Читать книгу Дом на водопаде - Е. Т. Роберт - Страница 4

Но праздновать было рано.

Работы предстояло еще очень много. Требовалось несколько лет на проведение различных исследований, в том числе испытаний на здоровых добровольцах. И хотя предварительные результаты казались очень обнадеживающими, препятствие в виде нехватки финансирования не позволяло Алексу Джонсу и его коллегам продвинуться дальше.

Казалось бы, логично предположить, что создание перспективного лекарственного вещества непременно должно было привлечь желающих поучаствовать в его разработке. Но это лишь весьма поверхностное суждение, далекое от реальной жизни. На деле орфанные7 препараты окупаются довольно долго и не приносят большой прибыли, в то время как их продвижение обходится разработчикам в десятки миллионов долларов. Фармацевтические компании идут на большой риск, покупая у исследовательских коллективов «сырую заготовку», которая, вполне вероятно, провалится уже на начальных этапах испытаний. Но никто не станет рисковать понапрасну, и потому многие инновационные препараты, создателям которых не удалось заинтересовать инвесторов, обречены на бесславное забвение.

Подобная участь постигла бы и IDAJ1703, если бы Алекс Джонс всеми силами не воспрепятствовал этому. Он и так пожертвовал слишком многим ради его создания: позабыл об отдыхе и встречах с семьей, подсел на крепкие сигареты и заработал бессонницу, – и это было еще не самое главное. Все последние годы он игнорировал насмешки коллег, стойко сносил грозные взгляды начальства, считавшего, что он впустую растрачивает время и средства, и даже стерпел тот факт, что патент на препарат пришлось разделить с людьми, которые не имели к его созданию никакого отношения. Но он не был готов смириться с тем, что IDAJ1703 – его мечта, его детище – никогда не увидит свет!

На тот момент грантовые деньги уже давно закончились, а сам Алекс Джонс не располагал суммой, даже в сотни раз меньшей, чем ему требовалась. Однако, твердо уверенный в успехе нового препарата, он подготовил подробный исследовательский отчет, после чего обзвонил всех знакомых ему научных сотрудников, преподавателей профильных кафедр, а также старых университетских приятелей с просьбой посодействовать в поиске компании-спонсора. И относительно скоро по рекомендации одного из них он свел знакомство с Александром Александровичем К., медицинским директором российской инновационной биотехнологической компании «Биохрон».

Александр Александрович, или просто А. А., как обозначал его на страницах своего ежедневника Алекс Джонс, в свое время тоже закончил аспирантуру по фармакологии и начинал карьеру в качестве младшего научного сотрудника, поэтому между ними почти сразу установилось взаимопонимание по многим вопросам.

Пролистав исследовательский отчет красивыми крупными пальцами, А. А. спокойно заявил:

– Рассказы разработчика – это блестящая облатка. И совсем другое дело – что под ней.

– Я вас понимаю, – закивал в ответ Алекс Джонс. – И я готов поручиться за каждое слово, каждую цифру, представленную в этом отчете!

В ответ на это А. А. лишь снисходительно улыбнулся и покачал головой.

– Ручаться не нужно. Дайте нам препарат, и мы попробуем.

Именно с этих слов и началось их многолетнее плодотворное сотрудничество. При финансовой поддержке «Биохрона» клинические испытания IDAJ1703, которыми руководил единолично Алекс Джонс, были доведены до конца: препарат подтвердил свою эффективность в исследовании с участием людей и прошел государственную регистрацию, получив торговое название нейросод. В 2013 году на заводе в Рязанской области его начала производить компания «Цертус-Фарма», еще через год производство переместилось в Эстонию, а некоторое время спустя, после серии бюрократических проволочек и всевозможных уловок со стороны руководства института, препарат получил одобрение FDA8, а вместе с этим и возможность быть представленным на зарубежном рынке.

В истории с нейросодом несбыточный сон любого фармацевта-исследователя стал явью: оригинальный препарат появился на аптечных полках. Невероятное, если не сказать фантастическое, событие для российской фармацевтики и огромный шаг вперед в карьере Алекса Джонса, к тридцати шести годам достигшего того уровня успеха, о котором многие могут только мечтать: почетная степень доктора наук, регулярные публикации в научных изданиях, признание и слава в профессиональных кругах и, помимо прочего, неплохие денежные вознаграждения.

Однако главный вопрос, который по-прежнему терзал Алекса Джонса и не давал ему покоя, заключался в следующем: сделался ли он от всего этого счастливее? Он давно уже не ощущал гордости за проделанный труд, а вот чувство неудовлетворенности, напротив, посещало его регулярно. И все потому, что, невзирая на успешно завершенные испытания и одобрение научного сообщества, несовершенство его изобретения было очевидным: нейросод не восстанавливал поврежденные нейроны и не избавлял от неврологического дефицита9, а только помогал сдерживать развитие болезни.

Такое положение вещей категорически не устраивало Алекса Джонса. Будучи по сути своей неутомимым искателем и одновременно самым безжалостным критиком собственной работы, он не желал останавливаться на середине пути и удовлетворяться достигнутым. У него уже были задумки относительно нового, гораздо более прогрессивного препарата, и он надеялся в скором времени начать претворять их в жизнь.

Примерно за два года до этого, как раз накануне окончания доклинических испытаний нейросода, брак Алекса Джонса тоже подошел к своему логическому завершению, о чем жена Катерина малодушно предпочла сообщить ему по телефону. Вместе с их дочерью она тогда гостила у своих родителей в Москве и, как обычно позвонив вечером, призналась, что больше не может притворяться, будто у них все хорошо, и что им лучше расстаться.

Это признание оказалось как нельзя более некстати. Алекс Джонс и без того был утомлен и морально измотан и с нетерпением ждал момента, когда все его дела закончатся и он сможет взять небольшую передышку, во время которой, как он надеялся, их с Катериной отношения немного восстановятся. Но в тоне ее голоса звучала такая непоколебимая решимость, что Алекс Джонс сразу понял: переубедить ее не удастся. Да и сам он уже не был уверен, что хочет этого.

После того как они с Катериной официально оформили развод в Москве, Алекс Джонс сразу же вернулся в Воглино. Когда он впервые вошел в опустевшую, непривычно тихую квартиру, где не пахло горячим ужином, а под ногами не валялись детские игрушки, ему сделалось не по себе. Но прошла неделя его холостяцкой жизни, а за ней вторая и третья, и ему это стало даже нравиться. Он не слишком тяготился одиночеством и уж точно не скучал по семейным скандалам с хлопаньем дверями и криками. Стало так спокойно, словно он переселился на необитаемый остров, только с приятным бонусом в виде возможности иногда выбираться в люди.

Распаковывая чемодан, Алекс Джонс удивлялся, как это все-таки просто: вот так взять и разрушить то, что многие годы казалось незыблемым. Он всего лишь скатался на «Сапсане» в Москву, забрал свои вещи, которых оказалось немного, и сухо попрощался с родителями теперь уже бывшей жены, после чего сел в такси и уехал обратно на вокзал, стараясь по дороге не вспоминать, как заплаканная Ариша цеплялась своими маленькими ручками за воротник его пальто.

Если бы Алекс Джонс действительно хотел, разлуки с дочерью можно было бы избежать: его, вообще-то, звали обратно в Москву, но он не поехал. Квартира, в которой он жил с семьей до переезда, принадлежала родителям Катерины, и после развода он уже не мог туда вернуться, а приобретать жилье в столице было на тот момент слишком накладно, да и незачем, ведь вся его жизнь теперь сосредоточилась в Воглине.

Спустя примерно год после того, как нейросод был официально запущен в производство, между руководством НИИ и представителями «Биохрона» была достигнута договоренность о дальнейшем взаимодействии. Все имущество воглинского филиала оставалось собственностью института, который, как и прежде, продолжал курировать деятельность лаборатории, а ее спонсирование и, соответственно, право распоряжаться изобретениями закреплялось за «Биохроном». Заведующим лабораторией вполне предсказуемо был назначен доктор Алекс Джонс, впервые за долгое время почувствовавший себя полноправным хозяином своей судьбы и навсегда оставивший мысли о возвращении в головной институт.

За девять лет, прожитых в Воглине, он накрепко привязался к своему месту обитания и теперь с большей уверенностью мог называть себя воглинцем, нежели когда-то москвичом. Близость к Санкт-Петербургу позволяла ему сосредоточиться на работе и при этом не чувствовать себя оторванным от столичной жизни, а неспешность маленького городка с населением в сотню тысяч человек ежедневно проливалась бальзамом на его расшатанные нервы.

Нравилось Алексу Джонсу и то, что у Воглина была своя интересная история. За пять веков существования он успел побывать «деревней при речке безымянной», по Столбовскому договору10 отойти к шведам, которые переселили в него финноязычных лютеран – савакотов и эвремейсов11, вернуться к России в период царствования Петра I, а в годы Великой Отечественной войны послужить военным складом и эвакогоспиталем.

Название города, по одной из версий, происходило от ныне малоупотребительного русского слова «волглый» – «сырой, напитавшийся влагой» – и корнями уходило в те далекие времена, когда на его месте стояла деревня, которую каждую весну затапливало половодьем. По другой же версии, топоним Воглино образовался путем озвончения глухой фонемы «ф» в шведском слове «fågel» – «птица», и этот факт, судя по всему, имел самое прямое отношение к тому, что на гербе Воглина был изображен черный дрозд – фигура, в геральдике используемая редко и не лишенная отрицательного значения12.

Обо всем этом Алекс Джонс узнал случайно, как-то раз со скуки забредя в местный краеведческий музей. Прельстившись милыми ямочками на щеках экскурсоводши, он незаметно присоединился к группе и так увлекся, что дослушал экскурсию до конца. Это было странно для него: не то чтобы он считал себя односторонним ученым-фанатиком, зацикленным только на своей работе, но и человеком широких интересов его назвать было тоже нельзя. Все его увлечения были поверхностными, быстро сменяясь одно другим, будь то походы в филармонию, стрельба из боевого пистолета или изучение финского языка. Но ничего по-настоящему увлекательного для себя Алекс Джонс так и не находил.

В последние несколько месяцев ему и вовсе пришлось отложить все развлечения и с головой погрузиться в организационные и правовые дела, связанные с разработкой его нового генно-инженерного препарата. ROM-28 – такое условное название Алекс Джонс присвоил своему изобретению – уже вызвал живой интерес специалистов и прессы, хотя никакой официальной информации по этому поводу «Биохрон» пока не давал.

Технология производства ROM-28 была куда более сложной, чем у нейросода, и в упрощенном виде ее суть заключалась в модифицировании клеток пуповинной крови человека путем встраивания в них искусственных молекул ДНК, которые кодируют белки, стимулирующие регенерацию нейронов. Доктор Алекс Джонс и его команда уже провели испытания ROM-28 на трех разных биологических моделях: бокового амиотрофического склероза у мышей, контузионной травмы спинного мозга у мини-свиней и ишемического инсульта у крыс, – и выяснили, что при введении препарата мини-свинье с контузионной травмой парализованные задние конечности животного постепенно начинают двигаться.

Это означало, что ROM-28 имел немалые шансы на успех, однако работа над новым препаратом, несмотря на ее первостепенную значимость, уже вымотала Алекса Джонса до предела. Она занимала все его мысли и была причиной невыносимой, нередко в буквальном смысле этого слова, головной боли. Чтобы сохранить работоспособность, ему приходилось прибегать к помощи обезболивающих, которые ради усиления эффекта он принимал в комбинации с односолодовым шотландским виски или, реже, французским коньяком. Со стороны это наверняка выглядело плачевно, но, помимо надуманной проблемы начинавшегося алкоголизма, перед Алексом Джонсом стояла и другая, вполне реальная. Она касалась Росздравнадзора.

Эта федеральная служба, находящаяся в ведении Минздрава, осуществляла контроль и надзор в сфере здравоохранения и представляла собой серьезный барьер на пути любого исследовательского коллектива, желающего получить разрешение на проведение испытаний нового препарата. На прошлой неделе Алекс Джонс отправил в Росздравнадзор протокол клинического исследования – самый важный документ, содержащий в себе организационные детали13 предстоящих тестов. Как уполномоченный орган здравоохранения, Росздравнадзор совместно с этическим комитетом должен был оценить адекватность поставленных научных задач, убедиться в соблюдении мер по защите прав участников испытаний и принять решение о возможности их проведения. Рассмотрение заявки, как правило, занимало от нескольких недель до полугода, а поскольку в случае с ROM-28 речь по-прежнему шла об орфанном препарате, полезность которого еще нужно было доказать, никакие связи «Биохрона» в Минздраве не могли ускорить этот процесс.

Алекс Джонс старался не думать о том, что будет с ним и его разработкой, если Росздравнадзор ответит отказом; в конце концов, со своей стороны он сделал все, что мог. Ничего не скрыл, нигде не приврал – стало быть, и волноваться ему не о чем. Такое самоутешение некоторое время помогало ему, а потом тревожные мысли снова возвращались. Чтобы отвлечься от них, Алекс Джонс решил взять двухнедельный отпуск и слетать в гости к родителям, которых он не видел уже несколько лет, но потом передумал и купил билет на «Сапсан». Хорошо, что он не сообщил Арише о своем приезде заранее, потому что до вокзала он так и не добрался. Идея с отпуском вдруг показалась ему совершенно неуместной; он сдал билет и по привычке продолжал приходить в лабораторию, чтобы крутиться на стуле, курить на пару с Игорем и делать вид, что его присутствие на рабочем месте немало помогает делу.

Надежды на то, что кто-нибудь поможет ему скрасить томительные дни ожидания, Алекс Джонс не питал. Но самые неожиданные события, как это часто бывает, происходят именно тогда, когда их меньше всего ждешь.