Читать книгу Аврелия - Э. Кэнтон - Страница 4

Часть первая
Доносчик
IV. Невольничий рынок

Оглавление

Форум и площадь Марса были центром не только политической жизни римлян. Здесь находились все достопримечательности столицы мира: красивейшие памятники, роскошные портики, богатейшие храмы, лучшие таверны, то есть магазины; здесь же были сосредоточены и всевозможные соблазны и удовольствия, служившие для развлечений праздных и скучавших покорителей вселенной.

Особенно одна из частей обширной площади Марса отличалась поразительным великолепием, с которым не может идти в сравнение ни один из современных городов.

В числе таких чудес были портики, открытые галереи более или менее значительного размера, поддерживаемые колоннами богатейшей архитектуры. Они предназначались для пеших прогулок. Те же, кто желал насладиться этим удовольствием, сидя в носилках, верхом или в повозке, отправлялись на Аппиеву дорогу.

Портиков в Риме было чрезвычайно много. Они располагались обыкновенно вокруг храмов и других общественных сооружений, как, например, цирков и театров. Некоторые из них не примыкали ни к одному зданию и образовывали особые ограды, обсаженные деревьями и цветами и украшенные бьющими фонтанами. Здесь приятно было укрываться днем от палящих лучей знойного солнца, а вечером отдохнуть от дневных трудов.

К одному из таких портиков и направлялась Аврелия в сопровождении своего опекуна Вибия Криспа.

Длинное покрывало наполовину скрывало ее миловидное лицо. Шестнадцать рабов окружали носилки с пурпуровыми подушками, в которых она намеревалась совершить прогулку. Это были эфиопские невольники, темный цвет кожи которых еще рельефнее оттенял белизну туник, опоясывавших их чресла, и блеск серебряных браслетов на их руках и ногах. Здесь же суетилась под наблюдением любимой кормилицы божественной Аврелии толпа невольниц. Пятьдесят нумидийских всадников в блестящих плащах должны были двигаться впереди шествия, чтобы раздвигать толпу и пролагать дорогу по улицам Рима.

По данному Вибием знаку божественная Аврелия заняла место в своих великолепных носилках. Эфиопские носильщики плавно их подняли, и вся эта толпа медленно тронулась в путь. Вибий шел рядом с молодой девушкой, стараясь ее развеять и обвевая ее опахалом из длинных и гибких перьев.

Долог быль путь от дома Цицерона, расположенного на Палатине, к портику Помпея. Чтобы добраться туда, свите Аврелии предстоял целый час ходьбы.

Прибыв к указанному месту, Аврелия сошла с носилок и в сопровождении Вибия, своей кормилицы и других женщин направилась к театру. Остальная часть свиты в ожидании божественной Аврелии разошлась по харчевням, которых здесь было в изобилии.

В этих харчевнях их владельцы весьма искусно умели опорожнять карманы рабов, лишая их этим возможности скопить себе нужную сумму для выкупа из неволи. В этих харчевнях за чаркой критского вина рабы в отместку за невзгоды подневольного житья раскрывали все тайны домашней жизни своих господ.

Когда Аврелия взошла в портик Помпея, толпа почтительно расступилась перед ней и взоры всех присутствующих устремились на нее.

В Риме все знали молодую девушку. Было известно всем, что она ближайшая родственница императора, а также и то высокое назначение, которое ожидало ее впереди.

Торговцы, в предположении, что она явилась сюда для покупки драгоценнейших материй, низко ей кланялись и старались обратить ее внимание на свои товары.

Быстрым взглядом Аврелия окинула окружающих, тщетно разыскивая в этой толпе единственное интересовавшее ее лицо.

– Неужели здесь нет моего двоюродного брата? – с досадой сказала она Вибию.

– Да, августейшая воспитанница, я забыл тебе сказать, что его воспитатель несколько дней тому назад потерял своих обоих сыновей.

– Но мне необходимо видеть Веспасиана! – воскликнула Аврелия. – Я хочу непременно с ним поговорить, а ты знаешь, что дядя и тетя больше меня не принимают у себя.

– Напиши ему, дорогая воспитанница, – ответил Вибий. – Впрочем, я устрою вам свидание. Но в эту минуту думай только о том, чтобы развлечься, и не возвращайся больше к тому, что тебя огорчило. Разве этот портик и находящееся в нем изысканное общество тебя не интересуют? Потребуй свиту, и, если пожелаешь, мы можем отправиться на Аппиеву дорогу.

– Кто этот иностранец? – прервала его молодая девушка, указывая на человека, молчаливо проходившего по галереям, не обращая внимания на движение толпы.

– Это знаменитый Иосиф Флавий, взятый в плен твоим великим дедом, императором Веспасианом, во время первого похода против евреев. Он в продолжение шестидесяти семи дней выдерживал осаду в крепости Иотана против божественных твоих предков Веспасиана и Тита. В своем отечестве, в Иудее, он принадлежал к жреческому сословию и к секте фарисеев, которой служил лучшим украшением. Попав в плен, он поселился в Риме и предался научным занятиям. Одно из его сочинений император Тит приказал поместить в общественную библиотеку. Это даровитейший человек, но, к сожалению, как говорят, он одержим неизлечимой болезнью.

– Разве он из тех евреев, которых зовут христианами?

– Нет, дорогая воспитанница, напротив: он враг христиан, несмотря на то, что в своих сочинениях он воздал похвалу Христу, учение которого он отвергает. Он следует и соблюдает закон Моисеев, закон нелепый, который делает евреев народом исключительным.

– Ах какие дивные вазы и великолепные вещи! Я никогда не видела ничего подобного! – воскликнула простодушно молодая девушка, устремив взор на лавочку, из которой выглядывала какая-то странная личность.

– Племянница императора Домициана, божественная Аврелия, разрешит предложить ей, что ей больше всего понравится в этой лавочке? – сказал этот человек, одетый в крайне пеструю тунику.

– Кто ты? – спросила Аврелия с некоторым высокомерием.

– Я прибыл из стран Востока, – ответил незнакомец, почтительно кланяясь, – с этими мурринскими вазами, чтобы предложить их императору Домициану… Без сомнения, ему будет весьма приятно, если его возлюбленная племянница выберет…

– Я их приобрету, приобрету! – воскликнула с живостью молодая девушка, простирая руку к обеим амфорам совершенно одинакового вида, окраска и живопись которых были прекрасно выполнены. – Но, – возразила она, – без сомнения, эти две вещи стоят дорого? Сколько нужно будет тебе уплатить за них? Оцени их, дорогой Вибий.

– Один из моих друзей, – сказал Вибий, – в последнее время купил мурринскую чашу за шестьдесят три таланта; она была больше, чем эти две вазы, соединенные вместе, но я признаюсь, что она была не так красива и художественна, как эти.

– Ты отправишь сегодня же хозяину лавочки сто сорок талантов, если, однако, дорогой опекун, ты пожелаешь исполнить прихоть твоей воспитанницы. Но вазы так прекрасны! – И, повернувшись к незнакомцу, спросила: – Как тебя зовут?

– Аполлоний Тианский, госпожа!

– Как, ты тот самый Аполлоний, о чудесах которого все говорят в Риме?

– Да, госпожа, – ответил философ, вновь низко и почтительно раскланиваясь, – и я бы не желал, чтобы племянница императора платила мне за то, что я счастлив был предложить ей.

– Пусть будет так, но нельзя же, однако, чтобы племянница императора была в долгу у Аполлония, – возразила молодая и гордая патрицианка. – Вазы останутся здесь, или будут проданы за деньги, или иначе… что просишь ты?

– Приема у императора после его возвращения.

Требование было слишком велико. Аврелия колебалась одну минуту, потом сказала:

– Прием ты получишь, однако мне угодно, чтобы взамен этих двух ваз ты взял от меня две коринфские чаши, которые будут тебе принесены в дом.

Аполлоний безмолвно поклонился в третий раз.

Когда он поднял голову, божественная Аврелия была уже в нескольких шагах от него. Она дала приказ собрать людей для возвращения домой. Две из ее рабынь несли купленные вазы.

Молодая патрицианка нашла под перистилем портика Помпея свои носилки, невольников и нумидийских наездников.

– Не вернуться ли нам через народный рынок? – сказала она Вибию, усаживаясь в носилки. – Я хочу посмотреть, есть ли там в продаже такие же вазы, как эти.

Желание божественной Аврелии было для Вибия Криспа равносильно приказанию. Он велел тотчас же направиться по дороге к Villa Publica.

Когда они приблизились к цирку Фламиния, неожиданное зрелище привлекло внимание Аврелии. На высоком помосте перед одной из лавочек стояли почти совершенно нагие мужчины, женщины, молодые люди и девушки с табличкой на шее и с белым льняным чепчиком на голове. Это был невольничий рынок.

Перед помостом прогуливался с длинным бичом в руке владелец этих невольников, Парменон. С невозмутимой уверенностью и непринужденностью он хвастался толпе своим товаром.

Время от времени он наделял ударами этих трепетавших перед ним обнаженных людей, которые, однако, не смели издавать ни одного стона.

– Смотрите, как они послушны! – восклицал Парменон с торжествующим видом. – Владелец может наказывать их, как ему угодно. Он не будет бояться ни их возмущения, ни жалоб! Идите, граждане, покупайте! Развешиватель серебра недалеко, а восемь тысяч сестерций ничего не стоят!

Но ни один любитель не выходил из плотной толпы на вызов Парменона. Выбор же был между тем очень хорош: от черного африканца до белой галльской девушки, разнообразие возрастов, полов и цветов кожи могло удовлетворить всевозможные вкусы. Решительно день казался плохим, и Парменон начинал беспокоиться. Однако Меркурий, бог плутов, ростовщиков и барышников, пришел к нему на помощь.

Вдали уже показалось начало шествия божественной Аврелии. Парменон, который не различал еще ничего, понял только, что приближался богатый гражданин. Внезапная надежда осветила его лицо.

– Прикажи выйти рабам изнутри! – воскликнул он, обращаясь к человеку, который, казалось, был его помощником в этом занятии.

Чтобы понять смысл этих слов, нужно иметь в виду, что в подобного рода лавочках заключался товар двух весьма различных сортов. Один сорт, достоинством похуже, выставлялся лишь для вывески. Лучшие же экземпляры хранились внутри.

Вскоре показались на позорных подмостках другие жертвы; они были увенчаны цветами, как будто предназначались для жертвоприношения.

Толпа пришла в неистовый восторг. Группа была действительно прекрасна и весьма разнообразна. Она могла удовлетворить самых взыскательных знатоков. Одна молодая девушка в особенности привлекала взгляды всех присутствующих. Ее длинные волнистые волосы закрывали ее почти всю; несколько лоскутьев грубой материи скрывали ее наготу.

Как и у других подруг, у нее тоже была дощечка с надписью о продаже. На ней было, кроме того, обозначено, что девушка происходила из свободного сословия и что она никогда не могла быть вольноотпущенной. Ее несчастье должно оставаться вечным. И, несмотря на все это, ее лицо, обращенное к небу, выражало чувство совершенной покорности Божественному Провидению. Несколько слезинок, которые нисколько не уменьшали ее мужества, медленно текли по ее розовым щекам.

Это была Цецилия, жертва Марка Регула.

Когда она показалась на подмостках, из глухого и неопределенного шума толпы явственно выделилось три вопля. Первый, вопль отчаяния, издал ее отец, лицо которого исказилось от ужасного горя. Второй, крик негодования, раздался как угроза. Он исходил от молодого человека, жениха Цецилии, который хотел броситься к ней и вырвать ее из рук палачей, если бы его друзья не удержали. Третий, вознесенный кем-то к небесам, призывал к мужеству и надежде.

– Мужайся, Цецилия! – слышался голос. – Мужайся! Думай о Боге, ради которого ты претерпеваешь гонение; думай о Христе, Сыне Божьем, который тебя вознаградит!

Эти странные слова, произнесенные в Риме на невольничьем рынке, вероятно, впервые, принадлежали старухе, достигшей почти восьмидесятилетнего возраста. Она сидела у подножия помоста. В чертах ее лица можно было прочесть горькое страдание. Она произнесла слово «мужайся», а сама заплакала! Покорность Провидению не могла заглушить сердечных мук. Цецилия расслышала эти слова и опустила глаза. Она окинула взором присутствующих и улыбнулась тем, кто за нее так страдал. Она заметила также Марка Регула, который, выйдя из-за колонн, откуда он с беспокойством наблюдал за всем происходившим, поспешно подошел к Парменону.

– Берегись, – сказал он ему, – хотят отнять у тебя Цецилию!.. Идет божественная Аврелия, племянница императора, которую сопровождает свита… Сделай так, чтобы она остановилась и чтобы купила ее… Она не отступит даже перед ста тысячами сестерций!

В эту самую минуту Аврелия велела остановиться. Она увидала Цецилию, прочитала надпись и обратилась к Вибию со словами:

– Опекун, эта молодая девушка мне нравится, я хочу ее приобрести. Спроси цену у этого человека. Она заменит Дориду.

Парменон услышал. В один миг он был возле Вибия.

– Я попросил бы двести тысяч сестерций, – сказал он, – но божественной Аврелии, августейшей племяннице нашего владыки императора Домициана, я уступаю эту рабыню за сто тысяч сестерций… Господин позволит?

Вибий был образцом опекунов, он взглянул на свою воспитанницу, и так как она ответила ему улыбкой, выражавшей мольбу, то достойный сенатор уступил без спора и потребовал весовщика. Человек, носивший весы, тотчас появился. Это лицо было необходимо при всякой продаже или отдаче во владение. Аврелия сошла со своих носилок. Цецилию заставили сойти с подмостков. Властная госпожа и будущая невольница обменялись взглядами, гордым со стороны патрицианки и почтительным со стороны дочери народа.

Аврелия держала медную монету в руке, символ ввода во владение. Твердым шагом она подошла к Цецилии и, покрыв ее голову своей ладонью, произнесла священную формулу:

– Я утверждаю, что эта молодая девушка принадлежит мне по закону квиритов и что я ее купила за эту монету и при помощи этих весов.

В это же время она коснулась медной монетой весов и передала ее Парменону как мнимую продажную стоимость Цецилии.

Торговец, не придававший значения мнимой цене, даже и законной, спросил у сенатора, когда он может получить действительную сумму.

– Тотчас, – сказал Вибий, – пошлите за ней к эконому моей воспитанницы.

Но в ту минуту, когда молодая патрицианка, приобретя новую рабыню, хотела войти в носилки, вдруг разыгралась необычайная сцена.

Из Ратуменских ворот появилось, направляясь к храму богини Юноны, другое шествие, которое мало-помалу окружило свиту божественной Аврелии, занятой совершением обряда покупки. Литаврщики и трубачи, оглашавшие воздух громкими звуками, тотчас остановились, как только по слугам императорского дома узнали о присутствии здесь его племянницы. С колесницы, легко запряженной двумя телицами с позолоченными рогами, сошла молодая девушка. На ней была таинственная одежда жриц Изиды. Она блистала красотой, ее взор сиял вдохновением.

Это была Ганна, пророчица, пришедшая из Галлии для предсказания будущего. С великими почестями встретили ее при дворе Домициана. Жрецы были увлечены ею и возвещали о ее могуществе. В Риме она заменила божества, которые были только пустыми символами, потерявшими значение в веровании народов.

– Дочь Тита! – воскликнула она в тот момент, когда рука божественной Аврелии прикоснулась к Цецилии. – Не бери этой невольницы, от нее ты получишь смерть!

С другой стороны, восьмидесятилетняя старуха, взор и чело которой сияли высшим вдохновением, обратилась к Аврелии со следующими словами:

– Дочь цезарей, возьми эту молодую девушку, она даст тебе жизнь!

Женщина, которая уже во второй раз возвысила голос, была Петрониллой, дочерью апостола Петра.[6]

В толпе воцарилось глубокое молчание. Каждый созерцал с изумлением этих двух столь различных женщин, Ганну и Петрониллу, говоривших племяннице императора одинаково властно. Одна возвещала смерть, другая обещала жизнь, и обе говорили правду! Одна, несмотря на ее юность, представляла собой как бы отжившее; другая, несмотря на старость, представляла собой будущее. Двойное и жизненное изображение Рима! То, которое умирало, было с челом, увенчанным цветами; то, которое возрождалось, – с челом страдающим и огорченным!

Аврелия, беззаботное дитя, видела в этом знаменательном зрелище только то, что ею была приобретена очаровательная рабыня, которую она хотела сохранить. Вибий Крисп, старик, сомневавшийся во всем, пожимал плечами, видимо обнаруживая нетерпение.

– Двинемся в путь! – сказала его воспитанница.

Шествие тронулось в дорогу, и вскоре вместе с Цецилией христианство вступило в древнее жилище Цицерона.

6

Исторических данных о том, было ли у святого апостола Петра семейство, не сохранилось никаких. Известно только, что апостол был женат (Марк I, 30). Дочь Петра – это фантазия автора, не представляющая, впрочем, ничего не возможного.

Аврелия

Подняться наверх