Читать книгу Пираты Венеры - Эдгар Берроуз, Edgar Rice Burroughs, Эдгар Райс Берроуз - Страница 5

Последствия всех моих испытаний не взвесить ни на каких весах, но я понимал, как они повлияют на мой дух и тело. Целый месяц я несся с огромной скоростью навстречу своему концу, и из-за абсолютного одиночества мои чувства как-то притупились. Я воспринял это как мудрый подарок с чьей-нибудь Руки. Даже когда мне удалось узнать в великолепной, перевернутой на колок диадеме в полумесяце справа по носу ракеты – Венеру, и то не испытал я никаких особенных эмоций. Ну и что, что я буду к ней так близко, как никто другой? Это не имело значения для моего завершения как человеческой единицы… Так я еще раз убедился в том, что ценность любого события определяется количеством присутствующей публики. Продавать билеты на показательный акт распыления чудесной моей любимой ракеты со мною самим, пока бившимся в ней вроде сердца, мне было некому. Стало быть, и ценность события теряла фактический смысл.

Однако, надо сказать, я оживился изрядно. Помирать раньше смерти, не бриться, не стричься, не полировать от безделья ногтей – это, согласитесь, было непра-правильно. А пра-правильным стало вот что. Совсем уже не для того, чтобы просто убить оставшееся мне время, я уселся в счетном отсеке, прочистил все контакты у машин и принялся за тупую работу звездосчитателя. Этими своими действиями, как я их сам понимал, Карсон Нейпир продолжал свою жизнь. Продолжал ее упрямо, дотошно и дурковато – считайте как хотите, но для начала окажитесь на моем месте.

Мой отец научил меня не пасовать перед паническим невезением, угрозою жизни и неудачными обстоятельствами.

Сейчас я отрабатывал второй и третий пункты этого принципа. Угроза жизни и неудачные обстоятельства отравляли меня. Я намерился дать им отпор. Душевная боль, жалость к самому себе, ярость и отчаяние не были так сильны, как я. Я стал сильнее их.

По результатам приблизительного расчета выяснилось, что мы с ракетой находились примерно в 865 тысячах миль от орбиты Венеры. Значит, приблизительно через земные сутки пути наши пересекутся в гипотетической точке имени Карсона Нейпира.

Впрочем, точно рассчитать расстояние до планеты я не мог, догадываясь только о том, что оно совсем мало. Мало относительно расстояния до Земли, составлявшего двадцать пять миллионов миль, и до Солнца – около шестидесяти восьми миллионов. На этом фоне расстояние в один-два миллиона миль до такого крупного небесного тела, как Венера, казалось совсем небольшим. Период обращения Венеры велик, равен бог знает чему, но как раз через этот промежуток времени – повезло дураку напоследок! – наши пути и должны были пересечься. И тут я подумал, что Венера может изменить траекторию ракеты и спасти меня от Солнца. Хотя рассчитывать на это было нельзя. Траектория ракеты, конечно, немного изменится, только вряд ли Солнце захочет так легко отпускать свою добычу. Не годилось, нет, не годилось. Что-то опять непра-правильно.

Взяв какую-то книжку, я лег почитать. В помещении ярко горел свет. Оранжевый, как туманы этой планеты. Те, которые, вероятно, не пахнут настурцией. Огни у меня горели везде. Зачем экономить электричество, скажите, ведь генераторы смогут вырабатывать его еще одиннадцать месяцев, пока не заткнутся, а у меня вскоре в этом нужда отпадет? Я почитал пару часов и незаметно заснул, как это всегда происходит во время чтения в постели. Проснулся умиротворенным. Пусть ракета со скоростью тридцать шесть тысяч миль в час летит к гибели, но пока еще жизнь продолжается. И тут мне вспомнилось, какое незабываемое зрелище представляла Венера совсем недавно. Мне захотелось посмотреть на нее еще раз.

Я потянулся, встал и подошел к правому иллюминатору. Величие картины в обрамлении иллюминатора не поддавалось никакому описанию. Громадная полосатая Венера была примерно в два раза ближе, чем раньше. Она проступала в ореоле света от Солнца, находящегося за ней. Была отчетливо видна ее затянутая сочащимися бинтами туманов оболочка, а с одного края ослепительно сиял тонкий полумесяц цвета нарезанной лососины.

Я посмотрел на часы. С того момента, как я первый раз увидел эту гастрономию в трепещущей опояске оранжевых язычков, прошло двенадцать часов, но лишь сейчас она взволновала меня так, как волнует желанная женщина. Казалось, что за последние двенадцать часов Венера приблизилась наполовину. Расчеты подтверждали эту догадку. Вероятность столкновения возросла. Меня могло радостно швырнуть на поверхность этой безжизненной неприветливой планеты, причем очень скоро. Да что с того?

Разве я уже не был обречен?

Какая разница – сейчас погибнуть или чуть позже? Но я все равно был возбужден. Нельзя сказать, что мной овладел страх. Страх смерти пропал у меня с той поры, как умерла моя мама. Но сейчас я с нетерпением и восторгом был готов окунуться в любые приключения и авантюры. Что будет дальше?

Время тянулось долго. Я, конечно, привык мерить его земными мерками, но все-таки казалось невероятным, чтобы ракета и Венера неслись к одной точке с такими невероятными скоростями, как тридцать шесть тысяч и шестьдесят семь тысяч миль в час соответственно.

Следить за планетой через боковые иллюминаторы становилось сложнее по мере приближения к ней; глаз сильно дергался. Я заглянул в перископ. Венера торжественно двигалась перед окулярами. Мне уже было известно, что от нее до меня не более тридцати шести тысяч миль – меньше часа пути. Сомнений не оставалось: ракета попала в зону притяжения Венеры и должна была столкнуться с ней, с этой грудой сияния цвета пылающей настурции. Попала. Почти. Попала. Нет, оперируя настоящим временем, она – еще нет. Ракета еще не попала, а я уже, извините, и вправду попал.

Но даже в такой ситуации я не смог удержаться от улыбки. Изначально моей целью являлся черно-красный уголь, Марс, а теперь я должен врезаться в дверцу топки, в рыжую Венеру. Это был мировой рекорд по неточности в прицельной стрельбе.

Лучшие астрономы мира утверждали, будто человек не может выжить в условиях Венеры. Ну, условия проживания вы помните. Сильные пыльные бури? Страшные ураганные ветра на больших высотах? Озера кипящей серы? Мрачные просторы. Не мир, а палеозой на Земле. Чушь. Нужны не гипотезы, а научные данные. Вот их-то и не было. Правда, состав атмосферы уже был известен и не казался подарком на день рождения. Облака из капель серной кислоты мало освежают, согласитесь. А дичайшая разница между температурами поверхностей? Или невыносимая жара, или ужасный холод… Кроме того, считалось, что там нет кислорода. Но, как бы то ни было, тяга к жизни, что заложена в каждом из нас с рождения, и ряд жизненных приниципов заставили меня приготовиться к посадке. И приготовиться так, будто я добрался туда, куда хотел: до Марса.

Итак, будто садимся на Марс. Все по плану.

Я надел меховой комбинезон, меховой шлем, защитные очки и приспособил кислородный баллон так, чтобы он не препятствовал раскрытию парашюта. На тот случай, если я окажусь в пригодной для дыхания атмосфере, была предусмотрена возможность его скинуть, ну а не окажусь – буду гибнуть в шерстях, хотя бы тепло.

Если верить моим часам и вычислениям, через четверть часа мы с ракетой должны были врезаться в Венеру. Ну что ж: морально мы были готовы к этому делу. Представьте, готовы. Жалели только друг друга. Я жалел то, что покидал навсегда – и ракету, и книги, мы разлучались, а о чем жалела она, я мог только догадываться: слава богу, она со мной еще не разговаривала, я еще был в уме…

Мы еще раз взглянули в перископ. Ужаснулись. На нас надвигалась клубящаяся масса черных туч. Какое-то кладбищенское воронье в обрывках, и столько… Это было похоже на первый день сотворения мира. Мы красиво попали во власть притяжения планеты. Пол кабины накренился, и я полетел боковым траверзом прямо в носовую часть. Конструируя ракету, мы предусмотрели эту ситуацию. Космический корабль падал почти вертикально вниз. В открытом космосе не существует таких понятий, как «верх» и «низ», но в этот момент направление падения ощутилось четко.

С того места, где я валялся, пытаясь подняться и утвердиться в коленях, можно было дотянуться до пульта управления, а боковая дверь находилась рядом со мной. Ползком я добрался до парашютного отсека, там приготовил три блока и открыл переборку во внутренний корпус ракеты. Последовал сильный толчок, что означало – дело пошло, парашюты раскрылись и на время замедлили ход ракеты. Тэк-с, пока масть шла в руку. Если попытка воздействия на скорость нашего движения удалась, значит, по крайней мере у нас было где воздействовать. Было нечто, это уже не ваккум. Планету все-таки окружала какая-то атмосфера. Мне нельзя было медлить ни секунды.

Одним поворотом рычага я открыл остальные парашюты. Крепление на внешней переборке отворачивалось с помощью большого штурвала легко. Я надел кислородную маску и повернул штурвал.

Переборка с коротким выдохом смялась. Не отползла, как должна была, не отвалилась, а на моих глазах сложилась в гармошку. Через дверь в ракету под давлением ворвался ураган и, как пустую бумажку с ненужными буквами, просто вышвырнул меня за борт. Правой рукой я ухватился за парашютное кольцо, но не стал пока торопиться, пытаясь найти взглядом ракету. Она неслась почти параллельно со мной. Все ее парашюты раскрылись. Еще мгновение – и она скрылась в облаках. Она, золотая, с моими сомнениями, страхами, книгами! Прощай, дорогая. Прощай навсегда, я буду о тебе вспоминать с нежностью и любовью, ты останешься в моем сердце, как самое сокровенное воспоминание после мамы и тети Софи…

Вкус оливки под корнем языка, прощай. До чего же странным и удивительным был этот краткий миг.

Теперь мне уже не угрожала опасность зацепиться за ракету, а за что зацепится она, бедняжка, я знал преотлично. Рванул кольцо парашюта как раз в тот момент, когда входил в облака. Даже сквозь меховой костюм меня пробрал коготь холода. Было такое впечатление, будто в лицо выплеснули ковш ледяной воды. Только где-то далеко, как мне показалось, горел невообразимо огонь, занимающий столько места, что трудно представить. Костер ли, спиртовка ли на половину планеты – не знаю. Какой-то огонь в форме кольца. Да, хорошо там топили. В это время, к моему облегчению, парашют целиком раскрылся и падение замедлилось, я спокойно пошел в объятия планеты. Морально готовый.

«Первая брачная ночь, – подумал я вдруг почему-то. – Вот я и на Венере!»

Я падал, падал, падал. Трудно даже предположить, сколько длилось падение. Было очень сыро и темно, как при спуске в глубины океана, вот только давления не ощущалось и этот огонь внизу одним видом своим согревал. Как описать состояние в эти долгие минуты? Может быть, я слегка опьянел от кислорода, как знать. Меня охватило ликование и огромное желание узнать, что за открытия ждут меня внизу, в языках пламени, то алых, то рыжих, то желтых, как тигриный глаз, и все время, все время колеблющихся. Мерцавших. Передвигавшихся. Перспектива скорой гибели беспокоила меня меньше, чем раздумья о том, что же мне предстоит перед смертью увидеть. Скоро я окажусь на Венере – первый из землян, которому удастся ступить на эту туманную планету… Ступить. Хм. Скорее, расплющиться в хлябь.

И тут я оказался в пространстве, свободном от туч, но где-то внизу в темноте угадывался новый слой облаков оттенка лакрицы. Только подумал, а во рту уже привкус солодкового корня, не горечь, сладко. Жить. Я буду жить. И, как в насмешку, тут же вспомнилась распространенная теория о том, что Венера окутана двумя облачными слоями, один из которых плавит свинец, а другой – графит… Чем дальше я опускался, тем выше поднималась температура, хотя все еще было довольно-таки холодно.

Стало теплеть лишь тогда, когда я вошел во второй слой облачности. Неизвестно почему я вдруг рискнул отключить кислород и…

Мгновения не прошло, а я уже дышал носом. Выяснилось, что кислорода поступает вполне достаточно. Откуда вот только он взялся здесь? Для науки печальное откровение, для меня – лучше не бывает. Таким образом, еще одна астрономическая теория разлетелась вдребезги. Подобно маяку в кромешной тьме, во мне зажглась надежда. И главное, перестало печь и жечь. Никто больше не включал непра-правильный огонь, не ставил этот огромный горчичник…

Продолжая плавно опускаться, я вдруг заметил внизу то самое, рыжее, но уже блеклое, матовое, какое-то будто размазанное по воздуху свечение. Только уже не огонь, нет, не огонь. Что бы это было? Не знаю. Солнечный свет снизу исходить не мог, к тому же в этом полушарии сейчас была ночь. Естественно, у меня возникли самые необычные догадки. Может быть, это светилась сама раскаленная планета? Но тогда жар, исходящий от нее, давно бы уже меня испепелил. Нет, не то. Затем я решил, будто видел свет, отраженный от облаков, освещаемых Солнцем. Но тогда светились бы и облака надо мной, чего тоже не происходило.

У меня оставался единственный ответ. К нему и должен был прийти цивилизованный сын Земли. Будучи довольно образованным человеком, выходцем из мира с высокоразвитой наукой и техникой, лениво посещавшим занятия в школе и выбравшимся в вольный полет разума благодаря нескольким чудесным обстоятельствам, одним из которых была моя жажда все узнать самому, отказавшись от догм, я приписал источник этого свечения проявлениям деятельности высшего разума. Вот такой я был неисправимый идеалист.

Понимаете, как просто. Вот так взял – и приписал. Смог объяснить происхождение слабого свечения только тем, что от нижних слоев этого супа из облаков отражался искусственный свет, созданный на поверхности этой планеты разумными существами. Огнями хорошо освещенных квартир, люрексом магистралей, прожекторами звездных портов. Вот представьте, куда меня понесло…

Оставалось только гадать, как они могут выглядеть, эти существа на магистралях. Мое возбуждение все больше возрастало при мысли о чудесах, готовых вот-вот открыться предо мной. Полагаю, такая реакция при этих обстоятельствах не покажется вам предосудительной. У кого бы не пошла кругом голова при мысли о том, что он, невероятным образом уцелев, избежав стопроцентной, гарантированной смерти, стоит у порога таких открытий?

Я снял кислородную маску и обнаружил, что могу совершенно спокойно дышать. Свет внизу подо мною становился все ярче. Мне показалось, что я вижу рядом с собой какие-то смутные тени. Если даже и тени, то кого или чего? Я отсоединил баллон, сбросил его вниз и очень скоро отчетливо услышал, как он ударился обо что-то. Видимо, о магистраль. Вскоре подо мной обозначился какой-то темный контур. Мои бедные ноги, еще ледяные, как поддон холодильника, тут же ударились обо что-то, но падение продолжилось. Ага, привет шахтерам, мы летим глубже?

Дальше я падал… Очень странно, но мне подумалось, что я лечу сквозь густую массу листвы. Я несся вниз, судорожно пытаясь хвататься за что попало. Скорость падения продолжала возрастать, и я понял, что дотлевавший парашют погас, попав на деревья. Значит, что там, на магистралях? Влага? Дождь? Слякоть? Скользкий асфальт? Да меня сейчас задавят, не поморщатся! Нет, помилуй боже, вода? Попытки цепляться за ветки и листья ни к чему не приводили. Неожиданно падение прекратилось. По-видимому, или я, или парашют за что-то зацепились. Надеяться оставалось только на то, что он не отцепится до тех пор, пока мне не удастся найти безопасного положения.

Я пошарил руками в темноте, пока наконец не наткнулся на толстый сук. Удалось усесться на него верхом, прислонившись к стволу огромного дерева и опровергая таким образом сразу две теории. Магистрали подо мной не было. Зато в этой части Венеры существовала растительность.

Стильно. Растительность, но какая? Этот маленький секретарь из «Тарзаны», этот улыбчивый каштанчик, Роуз или Ральф, говорил что-то… Говорил же что-то о великанах-деревьях, глодавших, как жадные духи, бледную сухую ядовитую смесь, возвращая природе кислород и азот. Или то был не он? В голове уже все помутилось. Похоже, кислорода тут было более нормы, организм не справлялся. Газку бы сейчас, газку углекислого, эти питательные зефиры разбавить! А рядом со мной, как печальные силуэты китайских танцующих кукол на ширме, маячили тени, которые, несомненно, являлись другими, еще более высокими деревьями.

Устроившись поудобнее, я освободился от парашюта, но оставил несколько строп и ремней – они могли понадобиться при спуске. Сидя высоко в кроне среди темноты и сырости, трудно было определить, как выглядит это дерево снизу. Защитные очки я тоже снял, потому что стекла потели, и принялся спускаться. Дерево было грандиозное, но его ветви находились на таком расстоянии друг от друга, что под ногами всегда находилась надежная опора. Да что же это за мир был такой? Уж вовсе, вовсе неведомый… По чему, интересно, я полз?

Не знаю вообще, сколько времени я летел через второй облачный слой, пока не оказался на этом дереве. Дорвался Карсон Нейпир до привычного, вот уже скоро и с дерева слезет. Молодец какой.

А спускался я по нему, по всей видимости, все же долго. Больше получаса точно. Икры сводило от напряжения. Да, не меньше двух тысяч футов. При этом вокруг меня до сих пор были облака. Облака. И ничего из видимого. Остальное – эмпирика, ощущения. Может, мне кажется, что я ползу? Может, обман? Может, и хуже: не я это вовсе, а тот, матричный Карсон Нейпир, отпустивший вслед за парашютом слой своего очередного астрального тела, по-прежнему в своей милой ракете несется в сторону Солнца? Полноте бредить, батенька. Все пра-правильно. Снова туман. Неужели вся атмосфера Венеры состоит только из тумана? Или вся здешняя жизнь происходит лишь на эмпирическом уровне, ты все время ползешь в тумане, не зная, зачем и куда, ползешь долгие годы, пока наконец это дело не прекращают простейшие химические законы и ты не теряешь последнюю клеточку мозга? Я надеялся, что это не так – перспектива представлялась мне грустной.

Свет снизу стал немного поярче, но вокруг меня было по-прежнему темно. Мой спуск продолжался. Слезать по незнакомому дереву ночью, в тумане, в неведомый мир – занятие утомительное и опасное. Да и выбор был прост, других вариантов не наблюдалось. Оставаться на месте не имело смысла, а карабкаться наверх было незачем. Поэтому я взял свой счастливый билетик и продолжил безумный спуск.

Что за странную шутку играл со мной рок! Мне ни черта не хотелось лететь на Венеру. Вернее, такая идея поначалу была, но под влиянием моих друзей-астрономов, убедивших меня в том, что там жизни нет, как-то непроизвольно иссякла. В результате я выбрал Марс. И вот теперь, за десять дней до предполагаемой посадки туда, оказываюсь именно на Венере, вдыхаю ничуть меня не убивающий, грубый, но чистый воздух и сижу на ветвях дерева, по сравнению с которым даже секвойи кажутся мелкой порослью.

Постепенно светлело, облака становились все реже.

Между ними далеко внизу иногда виделось что-то, напоминающее море лиловой листвы в нежном лунном свете. Но луны у Венеры нет. В этом вопросе с астрономами не поспоришь. Или галлюцинация, или, учитывая, что луна не могла быть источником света, оставалось предположить, что находится этот источник ниже внутреннего облачного слоя. Красиво звучит, особенно когда знаешь, что эту картину маслом создал абсурд.

Слушайте, скоро я выбрался из облаков, но по-прежнему ничего, кроме моря листвы, так вокруг и не видел.

При тусклом освещении мне не удавалось точно определить цвета листьев, но я был уверен, что они не зеленые, а светлые, с фиолетовой искрой да игрой очень мягких оттенков другого какого-то цвета. После выхода из облаков мне пришлось спускаться еще тысячу футов, и я сильно устал. Видимо, меня все же лихо разнежил месяц безделья. Не уточняю при этом насчет обжорства – догадаетесь сами.

Вдруг прямо под собой я увидел что-то вроде мостика, перекинутого между моим стволом и соседним. И к нему явно вели ступени, выдолбленные в древесине. Ступени! Хм. Это уже слишком для утомленного человека, для его образа мыслей и химии мозга. Чрезмерно, знаете. Через край. Ступени никак не могли появиться здесь в результате какой-нибудь естественной причины – природной ли, геологической. Любые ступени – это фактор сознательной деятельности. Подтверждающий, как я и мечтал, что Венера не только как-нибудь обитаема, но обитаема разумом. А каким? Что за странные создания строили-понастроили переходов между огромными деревьями? Чего ради? Они ползают? Инвалиды? Может быть, находятся на биологической стадии развития между обезьяной и человеком? Насколько у них высок интеллект? Как они меня примут?

В этот момент мои тщетные раздумья прервал какой-то шум.

Что-то двигалось в ветвях наверху. Шум все приближался. И тут что-то хрустнуло справа по курсу, аж в глазах потемнело! Мое воображение подсказало мне, что источником звука могло быть большое тяжелое существо. Мне стало не по себе. Ну точно. Ползет инвалид на пять тысяч тонн, мир ломает. У меня не было оружия. Я же пошел на охоту, знаете. Как англичане ходят на охоту: наблюдая ее с дивана, по телевизору. Я вообще никогда не носил оружия при себе. Во время подготовки к полету на Марс мои друзья настаивали на необходимости взять с собой целый арсенал, но мне удалось убедить их, что в глазах местных жителей отсутствие оружия будет верным свидетельством моих мирных намерений. Придурок такой. Очень наивен я, не по годам. Впрочем, даже в случае нелюбезного приема у меня не будет шанса в одиночку завоевать целый мир, как бы я ни вооружился.

Неожиданно к шуму и треску добавились ворчание да вскрики, по которым я понял, что надо мною находятся несколько существ. Кто преследовал меня? Еще инвалиды? Да я и после первого-то был еле живой. Я нелепо застыл с поджатой к груди ногой, точно сам пребывал на биологической стадии развития между обезьяной и человеком. И слушал, и слушал, полнясь невиданной местью и жаждою справедливости… Не потерпевший вынужденную посадку космонавт-демонстрант, а дух Робин Гуда.

Ну картина маслом. Разумеется, даже у таких стойких людей, как я, имеются проблемы с нервами, и кто упрекнет меня в том после всего, что я перенес в последнее время? Все-таки после известного усилия я сообразил, что ночь зачастую искажает звуки и эти подобия совершенно неожиданно множатся, вроде негодных копий, оттискиваемых неисправной машиной. Мне доводилось слышать вой и визги койотов по ночам в Аризоне. На слух казалось, будто возле моей палатки их собралась целая сотня, между тем я знал совершенно точно, что их только двое.

Однако сейчас не приходилось сомневаться в том, что этот шум производило несколько гигантских существ. Судя по звукам, они быстро приближались ко мне, по пути резво ломая ветки. Я, правда, не был уверен в том, что они преследуют именно меня – может, у них такая зарядка для тонуса, – но подстраховаться не мешало.

Мне хотелось быстрее добраться до мостика внизу, чтобы встать на ноги. Но прыгать было высоко, а ветвей, по которым я мог бы спускаться, не нашлось. Хорошо, что у меня остались стропы с брошенного парашюта. Я размотал их с пояса, закрепил одну за сук, крепко ухватился за петлю руками и приготовился прыгнуть со своего насеста. Тут же возня наверху затихла, эти тоже затихарились… и совсем рядом послышался зловещий шум чего-то тако-о-го…

Ой, оно было не только в тысячу раз грузнее меня, не только спускалось прямо ко мне – а я видел, как крушатся под этакой тяжестью ветки, – но еще и не желало быть обнаруженным, дышало вкрадчиво. Дышало этерификационно, получало сложные эфиры из кислот и спиртов. И не ленилось. Как паровоз на ходу. Из первых. Вонючих. С искрами.

Я притушил намечавшийся во рту вкус соленой оливки и, молнией скользнув вниз, пролетел не менее пятнадцати футов до мостика – и только там услыхал над головой страшный крик.

Страшный, колеблющийся, забиравшийся все выше, полутонами наверх, выше, выше, так высоко и так резко ударил, что вдруг пропал. Ушел, видимо, в ту частоту, которая уже мною не воспринималась. Я поднял голову, обнаружил, что из глаз хлещут слезы и до рези отзвук этого вопля еще колдует в ушах – показалось, что из них даже кровь полилась: горячо стало, – и… Ничего особенного не случилось.

Каждый из нас в своей жизни когда-нибудь достается более сильному на обед, следит за реакциями гастронома, который серьезно готовится к приему вас внутрь. Ну что ж, просто настал и мой час. Дошла очередь и до меня.

Передо мной – кем-то выбранной пищей – замаячило отверстие, которым… Ну да. Которым всякая пища и проходит коротким последним путем прямо в вечность по барханам кишок и болотцам пищеварительных соков.

Тэк-с, это самое существо приготовилось прыгнуть на меня, замерло, сгруппировалось. Тут же за ним, за его головой, обнаружилось то, что стоило десяти таких гастрономов! Прямо за ним маячила безобразная морда цвета прокисшего борща! Мелькнула – и через секунду исчезла в листве.

Только в этот момент на меня уже, распростершись, летел в прыжке мой гастроном. Он хорошо был виден на темном фоне листвы и туманного воздуха – оскаленный рот больше сапога, с какими-то ржавыми зазубринами, и два горящих глаза, в каждом из которых только одно нетерпение: бей, ломай и круши! О-о, эта сцена оставила неизгладимый след в моей памяти, я вспомнил ее позже при таких жутких обстоятельствах, которые простому смертному и вообразить невозможно.

Отпрыгивая от падающего на меня существа, я был так напуган, что не нашел времени проанализировать техническую сторону спуска – даже не выпустил из рук стропу, по которой спустился к мостку. Держался скорее всего бессознательно. В какой-то момент ладонь сжалась в кулак, и во время моего прыжка стропа потянулась за мной. Это случайное обстоятельство оказалось в высшей степени счастливым: сбитое с толку моими неумелыми метаниями и последним, весьма нелогичным шараханьем в сторону, существо-гастроном промахнулось. Бей, ломай и круши! Оно не долетело, оно опустилось на четыре конечности, метнуло ворох искрений с загривка и в нескольких футах от меня с ворчанием, от которого в жилах кровь леденеет, недовольно припало к мостику. Видимо, было не просто слегка сбито с толку, а здорово озадачено, шевелило мозгами. Потому, очевидно, и не бросилось на меня сразу, дало мне возможность собраться с мыслями и стремительно отступить. Я и отступил, машинально сворачивая правой рукой стропу в кольца с лицом раненого героя войны, заявившего, что отдохнет лишь после смерти.

Часто в критические моменты мы совершаем действия, которые кажутся нам на первый взгляд совершенно бессмысленными. Ну подумайте сами. Вместо того чтобы дать деру, я сворачивал кольцами стропу и тупо смотрел в темноту. Мне кажется, эти действия – как я назвал бы их в инструкции, действия последнего часа – нередко продиктованы инстинктом самосохранения. Ты можешь ни черта не понимать, не знать даже, зачем это делаешь. Возможно, такие невнятные манипуляции и хаотичны, и тщетны. Насилуешь стропу, глаза открываешь шире, глотку делаешь у́же, пригибаешься… Природа тебе все разъяснит потом, когда уцелеешь.

Ведь она, эта самая стропа, оказалась тем тонким волоском, на котором висела моя жизнь!

Воцарилась тишина. После вопля безобразной твари, отступившей в гущу листвы, и отскока второго гастронома не раздалось больше ни звука. Этот зверь, припавший к мостику прямо передо мной, выглядел не слегка, а основательно обескураженным. Я догадался, что не осчастливил его, хотя и хорошо питался на корабле, нагуляв пару лишних фунтов живого веса. Но не потому, что убрался к своей стропе.

Дело было в том, что он вообще не гнался за мной, а сам шел в добычу отступившей твари. И сам прятался. То есть и не гастрономом являлся, а ужином. Ну бедный инвалид.

В тусклом свете венерианской ночи передо мной объявилось существо, которое можно увидеть только в кошмаре. Ростом не так велико, как я думал – со взрослую пуму, – оно опиралось на четыре конечности. Это позволяло предположить, что передо мной обитатель деревьев. Передние лапы немного длиннее задних, в точности как у гиены. Но на этом сходство заканчивалось. Вдоль тела, покрытого грязным мехом, шли полосы красного с желтым цветов, это знакомо по Индии, видели. Но чудовищная голова не напоминала ни одного земного животного. Ушей видно не было вовсе, а вот на низком лбу, вероятно заменяя анализирующее устройство, на толстом щупальце болтался единственный глаз, большой и круглый, как мячик для тенниса.

Мама моя дорогая, это же сущий кошмар! Могучие челюсти вооружены длинными клыками, с обеих сторон шеи выступают мощные клешни. Нет, мне никогда не доводилось видеть существо, так хорошо приспособленное для нападения, как этот зверь другого мира. Такими мощными клешнями, напоминающими крабовые, он легко мог отправить в свою жуткую пасть противника куда более серьезного, чем человек.

Какое-то время гастроном рассматривал меня своим ужасающим глазом, что поворачивался на конце отростка по градусам, ища лучший обзор. Определял, сволочь, в какой степени я смогу для него быть пригоден и какой дам отпор. Его клешни двигались непрерывно. Шевелились, собаки, то открываясь, то закрываясь. Этой короткой заминки мне хватило. Я огляделся вокруг. Сразу же обнаружил, что стою прямо напротив отверстия, выдолбленного в стволе дерева, – фута три в ширину и более шести футов высотой. Но главное – его закрывало что-то вроде небольшой деревянной решетки.

Пока я рассматривал эту решетку, размышляя, что делать, мне показалось, будто в отверстии происходит какое-то движение.

И тут из-за решетки со мной кто-то заговорил!

Звуки были похожи на человеческую речь, интонировались, но языка я, конечно, не понял.

А тон был командирским. По интонации мне послышалось нечто вопросительное вроде: «Какого тебе надо здесь посреди ночи?»

– Никакого! – выпалил. – Я чужестранец и пришел к вам с миром, как друг, – сказал я.

Конечно, находившийся за дверью не смог понять ни одного слова. Но я рассчитывал, что хотя бы тоном ответа смогу убедить его в своих мирных намерениях. После короткой паузы я услышал и другие голоса. Видимо, там обсуждали создавшееся положение. В этот момент я заметил, как тварь-гастроном крадется ко мне по мостику, и забыл обо всем. Я был безоружен, если не считать моток бесполезной стропы, и энтузиазмом похвалиться тоже не мог. Но обстоятельства вынуждали что-нибудь предпринимать, иначе эта тварь бы меня просто схватила и развела на фрикасе. Надо было хоть как-то защищать жизнь. Я размотал кусок стропы и скорее от безысходности, чем в надежде на успех швырнул тяжелый конец зверю в морду. Вы когда-нибудь видели, как мальчишки хлещут друг друга мокрыми полотенцами? А когда на конце полотенца десятифунтовая плюха из стали?

Конечно, я не рассчитывал одержать победу над своим противником с помощью этого средства, а действовал наугад. Расчета у меня вообще никакого не было, потому что не было времени, чтобы рассчитывать. Скорее всего, нашлось самое очевидное решение. Нанести ему хоть какой-то урон не получилось: зверь только зарычал и отпрянул. Да бог с ним, с уроном: теперь я хотя бы знал, как хорошо действует стропа на чувствительные клешни и болтавшийся на веревочке глаз. Бечевка еще раз щелкнула, как хлыст дрессировщика в цирке. Конец стропы с металлической пряжкой захвата пролетел быстро. Зверь не ожидал ничего подобного, но в этот раз все же поймал его клешней, не дав долететь до морды. И сделал поразивший меня ход – уцепился за стропу и, как воздушный шарик за нитку, вдруг потянул меня к своим клешням, приглашая к столу.

Спасибо, мой друг, ну не ем я в такую рань!

По каскадерской своей бытности я еще помнил все ходовые фокусы с лассо и теперь воспользовался одним из этих простых трюков, чтобы заарканить какую-нибудь конечность. Мне удалось, резко ослабив натяжение бечевы, набросить две петли на клешню. Зверь изо всех сил потащил бечеву на себя. Я полагаю, он делал это, просто чтобы заглотнуть то, что попало на его рабочую конечность, а сказать точнее, на его персональный столовый прибор. Но как знать, долго ли он еще собирался тянуть? Когда изменит тактику и набросится на меня? Я по какому-то наитию быстро закрепил другой конец стропы за прочные перила перехода. В этот момент зверь с яростным рычанием…

Картина маслом. Я разворачиваюсь, бегу. От рывка натянувшейся стропы громадное тело шлепается на спину. Яростный рев. Гастроном поднимается на ноги, захватывает стропу другой клешней, спокойно оттяпывает ее своим универсальным столовым прибором – и тяжелыми прыжками несется за мной.

Я, конечно, оптимист, но даже с моим настроем, знаете, в такой ситуации сразу становится понятно: мое пребывание на Венере не будет долгим.

Вдруг решетка распахивается – и на мостик, прямо за спиной у чудовища, выскакивают три человека.

С лицами такими, будто только сейчас сидели себе у камелька, пили чай, занимались вязанием – и вот тебе, надо вязание бросать.

И первый бросает. Бросает короткое тяжелое копье, которое преглубоко вонзается в спину моего преследователя. Тот орет и резко останавливается так, чтобы иметь обзор новых и, в отличие от меня, более опасных противников, а те не зевают. Чудесно так, не спеша подымают свое вязанье… И уже два новых копья вонзаются в грудь.

Испуская последний отчаянный рык, больше похожий на родовое заклятие, которое еще должно показать этим вязальщикам, что тот, кому надо, их отыщет и за порогом своей смерти, зверь-гастроном падает замертво.

Один из моих спасителей подобрался ко мне.

В полумраке, царившем в лесу, казалось, что он ничем не отличался от жителя Земли, такой же гостеприимный – острие его прямого меча было направлено на меня. Прямо в… В это самое место… Ну, словно я приземлился в дружественной Полинезии, где все без штанов. Или на Огненной Земле. Или в южнорусских областях во время жития там золотоносных скифов. И словно меня застукали за осквернением их лотков с мемориальным песком или воды в лимане.

За его спиной стояли еще двое мужчин с мечами наголо. Высокий – какой-то невозмутимый и самодостаточный, не человек вообще, а погребальная камера – заговорил со мной суровым повелительным тоном. Тон я понял. Суть разговора – нет. Энергично покачал головой, давая понять, что лингвистически ситуацией не владею, но зла не хотел, искал магистраль. Тогда он кольнул меня в живот острием меча. Мне не понравилось, ни одна магистраль того не стоила. Я громко ойкнул, потрогал живот и отступил. Он подошел и опять уколол меня, я вновь, выразив серьезное недовольство манерами и обхождением, отступил к мосту. Стоило мне достигнуть моста – вязание на моем животе прекратили.

А-а, так они просто хотели, чтобы я встал на их мост!

Так бы и сказали. По-английски… Ну да, все сразу стало понятно.

К нам подошли остальные, с гладкими и красивыми лицами, и принялись устало и равнодушно разглядывать меня, переговариваясь, – словно примеряли пятьдесят девятую пару перчаток в дорогом магазине и здорово утомились примеркой.

Теперь я смог разглядеть их получше. Они были одного со мной роста, и внешне их анатомия ничем не отличалась от человеческой, правда, они были красивее, суше, скульптурней. Это я понял сразу, так как они были почти раздеты до кожи, бывшей значительно темнее моей, назовем это более эстетично «до области бикини» – на крепких телах не было ничего, кроме набедренных повязок под поясами, к которым крепились ножны мечей.

То один, то другой обращались ко мне, но каждый раз я демонстрировал международную жестикуляцию – со вздыманием бровей, отмашкою возле ушей и губ, удивленным поднятием плеч. По-международному отвечал, что не понимаю их. То ли они были тупые, то ли народов тут, кроме них самих, не имелось, но наше опознавательное шоу «Расколи меня, если сможешь» затянулось. Наконец после долгих переговоров один из них вошел за решетку. Я заметил там освещенную комнату.

Оставшиеся подтолкнули меня туда. В дерево…

В дерево? Замуровать, что ли, к черту хотели?

Я шагнул вперед и, проходя мимо них, увидел, что их мечи направлены в мою сторону. Почему-то опасались меня хозяева, а что было во мне не так – кроме того, что я упал с неба и не понимал их речей? Недоразумение просто. Первый мужчина ждал меня в середине просторной комнаты, вырубленной прямо в этом гигантском стволе-древовище. Внутри я заметил двери, ведущие, без сомнения, в следующие помещения.

В комнате находились стулья и стол, совершенно разумно сколоченные. Стены украшала резьба. На полу лежал огромный ковер, а из небольшого сосуда, свисавшего с потолка, шел яркий, но мягкий свет. Ничуть не хуже солнечного света из открытого окна!

Второй мужчина вошел и запер решетку с помощью непонятного устройства. Затем мне было указано на стул с предложением присесть. Под ярким светом они внимательно рассматривали меня, словно я был вирусным организмом на предметном стекле микроскопа. Хорошо что хотя бы без лупы и измерительных инструментов… Больше всего их удивила моя одежда. Да меня самого она удивила, признаться, – столько выдержать и не сгореть! Судя по их жестам и интонациям, они разглядывали и обсуждали материал моей «шкуры», фактуру, плотность ткани и ее рисунок. Поскольку мне было невыносимо жарко в меховом комбинезоне, я его снял, а вслед за ним – по очереди – и кожаную куртку с рубашкой. Каждый новый предмет моего гардероба вызывал их интерес и обильные комментарии. Но основным предметом внимания стали мои светлые волосы и кожа.

Потом один из них вышел из комнаты, а остальные тем временем убрали всё лежавшее на столе – что-то напоминавшее книги с обложками из дерева да кожи, несколько украшений и кинжал в ножнах поразительной работы.

Мужчина, выходивший из комнаты, вернулся. Он поставил на стол еду с питьем и жестами дал понять, что можно есть. В резных деревянных вазах, отполированных до блеска, лежали орехи и фрукты, на золотой подставке я увидел какое-то подобие хлеба, а в серебряном кувшине обнаружился мед. В высоком узком кубке оказалась какая-то белая жидкость, похожая на молоко. Сам бокал был сделан из просвечивающей керамики изысканного голубого оттенка. Все эти вещи и обстановка комнаты свидетельствовали о культуре и приличном вкусе, но явно не соответствовали облачению их владельцев.

Как по внешнему виду, так и по вкусу орехи и фрукты отличались ото всех известных мне земных аналогов. Хлеб был черств, но очень вкусен. Продукт, напоминавший мед, имел привкус засахаренных фиалок. Белая жидкость показалась даже крепкой, почти острой, но была довольно приятна. Еще не зная последствий ее поглощения, я заранее предположил, что передо мной напиток, к которому со временем можно очень легко пристраститься.

Столовые принадлежности не отличались от тех, которыми на Земле пользуются цивилизованные народы. Продолговатые приборы для того, чтобы наливать и зачерпывать, острые – чтобы резать, зубчатые – чтобы нанизывать и колоть. Имелся также специальный подталкиватель с ручкой – вещь, которую я рекомендовал бы земным хозяйкам. Все эти предметы были сделаны из металла. Пока я подкреплялся, мужчины вели между собой оживленную беседу, время от времени предлагая мне съесть еще что-нибудь и наблюдая за моей реакцией. Словно врачи, изучавшие носителя редкого заболевания – неизвестной им формы жизни. Были хозяева очень приветливы и обходительны, что давало мне основания полагать, что жизнь на Венере, во-первых, имеется, во-вторых, будет вполне приятной, и в-третьих, протянется долго, окажись и другие ее жители похожи на этих. То, что она не будет усыпана миндалем, было видно по тому обстоятельству, что мужчины не расставались с оружием, а никто ведь не станет таскать его с собой просто так, на всякий случай.

Как только я покончил с едой, меня провели через дальнюю дверь вверх по пролету с закругленными ступенями в другую комнату. Лестница и коридор освещались небольшой лампой, похожей на ту, что висела в первом зале. Ее свет проникал в комнату, сочась между прутьев массивной деревянной решетки. Я оказался заперт и предоставлен самому себе. Очень мило. Если они подумали, что оказались новыми владельцами незнакомого никакой науке полуживотного-получеловека, то традиции по эксплуатации мне понравились – на полу лежал мягкий матрас и покрывало из какой-то шелковистой ткани. Так как было достаточно жарко, я разделся до нижнего белья и, решив ни о чем больше не думать, просто завалился спать – ужасно устал. Из дремы меня вырвал тот же ужасный вопль, который испустил преследовавший меня на дереве зверь-гастроном. Очевидно, охота у них продолжалась.

Пусть они там резвятся, мне надо было заснуть. Во сне передо мной проносились картинки пережитых за последнее время удивительных событий. Одни события мной узнавались, они имели привкус то земной оливки, то перчика чили, были пра-правильными. Я вспоминал то доброго Джимми Уэлша, то тетю Софи, то трех официанток из нашего буфета – своих фантазерок, любительниц чтения вслух, предпочитавших лишь двух мужчин в этом мире: меня и Льюиса Кэрролла… А другие… другие события? Другие непра-правильные были какие-то. Вроде горячечного бреда.

Бордовые создания, с короткими телами. С длиннющей шеей и малюсенькой змеиной головой. С острийками лопаточных пик – зачатками неоформившихся крыльев, видимо. Или еще одной парой верхних ног… Понимаете, как опасны были эти порождения ночных кошмаров? Учитывая, что я их в натуре еще и не видел. Но мозг работал. Прикидывал. Оценивал. Анализировал. Точно заведомо создавал сразу много методов для системы защиты. Манипулировал событиями. Подкидывал в сон горстки ужасных рептилий.

Они были рептилиями! У-уверен! Не будь у них крыльев, они очень бы напоминали земных плезиозавров. Или миляг-дракончиков из подземного мира с древних гравюр о поединках святых иезуитов в швейцарских окрестностях!

Получалось, пока я спал, мозг мне рассказывал о предстоящей здесь жизни. О сказочных приключениях великих драконоборцев с отъявленными злыднями ископаемого вида, брызгавшими на героев черной слюной и источавшими вместе с дыханием ядовитые сероводороды…