Читать книгу Буканьерки - Эдит Уортон - Страница 5

Мисс Лора Тествэлли стояла на деревянной платформе железнодорожной станции Саратога-Спрингс, штат Нью-Йорк, и оглядывалась по сторонам. Вид был не слишком воодушевляющим, но она ничего другого и не ожидала, а если бы и было иначе, она бы не придала этому особого значения. Она пробыла в Америке восемнадцать месяцев и приехала сюда не ради архитектурных или городских красот. Мисс Тествэлли располагала небольшими средствами и имела оставшуюся без поддержки семью, которой нужно было помогать; её успешная карьера гувернантки в домах английской аристократии была прервана необходимостью зарабатывать больше денег. Английские гувернантки ценились в США на вес золота, и одна из её бывших учениц, чей муж служил в британском посольстве в Вашингтоне, порекомендовала её миссис Рассел-Пармор, кузине Эглингтонов и ван дер Люйденов, – словом, лучшей семье из тех, кого мог предложить Нью-Йорк.

Жалованье оказалось меньше, чем рассчитывала мисс Тествэлли, но её бывшая ученица из посольства уверяла, что среди «новых» угольных и сталелитейных магнатов, которые могли платить больше, она определённо чувствовала бы себя слишком несчастной. Мисс Тествэлли в этом сомневалась. Она приехала в Америку в поисках не столько изысканных манер, сколько ухоженных железнодорожных станций, но, поразмыслив, решила, что семья Парморов может стать полезным трамплином, что и подтвердилось. Миссис Рассел-Пармор, безусловно, была очень изысканной особой, как и её бледная дочь и совершенно потухший муж, но откуда им было знать, что мисс Тествэлли они напоминали разве что окружение отставных полковников в Челтнеме или семью младшего каноника в городе, где есть кафедральный собор? Мисс Тествэлли привыкла к более яркой обстановке, к социальным драмам и эмоциям, намёки на которые миссис Пармор встречала, судя по всему, только в художественной литературе, и, поскольку жалованье было небольшим, а экономия – мучительной (миссис Рассел-Пармор сочла бы жизнь на широкую ногу показной и вульгарной), добросовестно «завершив воспитание» мисс Пармор (молодой леди, которую Природа, казалось, едва начала создавать), мисс Тествэлли решила поискать более широкие возможности для деятельности. Она обратилась в нью-йоркское агентство для гувернанток и узнала, что «новые люди» готовы платить «любые деньги» за такую социальную подготовку, которую могла бы передать опытная европейская гувернантка. Мисс Тествэлли установила максимальную ставку, и через несколько дней агентство уведомило её, что миссис Трейси Сент-Джордж готова её нанять. «Именно рекомендация миссис Рассел-Пармор сделала своё дело, – сказала дама в чёрном парике за столом, когда они обменивались гонорарами и поздравлениями. – В Нью-Йорке она значит больше, чем все ваши герцогини»; и у мисс Тествэлли снова появился повод оценить свой здравый смысл по достоинству. Жизнь в доме Парморов, с мизерным жалованьем и скудным питанием, была тяжким бременем, но она того стоила. Теперь у неё в кармане было обещание восьмидесяти долларов в месяц и возможность более увлекательного занятия, ибо она понимала, что Сент-Джорджи были очень «новыми», и сравнение их нравов с нравами старой аристократии обещало быть занятным. «Интересно, – с усмешкой подумала она, – заметила бы герцогиня хоть малейшую разницу?» – под «герцогиней» всегда подразумевалась та самая могущественная дама из Тинтагеля, где мисс Тествэлли провела так много месяцев, дрожа от холода и бинтуя обморожения младших девочек, в то время как старшие дочери, со своей особой дуэньей, отвечающей за «завершающее воспитание», сопровождали родителей в поездках из одной герцогской резиденции в другую. Герцогиня Тинтагельская, которая урезала жалованье мисс Тествэлли почти до уровня старшей горничной и часто платила его после до неприличия долгой задержки, а также удивлялась, что гувернантке может понадобиться камин в её комнате или горячий суп на обед в классной, – герцогиня (сама того не ведая) теперь восполняла свои долги перед мисс Тествэлли. Предоставив миссис Пармор возможность упомянуть, когда у неё обедали друзья: «Я, например, случайно узнала, что в замке Тинтагель только открытые камины, а залы и коридоры вообще не отапливаются», мисс Тествэлли добилась нескольких небольших одолжений от своей прижимистой нанимательницы. Поведав ей по большому секрету, что их светлости одно время очень беспокоились по поводу своего единственного сына – о, такого простого и добродушного молодого человека ещё поискать! – но при этом столько искушений подстерегают маркиза, наследника герцогского титула! – мисс Тествэлли получила от миссис Пармор рекомендательное письмо, которое поставило её во главе женского педагогического сообщества в Соединённых Штатах.

Мисс Тествэлли нуждалась в этом, как и в любой другой помощи, которую только могла получить. Ни миссис Пармор, ни герцогине Тинтагельской и в голову не могло прийти, насколько она бедна и сколько людей (как ей казалось) претендовали на её скудные сбережения.

Такова была цена семейной славы. Дед мисс Тествэлли был прославленным патриотом Дженнаро Теставалья из Модены, подстрекателем восстаний, героем Рисорджименто[11], автором когда-то знаменитых исторических романов «Арнальдо да Брешиа» и «Дама крепости», – но память о нём в Англии жила в основном благодаря тому, что он был кузеном старого Габриэля Россетти, отца знаменитого, но неоднозначного Данте Габриэля[12]. Теставальи, бежав от австрийской инквизиции, прибыли в Англию одновременно с Россетти и, приспособив свою труднопроизносимую фамилию к английскому языку, породнились с другими изгнанными революционерами и антипапистами, породив сыновей – художников и агностиков, и дочерей – убеждённых евангеличек[13] и гувернанток в самых знатных семьях. Лора Тествэлли послушно следовала семейной традиции; но она появилась на свет после героических времён великих дам-евангеличек, которым требовались гувернантки под стать себе; конкуренция обострилась, спрос на салонный итальянский язык и благочестивые размышления о коллектах[14] снизился, немецкий язык и естественные науки стали более востребованными, и ни в том, ни в другом Тествэлли не преуспела.

А за прошедшие годы матушки и тётушки в семье стали страдать от ревматизма и терять силы, героические старики доживали свой век в крепкой дряхлости, и бремя молодого поколения с каждым годом становилось всё тяжелее. К своим тридцати пяти годам Лора обнаружила, что на английские заработки невозможно содержать бабушку (жену героя Рисорджименто) и помогать своей немощной матери содержать брата-инвалида и сестру с шестью детьми, чей муж пропал без вести в дебрях Австралии. Лора была уверена, что служение другим – не её призвание, но она рано была вынуждена нести это бремя из семейной гордости и потому что, в конце концов, она принадлежала к этому роду, а Рисорджименто и прерафаэлиты были её главными регалиями. И вот она приехала в Америку. У Парморов она многое узнала об одной стороне американской жизни и написала домой несколько ироничных писем на эту тему; но с самого начала она подозревала, что настоящая Америка находится где-то ещё, и её искушала и забавляла мысль, что её можно обнаружить среди нуворишей с Уолл-стрит. У Лоры был неиспорченный вкус к странностям и контрастам, и ничто не могло быть более чуждым её личным взглядам, чем семейное сочетание революционного радикализма, благочестия Эксетер-холла и благоговейного преклонения перед аристократическими домами, в которых гувернантки из рода Тествэлли зарабатывали на жизнь для своих бывших карбонариев. «Если бы я была мужчиной, – иногда думала она, – Данте Габриэль был бы не единственным крестом в семье». И эта мысль смутно утешала её, когда она исправляла сочинения учениц или подбирала сброшенные петли их вязания.

Она привыкла к ожиданию на незнакомых вокзалах, со старым чёрным расшитым бисером доломаном[15], перекинутым через руку, и скромным чемоданом из конского волоса у ног. Слуги частенько забывали заказать экипаж, который должен был привезти гувернантку, а сама хозяйка, хоть и собиралась приехать на станцию, нередко задерживалась из-за покупок или визитов. Поэтому мисс Тествэлли без тени нетерпения наблюдала, как другие путешественники отбывают в высоких, напоминающих пауков экипажах, пассажиры которых подпрыгивали на ухабах и колдобинах американских просёлочных дорог. Сейчас был канун Большой недели скачек, и её забавляла вычурная одежда джентльменов и пышная, многослойная элегантность дам, хотя она была уверена, что миссис Пармор отнеслась бы к ним с презрением. Один за другим путешественники разъезжались; их огромные чемоданы («саратоги» – она знала и это слово) грузили в полуразбитые экспресс-тележки, которые медленно ползли следом за своими владельцами; и, наконец, на дороге поднялось новое облако пыли и стало медленно приближаться, пока из него не показалось громоздкое транспортное средство, которое мисс Тествэлли знала как «отельный экипаж».

Когда он подъехал, её поразила следующая картина: возница, маленький смуглый человечек в белом льняном пиджаке и шляпе с невероятно широкими полями, привязал к кнуту оранжевый бант, а между ним и сидящим рядом потрёпанным молодым человеком в рабочей робе примостился украшенный ещё бо́льшим оранжевым бантом курчавый белый пудель, а из экипажа к ней стремились смеющиеся взгляды двух рядов ярких юных глаз. Возница остановил лошадей каким-то странным гортанным криком, пудель спрыгнул и принялся танцевать на задних лапах, а из экипажа хлынул весенний поток муслина, развивающихся лент и румяных щёк под покачивающимися полями шляп. Мисс Тествэлли оказалась в кругу нимф, которые хохотали до икоты, и, – маленькая, смуглая, озадаченная, – она вспомнила строчку стихов, которые любил декламировать Данте Габриэль; и она улыбнулась мысли о том, что именно Эндимион[16] встречает её на вокзале Саратоги. Ибо совершенно очевидно было, что эта шумная компания приехала за ней. Танцующие нимфы приветствовали её радостным хихиканьем, пудель напрыгнул на неё своими пыльными лапами, а затем сделал сальто в её честь, а с козел раздался перебор гитары и знакомое завывание: «Nita, Juanita, ask thy soul if we must part?»[17]

– Ах, девушки, как вы развеселились! Откуда вы, откуда вы явились?[18]

– Нет, конечно, нет! – воскликнула мисс Тествэлли, вскинув голову в сторону возницы, который ответил снятым сомбреро и рукой на сердце. – То есть, – добавила она, – если моя будущая ученица – одна из этих юных леди, присоединившихся к столь лестному приветствию.

Зачарованный круг распался, и нимфы, всё ещё держась за руки, выстроились перед ней в прямую очаровательную линию.

– Угадайте кто! – хором прозвенели пять голосов, и пять глубоких реверансов украсили платформу; мисс Тествэлли отступила на шаг и задумчиво окинула их взглядом. Её первой мыслью было то, что ей ещё не доводилось видеть сразу пять таких прелестных девушек; второй (окрашенной радостью) – что миссис Рассел-Пармор была бы возмущена подобным зрелищем на железнодорожной платформе Саратоги, на виду у отбывающих пассажиров, глазеющих служащих и восхищённых зевак, слоняющихся по вокзалу; третьей – что, независимо от того, какая из красавиц достанется ей в ученицы, жизнь в такой компании будет куда веселее, чем с семьёй Парморов. И, всё ещё улыбаясь, она продолжала рассматривать весёлые, слегка насмешливые лица. Её первое впечатление: ни одной доминирующей красавицы, ни одного созданного для короны или нимба горделивого ангельского лика, подобного тем, к которым она привыкла в Англии, – разве что высокая блондинка с копной пшеничных волос и васильковыми глазами или брюнетка, чей бледный цвет лица чересчур контрастировал с чёрными волосами, но зато у неё был небольшой властный нос, как у римской императрицы… Да, эти две девицы были, безусловно, красивы, но они не были красавицами в полном смысле слова. Они, скорее, достигли вершины прелести, расположившись на этом солнечном нижнем склоне под холодными божествами. Что же касается остальных, то каждую по отдельности можно было бы счесть небезупречной по ряду причин: девушка в полосатом розово-белом платье из органди, хотя и казалась смышлёнее остальных, обладала острым носом, а её улыбка была слишком широкой; та, что в белом, с большим оранжевым поясом, в тон банту пуделя (несомненно, это был её питомец), была бледной и рыжей, и только светлые, сияющие как звёзды глаза заставляли забыть о её слишком высоком росте и лёгкой сутулости. Что же до пятой, которая казалась намного моложе других – почти ребёнок, её личико то и дело меняло выражение – то хмурилось, то озарялось ямочками, и мисс Тествэлли не знала, как её охарактеризовать.

– Итак, юные леди, – начала она, – во-первых, я бы очень хотела, чтобы вы все стали моими ученицами. А во-вторых… – она замолчала, взвесила все за и против и посмотрела им в глаза, – …во-вторых, это мисс Анабель Сент-Джордж, и, насколько я понимаю, она будет моей особой подопечной.

Мисс Тествэлли положила ладонь на руку Нэн.

– Как вы догадались? – выкрикнула Нэн пронзительным голосом пойманной птички, и остальные расхохотались.

– Ну что ты, глупышка, мы же тебе сами сказали! По тебе и так видно, что ты ещё совсем ребёнок!

Нэн, пылая гневом и дрожа, резко повернулась.

– Ну, если я ребёнок, то мне нужна няня, а не какая-то противная английская гувернантка!

Её спутницы снова рассмеялись и подтолкнули друг друга локтями. Потом, смутившись, они посмотрели на мисс Тествэлли, словно пытаясь прочесть на её лице, что будет дальше. Мисс Тествэлли тоже засмеялась.

– О, я умею работать и няней, и гувернанткой, – бойко ответила она. – Но тем временем не лучше ли нам отправиться в отель? Анабель, садитесь, пожалуйста, в экипаж, – неожиданно властно распорядилась гувернантка. Она обернулась, чтобы найти свой чемодан, но его уже подхватил на плечо неприметный молодой человек в робе. Он закинул его на крышу экипажа, а потом, спрыгнув, стряхнул с рук пыль и сажу. Когда он это сделал, мисс Тествэлли неожиданно обернулась к нему, и её ладонь соскользнула с руки Нэн.

– Как, лорд Ричард?! – воскликнула она, и молодой человек в рабочей робе смущённо засмеялся.

– Дома, наверное, все решили, что я в Бразилии, – неуверенно проговорил он.

– Мне ничего не известно о том, что они там думают, – сухо парировала мисс Тествэлли, садясь в экипаж следом за девушками.

Когда они отъехали, Нэн, стиснутая между Мэб Элмсворт и Кончитой, вдруг расплакалась.

– Я не хотела называть вас противной, – прошептала она, протягивая руку новой гувернантке.

Та, сжав её ладонь, ответила со своей невозмутимой улыбкой:

– Я не слышала, чтобы вы так меня называли, моя дорогая.