху, когда это намерение приходило на мысль императору, и соединяла в себе некоторые из условий, необходимых для жрицы весталки, каковыми были возраст не свыше шести лет и звание патрицианки по происхождению, то в другом отношении ее избрание представляло непреодолимое затруднение. Без сомнения, для того чтобы испытание для семьи выбранной весталки было более тягостным и, следовательно, чтобы приносимая жертва казалась более достойной, требовалось, чтобы дева, назначенная к алтарю Божественной покровительницы Рима, имела в живых обоих родителей.

Это условие было настолько существенно, что при отступлении от него верховные жрецы сами требовали освобождения от звания жрицы той девушки, которая по своему семейному положению не удовлетворяла требованиям обычая, и не было примера, чтобы их просьба была бы отклонена.

Итак, Аврелия еще в детстве лишилась своих родителей. И тем не менее, несмотря на счастливую неправоспособность, освобождавшую ее от суровых обязательств ужасного обета, ее детство протекало под сенью святилища Весты. Там одна молодая девица, принадлежавшая к знаменитейшей римской фамилии, к той фамилии Корнелиев, которая дала республике Сципионов, Силлу, Цинна и т. д., настолько привязалась к юной патрицианке, что почти вполне заменила ей мать. Это была весталка Корнелия, трогательная и печальная история которой уже известна.

В то время, когда она взяла на свое попечение внучку императора, ей было около двадцати шести лет. Весталки принимались в возрасте oт шести до десяти лет, и в продолжение тридцати лет они оставались на служении, но их обязанности возрастали по мере того, как они получали повышение в своей трудной деятельности. В продолжении первых десяти лет они изучали обряды и религиозные обычаи; в продолжение следующих десяти лет они исполняли эти обряды, наконец в продолжение последних десяти лет они обучали других. А та из весталок, которая в продолжение долгих лет переживала все события и становилась старейшей, именовалась великой весталкой; ее отличали от пяти других ее подруг величайшими почестями. Но зато на нее ложилась главная ответственность за все происходившее; все упущения в обрядах, сделанные другими весталками, вменялись ей в вину, и часто она одна переносила суровые наказания.

Таково было положение и Корнелии. Возведенная в высокое достоинство великой весталки, она испытала на себе самой все горести и опасности, соединенные с этим званием. Она только что претерпела наказание, которому подвергались лишь рабы!

Лишь только священный огонь потух от небрежности одной из жриц, как Гельвеций Агриппа, заменивший Домициана в сфере духовной, признал ее ответственной за эту оплошность, считавшуюся одной из самых несчастных предзнаменований; он приказал, чтобы гордая патрицианка наравне со всякой низкой рабыней подверглась мукам бичевания! Стыд, более еще, чем страдание, так ее изнурил, что она тяжко заболела, и ей, по обычаю, предложили позаботиться о другом жилище. И она, покинув тотчас же императорский атриум, отправилась просить убежища у своей дорогой Аврелии, которая еще прежде, по достижении двенадцатилетнего возраста, должна была покинуть храм Весты и поселиться в доме своих родных.

* * *

Маленький старичок, раздвигая занавес кубикулюма, где находилась молодая девушка, приблизился к ней с улыбающимся лицом и с выражением глубокого почтения. Маленький старичок одет в белую тогу с пурпурной каймой, что указывает на его сенаторское звание. Это был Вибий Крисп, опекун божественной Аврелии, которого она пригласила к себе.

Вибий Крисп оставил некоторую память о себе в истории.

Ювенал воспел его бодрую старость и его приятный разговор в одной из своих бессмертных сатир. Он изображает совет сенаторов, созванных Домицианом для обсуждения вопроса о соусе, в котором нужно приготовлять знаменитого пампуса (рыба, вылавливаемая у берегов Адриатического моря). Одно неблагоразумное слово чуть было не стоило жизни Вибию Криспу. Домициан, надо полагать для упражнения руки, забавлялся иногда тем, что за недостатком людей прикалывал мух своим кинжалом. И вот однажды Вибий, несмотря на то, что царствование Нерона, казалось бы, должно было сделать его осторожным, на вопрос, был ли император один, ответил: «Да, конечно, с ним не было даже мухи». Император несколько раз окинул молниеносным взглядом бедного Вибия, и все уже считали его погибшим; однако хитрый старик сумел искусно загладить неблагоразумное слово и спокойно прожил двадцать четыре года среди всевозможных опасностей при дворе Домициана. Действительно, его положение в качестве опекуна божественной Аврелии достаточно указывало на высокую степень благосклонности к нему императора.

Войдя в кубикулюм молодой девушки, Вибий дружески и почтительно приветствовал ее.

– Чем я могу быть полезным своей августейшей воспитаннице?

– Да, мой дорогой опекун: я попрошу тебя сопровождать меня в моей прогулке, так как я хочу отправиться к Помпейскому портику.

– Но, – с живостью воскликнул Вибий, от которого не ускользнул отпечаток грусти на лице молодой девушки, – очевидно, для этого есть свои причины, ибо, клянусь Юпитером, у тебя слезы на глазах, дорогая воспитанница! Что с тобой?… Скажи мне, умоляю тебя! Быть может, твоему недостойному опекуну удастся вернуть улыбку на это очаровательное личико.

– Да, дорогой Вибий, мне грустно, и я очень несчастна!.. Состояние моей бедной Корнелии меня огорчает… и потом…

– И потом?

– Я очень виновата… вот прочитай это письмо…

И, взяв со стола из лимонного дерева свиток папируса, она передала его Вибию. Это было письмо, присланное Аврелии ее двоюродной сестрой, которая, как и жена Климента, называлась Флавией Домициллой.

Оно начиналось такими словами:

«От Флавии Домициллы – Аврелии Домицилле привет».

Далее следовало:

«Дорогая сестра. Мы только что узнали, что ты лишила жизни свою рабыню Дориду. Без сомнения, по римским законам ты имела на это право; но ты знаешь, что немногие из граждан им пользуются, несмотря на то, что они не слишком добросердечны. Грустно, что молодая девица твоего возраста может попасть в разряд таких жестоких людей. Твой дядя Климент и Флавия Домицилла, твоя тетка, считают большим несчастьем, что невеста их сына могла быть виновна в таком превышении власти. Преступно посягать на жизнь себе подобных; ибо наши рабы, несмотря на то, что они должны нам повиноваться и нас почитать, суть наши же братья, как чада единого Бога.

Видишь, дорогая сестра, насколько наша религия величественнее и прекраснее той, которая позволяет господам обращаться с этими несчастными людьми, как с животными. Мы молим Бога, чтоб Он тебя просветил и простил».

Вибий Крисп, прочитав это письмо, неистово захохотал. Этот порочный старик, будучи одним из типичнейших представителей современного ему общества, чуждого сострадания к ближнему, нашел в прочитанном письме только предмет для насмешки. Тем не менее, чтобы подобная насмешка не была принята за недостаток чувства уважения по отношению к августейшей воспитаннице, он извинился перед нею и спросил:

– Неужели эти упреки и единственные в своем роде советы беспокоят и огорчают тебя, божественная Аврелия?

– Признаюсь, дорогой опекун, это письмо меня очень огорчило, так как я не могу не согласиться с его доводами.

– Так ты думаешь, что господин не может воспользоваться своим правом?

– Нет, Вибий… Но наказание было слишком жестоко!.. Правда, я таких приказаний не давала, и если моя Дорида умерла, то это был несчастный случай. Но все-таки в конце концов эту вину припишут мне! Что подумает обо мне мой двоюродный брат Веспасиан?

– Ах, моя дорогая и божественная воспитанница! – сказал Вибий, обращаясь с улыбкой к раскрасневшейся молодой девушке. – Так ты боишься прослыть слишком жестокой в глазах своего дорогого жениха! Отлично, по крайней мере есть повод. Не для этого ли предпринимается и эта прогулка к портику Помпея? Там ведь можно встретить милого жениха, который также прогуливается там ежедневно вместе со своим наставником.

– Вибий, Вибий, ты слишком зол! Да, конечно, я хочу видеть моего двоюродного брата, но только для того, чтобы объяснить ему… чтобы он меня извинил…

– А зачем тебе извинение? Я присутствовал однажды при одевании Фаннии. Прислуживавшие ей служанки были обнажены до пояса. И я тебя уверяю, что за малейшую провинность на их спины сыпались удары хлыста. Думаешь ли ты, что Фанния оплакивала бы смерть одной из служанок, причесывавших ее волосы?

Так как, однако, молодая девушка в безмолвной сосредоточенности ничего не отвечала, то Вибий продолжал:

– Огульния за забытую простыню приказала пытать свою банщицу медными палками, раскаленными докрасна на огне. Медуллина, эта стройная и нежная молодая девушка, умеряет болтовню своих служанок тем, что вонзает в их руки длинные шпильки, которыми прикалывают ее волосы… Однако никому и в голову не приходила мысль, что эти матроны безжалостны. В Риме, дорогая воспитанница, двести тысяч граждан и два миллиона рабов! Хотел бы я знать, какое средство предложила бы твоя двоюродная сестра, Флавия Домицилла, для того, чтобы удержать всю эту массу в повиновении, не прибегая к мерам жестокости?

Как ни старался Вибий Крисп убедить Аврелию ссылкой на многочисленные примеры, он не добился от нее ни одного слова. Было видно, что ее доброе сердце испытывало угрызения совести и что речи Вибия, лишенные чувства сострадания к ближним, возбуждали у нее досаду. Вибий понял это и повел разговор иначе:

– Я знаю того, кто очень дорого дал бы за ее письмо.

– Кто же это такой, скажи, пожалуйста? – прервала его божественная Аврелия.

– Марк Регул.

– Марк Регул?! Зачем же оно ему, дорогой опекун?

– Он найдет в нем то очевидное доказательство, которое он повсюду разыскивает: именно – что Флавий Климент, его жена и твоя двоюродная сестра Флавия Домицилла христиане.

– Чего же он тогда добьется?

– Для меня это не совсем ясно. Но во времена императора Нерона нам не раз приходилось прогуливаться при свете пылавших христиан, которых привязывали к столбам, обливали серой и смолой и затем зажигали. Может быть, император Домициан пожелал бы в свою очередь насладиться этим приятным зрелищем!

Божественная Аврелия, вся в слезах, упала на руки Вибию.

– Мой дорогой Вибий, зачем ты это говоришь? Конечно, Дорида была бесчестна и ее смерть была справедлива. Я не буду больше ни в чем себя упрекать!..

Вибий ничего не понял. Он находился в состоянии человека, на которого нашел столбняк и который не понимал, что и как ему нужно делать.

– Дорогая воспитанница, твоя нежность делает мне честь и трогает меня, – произнес он, освобождаясь от ее объятий, – но каким образом то, что я сказал, могло…

– Вибий, Дорида написала Регулу… Письмо ее было перехвачено… Корнелия и Метелл Целер были так возмущены, что они велели ее наказать, а я…

– Что же было такое в этом письме?

– Прежде всего Дорида рассказала Регулу, что Корнелию почти ежедневно посещал Целер…

– Это было очень важно для твоей подруги, дорогая воспитанница; я начинаю понимать… Потом?

– Потом она положительно обвиняла моих родственников, Флавия Климента и обеих Флавий Домицилл, в христианстве, припоминая все их попытки склонить меня.

– Нужно радоваться, дорогая воспитанница, – сказал Вибий, прерывая божественную Аврелию, – что это письмо было перехвачено. Ты верно рассуждаешь, она заслужила смерть, так как Регул извлек бы из этого письма гнусную выгоду. Но император отсутствует, а до его возвращения нам нечего бояться. Мы примем меры, чтобы отвратить все то зло, которое могло бы произойти… Осуши свои слезы, божественная Аврелия, и отправимся к портику Помпея. Твои нумидийские всадники готовы, и, уже когда я входил, они едва сдерживали своих коней. Едем!

И Вибий, хлопнув в ладоши, давая этим знак ожидавшей их свите, поднял занавес и вышел в сопровождении Аврелии в атриум.

Через несколько минут молодая девушка вновь овладела собой, и на ее лице, еще так недавно омраченном печалью, появилась веселая улыбка.