Читать книгу Джон Картер – марсианин - Эдгар Берроуз, Edgar Rice Burroughs, Эдгар Райс Берроуз - Страница 17

Когда сознание вернулось, я вскочил на ноги и огляделся. Цад лежал мертвый на желтом мху высохшего марсианского моря, мой меч проткнул его грудь. Окончательно придя в себя, я увидел, что его меч прошел вскользь по моей груди и задел только мышцы, покрывающие ребра. В последней атаке я удачно повернул корпус и получил болезненную, но безопасную рану.

Я вытащил меч из тела противника, повернулся спиной к уродливому мертвецу и с тяжелым сердцем направился к повозкам. Ропот одобрения марсиан провожал меня, но я не обратил на него внимания.

Окровавленный и обессиленный, я добрался до женщин. Они привычно перевязали мои раны и приложили к ним изумительные целебные средства, помогающие при всех ранах, кроме смертельных. Дайте марсианке малейшую надежду на спасение раненого, и смерти придется отступить перед ее искусством и опытностью. Вскоре я уже не испытывал никакого беспокойства от страшного удара, только слабость от потери крови. А на Земле такой удар заставил бы меня пролежать в постели много дней.

Как только они отпустили меня, я поспешил к повозке Деи Торис, где увидел бедную Солу с перевязанной грудью, но живую. К счастью, кинжал ударился в одно из металлических украшений, которые она носила на груди, скользнул в сторону и только слегка задел плоть.

Дея навзничь лежала на шелках, и все ее хрупкое тело содрогалось от рыданий. Она ничего не замечала вокруг и не слышала нас с Солой, хотя мы стояли рядом.

– Ее обидел кто-нибудь? – спросил я Солу.

– Нет. Она уверена, что вы погибли.

– И что некому чистить зубы у кошки ее бабушки? – улыбнулся я.

– Вы несправедливы к ней, Джон Картер, – сказала Сола. – Я не понимаю толком ни вашего, ни ее поведения, но думаю, что внучка десяти тысяч джеддаков никогда не будет так оплакивать тех, кого считает ниже себя. Только того, к кому относится с величайшим уважением. Дея Торис принадлежит к породе гордецов, и вы, наверное, сильно оскорбили или обидели ее, раз она не хотела обращать на вас внимания, но так оплакивать вашу гибель может только неравнодушный.

– Слезы не часто приходится видеть у барсумцев, – продолжала она, – поэтому мне так трудно объяснить, что они могут значить. За всю свою жизнь я видела только два плакавших существа. Одно из них плакало от горя, другое – от не нашедшей выхода ярости. Первой была моя мать, много лет назад, перед тем, как они убили ее; второй была Саркойя, когда сегодня ее оторвали от меня.

– Ваша мать! – воскликнул я. – Но, Сола, ведь вы не могли знать ее!

– Я знала ее. И я знаю моего отца. Если вы хотите услышать необычную для Барсума историю, приходите сегодня вечером в нашу повозку. Об этом я никому еще не рассказывала. А теперь уже подан знак выступать в поход. Вам надо идти.

– Я приду вечером, Сола, – пообещал я. – Передайте Дее Торис, что я здоров и невредим. Я не стану надоедать ей и не подам вида, что видел ее слезы. Но, если она захочет меня видеть, явлюсь немедленно.

Сола вошла в повозку, которая тут же заняла свое место в ряду других, а я поспешил к ожидавшему меня тоту и тоже помчался вскачь на свое место подле Тарса Таркаса в арьергарде колонны.

Мы представляли собой чрезвычайно внушительное и способное нагнать страх зрелище. Двести пятьдесят разукрашенных повозок на фоне желтого пейзажа. Впереди двести вождей и воинов верхом, по пять в ряд, на расстоянии ста футов, и сзади такое же количество в том же порядке. Фланги прикрывало с каждой стороны не менее двадцати воинов, а также пятьдесят «мастодонтов», тяжелых упряжных животных, известных под именем зитидаров. Пять или шесть сотен тотов свободно бежали внутри четырехугольника, образуемого воинами. Сверкание металлических украшений и драгоценностей марсиан, пышная и блестящая сбруя животных, яркие краски великолепных мехов, шелков и перьев – все это сообщало нашему каравану поистине варварский блеск. Любой индийский магараджа позеленел бы от зависти!

Огромные колеса повозок и тяжелые ступни животных не производили ни малейшего шума на мшистом дне высохшего моря. Мы продвигались в полной тишине, подобные некоему видению, лишь изредка молчание нарушалось горловым ворчанием подгоняемого зитидара или криками дерущихся тотов. Сами зеленые марсиане говорят обычно очень мало и односложно, а речь их подобна отдаленным раскатам грома.

Здесь не видно было никаких следов, ведь, прогнувшись под давлением колеса, мох тут же снова занимал прежнее положение. Мы могли быть духами мертвых в этом безжизненном море умирающей планеты, так неслышно и незаметно мы шли. Впервые в жизни я видел поход большого отряда, продвигавшегося, не поднимая пыли и не оставляя за собой никаких следов. (На Марсе очень мало пыли и только в зимние месяцы, и то эта пыль почти незаметна благодаря отсутствию сильных ветров.)

Все это время наши животные обходились без питья. Тарс Таркас объяснил мне, что они мало нуждаются в жидкости и могут питаться мхом, содержащим немного влаги.

Вечером этого дня мы остановились у подножия холмов, которые уже два дня служили для нас ориентирами и образовывали южную границу этого необычного моря. Поужинав, я отправился к Соле и нашел ее работающей при свете факела над сбруей для Тарса Таркаса. Она взглянула на меня, и лицо ее просияло радостью и приветом.

– Я рада, что вы пришли, – сказала она, – Дея Торис спит, и я одна. Мое племя мало беспокоится обо мне – я слишком не похожа на них всех. У меня невеселая судьба: прожить с ними всю жизнь – это мука. Мне часто хотелось быть типичной зеленой марсианкой, не знающей любви. Но я познала любовь и должна погибнуть.

Я обещала вам рассказать мою историю, вернее, историю моих родителей. Я знаю вас и жизнь вашего народа и убеждена, что мой рассказ не покажется вам слишком диким. Но такого не случалось среди зеленых марсиан, даже в наших легендах не встретишь ничего похожего.

Моя мать была невысокой, и ей не поручали деторождение, поскольку совет выбирает матерей в основном по принципу роста. Кроме того, она была не так холодна и жестока, как большинство марсианок. Избегая их общества, мать часто бродила одна по пустынным улицам Тарка или сидела среди цветов, покрывающих расположенные близ города холмы. В одиночестве она мечтала. Только я одна из всех таркианских женщин могу представить, о чем она тогда думала, потому что я – дочь своей матери!

Среди холмов она и повстречала молодого воина, пасшего зитидаров и тотов. Сначала они просто болтали, но мало-помалу стали сближаться, и их встречи уже не были случайностью. Наконец они обрели смелость и заговорили о сокровенном: желаниях, надеждах, мечтах. Мама доверилась ему и рассказала о своем ужасном отвращении к жестокости марсиан, о желании любви. Открыв душу, она со страхом ожидала, что с его холодных жестоких губ сорвутся слова презрения; но вместо этого он обнял и поцеловал ее.

Целых шесть лет они скрывали ото всех свою любовь. Моя мать принадлежала к свите великого Тала Хаджуса, а отец был простым воином-пастухом. Если бы стало известно, что они преступили законы и обычаи тарков, их ждала бы смерть на большой арене перед лицом Тала Хаджуса и несметной толпы.

Яйцо, из которого я появилась на свет, было спрятано под большим стеклянным сосудом в самом высоком и недоступном из полуразрушенных замков древнего Тарка. Моя мать навещала его раз в год в течение всех пяти лет – срока инкубации. Она не решалась приходить чаще: боялась, что за каждым ее шагом следят. За это время мой отец успел выдвинуться, победив в бою многих вождей. Он по-прежнему любил мою мать, и единственной целью его жизни было добыть оружие самого Тала Хаджуса. Убив его, отец стал бы владыкой всех тарков и получил право назвать любимую женой. Он мог тогда покровительствовать своему ребенку, который иначе был бы убит.

Добыть оружие Тала Хаджуса за пять коротких лет было безумной мечтой, но успехи отца были очень велики, и скоро он занял видное место в совете тарков. Случайность разбила его надежды: отца отправили в далекую экспедицию на покрытый льдами юг, он должен был захватить у южных племен меха. Таков обычай зеленых барсумцев: они никогда не трудятся над тем, что могут отнять у других в бою. Через пять лет отец вернулся, но все уже было кончено.

Спустя некоторое время после его отъезда мое яйцо вскрылось. Вскоре должны были и привести детей из общественного инкубатора. Мама оставила меня в старом замке, еженощно навещала и ласкала. Она надеялась, что во время возвращения экспедиции из инкубатора ей удастся замешать меня в толпу детей, предназначенных двору Тала Хаджуса. Тогда она избегла бы жестокого наказания, которое ожидало ее за преступление против древних обычаев зеленых марсиан.

Мама обучала меня языку и обычаям барсумцев, а однажды ночью рассказала мне историю моего рождения. Она внушала необходимость полной тайны и величайшей осторожности. Когда я окажусь вместе с другими юными тарками, никто не должен догадаться, что я другая, что я знаю, кто мои родители. И мама прошептала мне имя моего отца.

Вдруг в темноте комнаты вспыхнул свет и перед нами предстала Саркойя. Ненависть, исходившая от нее, заставила сжаться мое сердце. Очевидно, она давно подозревала мою мать из-за ее отлучек, а теперь слышала весь наш разговор.

Она не расслышала только одного – имени моего отца – и теперь настойчиво требовала у мамы назвать имя того, с кем согрешила. Но никакие угрозы не могли вырвать его из сердца любящей женщины. Чтобы спасти меня от неизбежных пыток, мать сказала, что не открыла этого имени ребенку. Саркойя поспешила к Талу Хаджусу с доносом. Едва она вышла, моя мать укутала меня в меха и побежала с безумной скоростью к южной окраине города, где находился мужчина, на чью помощь она не могла надеяться, но чье лицо ей хотелось увидеть еще раз перед смертью.

Когда мы приблизились к окраине, то услышали шум со стороны ворот, которыми пользуются все отряды. Это были крики тотов и рев зитидаров, к ним примешивалось бряцание оружия. Первой мыслью моей матери было, что отец возвращается из своей экспедиции, но она знала тарков, и это удержало ее от того, чтобы побежать очертя голову ему навстречу.

Спрятавшись в тени арки, мать ждала, чтобы кавалькада поравнялась с ней. Когда передняя часть процессии проходила мимо нас, меньшая луна осветила ее и показала, что это была экспедиция из инкубатора. Появился шанс спасти меня. Когда большая повозка поравнялась с нами, мать спряталась в ее тени и побежала рядом, страстно прижимая меня к груди. Она знала, что никогда ей не суждено больше ни обнять, ни увидеть меня.

На большой площади началась сутолока, мама втолкнула меня в толпу других детей. Стражи были рады наконец-то снять с себя ответственность, лежавшую на них все время пути, и ничего не заметили. Детей ввели в большую комнату, где нас приняли незнакомые женщины, а на следующий день всех распределили по свитам вождей.

Я никогда больше не видела матери. Тал Хаджус заключил ее в темницу, пытал, желая узнать имя моего отца, но она осталась тверда и умерла под смех Тала Хаджуса и других вождей во время одной из пыток. Мама убедила их, что убила меня, чтобы спасти от пыток, а тело оставила белым обезьянам. Только Саркойя не поверила ей, и я чувствую, что она подозревает о моем истинном происхождении.

Когда отец вернулся, Тал Хаджус рассказывал при нем историю моей матери. Я присутствовала при этом и видела, что ни один мускул не дрогнул на его лице. Он ничем не выдал своего волнения, только не смеялся, когда Тал Хаджус весело описывал ее смертные муки. С этого мгновения отец ожесточился, и я жду того дня, когда он исполнит свое сокровенное желание и пнет ногой мертвое тело Тала Хаджуса. Любовь по-прежнему сильна в его сердце, как и сорок лет назад, когда это чувство переродило его, и он жаждет отомстить. Я знаю это так же твердо, как то, что мы сидим здесь, у края древнего как мир моря.

– А ваш отец, Сола, он здесь? – спросил я.

– Да, – отвечала она, – но он не знает, что я его дочь, и не знает, кто предал мою мать Талу Хаджусу.

Мы долго молчали. Она погрузилась в мысли о своем ужасном прошлом, а я с глубоким сочувствием думал о несчастных влюбленных.

Наконец Сола заговорила:

– Джон Картер, вы настоящий мужчина, я могу довериться вам. Это может когда-либо пригодиться, и я назову вам имя моего отца. Когда придет час, скажите правду, если вам покажется, что так будет лучше. Имя моего отца – Тарс Таркас!