Читать книгу Человек без селезенки - Эдуард Алексеевич Близнюк - Страница 3

Прямо с утра Чехов решил наведаться в почтово-телеграфную контору. Сегодня была среда, а по средам, если не было погодных препятствий, прибывала в Александровку почта с материка. Кроме того, у него скопилась изрядная пачка корреспонденции, ждавшей отправки, да и день задался, судя по всему, неплохой – не грех немного прогуляться. Однако именно в это день фортуна не слишком благоволила писателю – достигнув цели своего вояжа, он уткнулся в амбарный замок на двери, хотя в соответствии с распорядком, вывешенным тут же в крашеной деревянной рамке, конторе надлежало быть открытой с восьми часов до полудня. Чехов решил, что останется и подождет телеграфиста, тем более что у конторы уже томилось в ожидании несколько человек. Он присел на завалинку, надел пенсне и от нечего делать принялся перебирать принесенные для отправки конверты, любуясь своим ровным четким почерком.

Тем временем к конторе подошли два гиляка. Они подергали дверь, перебросились между собой несколькими фразами на своем гортанном языке и уселись на траве прямо напротив Чехова. Один из гиляков цветом кожи, да и выражением физиономии походил на вяленую нерку, какую обычно заготавливают на Сахалине. Как и большинство представителей своего народа он носил жиденькую бороденку; волосы его были зачесаны назад и собраны в хвост, перетянутый разноцветными веревочками. Он был одет в засаленную рубаху из синей китайки, кожаные штаны и грязные сапоги. Его спутник, напротив, вид имел весьма европейский, был лысоват, чисто выбрит, носил мятый парусиновый костюм цвета сильно разбавленного купороса и галстук-шнурок. Бородатый гиляк некоторое время наблюдал, как Чехов перебирает бумаги, затем поднялся с травы, неторопливо приблизился к нему и пропищал:

– Почтаря ждешь?

– Да, жду. Часом не знаешь, когда он вернется?

Чехову доводилось разговаривать с гиляками всего несколько раз – по пальцам можно пересчитать – и каждый раз при таком разговоре он ощущал неловкость, подобную той, которую испытывает одинокий человек, вынужденный общаться с детьми своих родственников или знакомых. Боясь сказать что-то излишне замысловатое и непонятное, он принимался строить фразы столь убогие и неуклюжие, что начинал их стесняться, еще не закончив произносить.

Гиляк проигнорировал вопрос Чехова и указал узловатым пальцем на стопку писем в его руках:

– Сам все эти бумаги написал?

– Конечно сам. Видишь? Это письма. Я их сейчас почтарю отдам, а он их передаст по адресу, и другие люди их прочитают.

– А, так ты пиши-пиши.

Чехов уже знал, что это слово – или эти два слова, если быть точным – используются гиляками для определения любой профессии, связанной с письмом, будь то писатель, секретарь или просто писарь.

– Да, да, пиши-пиши, – подтвердил он, делая вид, что выводит что-то пером на одном из конвертов.

– Каторжный?

– Нет, я свободный.

В это время второй гиляк, заинтересовавшись разговором, тоже встал и подошел к завалинке.

– Пиши-пиши? – произнес он, с интересом глядя на Чехова.

– Ну да, понимаете, писатель, пиши-пиши…

– Позвольте, милостивый государь, а вы часом не Антон Павлович Чехов? – неожиданно сказал лысый гиляк, повергнув Чехова в невероятное смущение своей неожиданно правильной русской речью.

– Да… Ммм… Я кажется не представился… Я действительно Антон Павлович Чехов, литератор, – растеряно пробормотал Чехов и подал руку, но не лысому гиляку, а его компаньону.

– Я так и знал, что это вы, – просиял лысый, на лету перехватив руку Чехова и принявшись ее нещадно трясти (похоже было, что он принадлежал к тому не слишком приятному типу людей, которые при знакомстве или прощании хватают вашу руку своей крабьей клешней и долго не отпускают, произнося многочисленные и никому не нужные любезности). – Звать меня Лухбо. Лухбо Василий Захунович, местный учитель, переводчик и краевед.

– Рад знакомству, – ответил Чехов, пытаясь освободить руку из его цепкой хватки.

– А ведь я читал ваши рассказы, и совсем недавно. Очень, очень впечатлен. И уж никак не ожидал встретить вас здесь, на Сахалине. Думал, если вдруг доведется в Санкт-Петербурге побывать, тогда, может быть, встретимся.

– Я по большей части в Таганроге живу, в Санкт-Петербурге почти не бываю.

– Вот видите, значит в Петербурге не встретились бы, а здесь, в Александровке, встретились. Кстати, познакомьтесь, это кузен мой, Кутлун. – Лухбо наконец отпустил руку Чехова и указал на второго гиляка, который давно потерял интерес к беседе и сосредоточенно пытался счистить грязь с подошвы своего сапога палочкой.

– Рад знакомству, – снова сказал Чехов, обращаясь уже к бородатому, но тот только оскалился в ответ, что, очевидно, должно было выразить взаимную радость.

Применительно к гиляку французское слово “кузен” звучало весьма забавно, и Чехов отметил про себя, что при случае можно будет использовать этот каламбур в одном из рассказов.

– Довольно большая редкость встретить в этих диких краях образованного человека. Позвольте поинтересоваться, вы по какой линии образование получили?

– Ну что вы, какое там образование, я – самоучка. Прежний учитель, царство ему небесное, меня еще мальчонкой к себе взял, я от него всему и научился, ну а потом книги стал выписывать, знаете ли, журналы…

История г. Лухбо оказалась достойной авантюрного романа. Ужасный отец продает одного из своих сыновей в услужение местному учителю. Мальчик оказывается необычайно смышленым, быстро усваивает грамоту и постигает азы наук. К двенадцати годам он проходит полный курс школьного обучения и берется за университетские книги. Вскоре он уже превосходит в знаниях своего учителя. Затем учитель умирает от грудной жабы, и мальчик, теперь уже молодой человек, занимает его место. Выясняется, что ребенок этот происходит из семьи верховного шамана своего племени, и когда отец отправляется в мир духов, к нему переходит высший шаманский титул со всеми прилагающимися к этому эзотерическими знаниями…

Рассказ Лухбо был прерван на самом интересном месте появлением телеграфиста. Граждане повскакивали со своих мест и совершенно неорганизованно, но весьма решительно атаковали дверь конторы. Прежде чем нырнуть во всеобщую толчею, Лухбо успел в весьма изысканных выражениях пригласить Чехова на чай.

Отправив письма и получив корреспонденцию из Москвы, Санкт-Петербурга и Таганрога, Чехов весь последующий день посвятил подготовке к походу вверх по реке Дуйке: собрал нехитрый провиант, забрал из починки сапоги, подготовил смену одежды, одеяла, удочки, котелок и другие предметы, необходимые в этнографической экспедиции, которая, по его расчетам, должна была продлиться недели две. Все эти действия ничуть не препятствовали разного рода размышлениям, часть из которых вертелась вокруг утреннего знакомства. Лухбо показался ему чрезвычайно занимательным господином, поскольку не укладывался ни в один из известных ему на сегодняшний день архетипов. К тому времени Чехов уже произвел перепись приблизительно трети населения острова; в результате сложилось определение нескольких категорий людей, и он, словно энтомолог, раскладывающий по ящикам диковинных жуков, соотносил каждого нового персонажа с наиболее подходящим архетипом.

Первоначально Чехов разделил весь сахалинский люд на две большие группы: свободные и каторжные. Каторжане, в свою очередь, делились на тех, кого Чехов считал настоящими злодеями – убийц, грабителей, растлителей малолетних – и на обычных людей, попавших на каторгу за какое-то незначительное преступление вроде растраты казенных денег, и на “политических”. Последние держались особняком, вели себя заносчиво и в большинстве своем были образованными евреями из местечек Малороссии. Свободные, или, как говорили на острове, вольные были представлены служивым людом – солдатами и жандармскими офицерами, несущими службу на каторге, – коренным населением острова – гиляками и айнами – и бывшими каторжанами, привыкшими жить на острове и не пожелавшими возвращаться на материк после отбытия срока. Таковых было, как ни странно, довольно немало и к их числу принадлежал, к примеру, нещадно пьющий доктор, заведующий Александровским лазаретом, единственный врач на острове. Нескольких авантюристов, прибывших на остров по своей воле, полусумасшедшего старичка-ихтиолога и пару японцев с сомнительным прошлым Чехов записал в отдельную категорию некатегоризируемых типов. Формально Лухбо являлся представителем коренного населения, но по своему социальному развитию гораздо больше соответствовал разделу “бывших каторжан”, хотя и не обладал цепкими повадками человека, прошедшего через пенитенциарную систему. Чехов решил, что Лухбо мог бы стать прототипом героя весьма интересного рассказа, а может быть, даже пьесы. Конечно, для этого надо было еще придумать увлекательный сюжет с детективной или любовной интригой.

На следующий день погода неожиданно испортилась, невесть откуда налетел ураганный ветер, да еще с дождем, поэтому Чехов решил отложить поход по Дуйке на день-два, пока непогода не отступит хоть немного. Сидеть в избе не хотелось, и он решил воспользоваться приглашением Лухбо и навестить его, тем более что шанс застать его дома в такую непогоду был весьма велик.

Отыскать дом Лухбо оказалось не так просто, адресов в Александровке не было, а прохожих, у которых можно спросить дорогу, попадалось не много. Два раза зайдя не туда, куда следуeт, Чехов наконец, получил точные директивы от какого-то подвыпившего прапорщика и на третий раз достиг цели своего похода. К счастью, господин Лухбо оказался дома и, судя по его довольной физиономии, либо действительно обрадовался визиту Чехова, либо искусно изобразил радость, чтобы не огорчать гостя, целый час добиравшегося к нему сквозь шторм и грозу.

– Любезнейше прошу, господин Чехов, рад вас видеть в моем скромном жилище. Вы как раз к обеду, – мурлыкал Лухбо. – Груша, сооруди-ка нам обед на две персоны!

Груша, дородная молодая баба с огромными грудями, колыхаюшимися словно холмы из сладкого желе под тесным сарафаном, поспешила скрыться на кухне, успев наградить Чехова скорым, но довольно игривым взглядом. “А наш гиляк – не дурак, – усмехнулся про себя Чехов. – Ишь какую бестию себе отхватил. Поди еще и спит с нею…”. Он оставил свой прорезиненный плащ и заляпанные грязью сапоги сушиться в сенях, а сам надел лапоточки, предложенные заботливым хозяином, и вошел в гостиную.

Комната была довольно светлой, несмотря на пасмурность дня, и представляла собой причудливое сочетание деревенской горницы и гостиной небогатого инженера-разночинца. Стены были оштукатурены и покрашены в бледно-голубой, вдоль одной стены стояли массивные, до потолка, шкафы, забитые книгами, посреди комнаты на ковре располагались диван и несколько кресел, обтянутых одинаково потертым серо-синим гобеленом. На противоположной стене среди картин и фотографических карточек висели три засаленных бубна разных размеров и нечто вроде шапки или маски в виде волчьей головы.

– Это от отца досталось. Шаманские атрибуты для проведения некоторых … ммм… обрядов, – пояснил Лухбо, увидев, что Чехов заинтересовался этими необычными предметами.

Разделавшись с борщом и печеным рябчиком с яблоками и картофелем, Чехов с хозяином дома уселись в креслах и, закурив сигары, под рюмочку крепчайшего брусничного ликера завели преинтересный разговор.

– Вот вижу я перед собой человека современного, образованного, знакомого с последними достижениями науки, – начал Чехов. – Но с другой стороны, посвященного в знания древние и мистические. И хочу вас спросить, друг мой, действительно ли есть в этих шаманских ритуалах нечто, что не поддается научному объяснению, или все это лишь театр и игра воображения?

– Весьма и весьма сложный вопрос, господин Чехов. Как тут ответить однозначно? – Лухбо замолчал, размышляя, как бы поточнее выразить свое мнение об этом щекотливом предмете. – Пожалуй я и сам не знаю. С одной стороны, ничего такого, что изменило бы научную картину мира, не происходит. Демоны огнедышащие мне не являются, духи предков перед глазами не мелькают, голоса в голове не звучат. Говорят, что шаман якобы может летать или же превращаться в какое-то животное – это все, конечно, басни. Ничего подобного со мной никогда не происходило. Но все же иногда все эти ритуалы с бубном и заклинаниями получаются весьма эффективными, особенно в случае лечения какой-нибудь не слишком тяжелой хвори.

– То есть вы утверждаете, что лечение с помощью… шаманских, – Чехов хотел сказать “дикарских”, но побоялся обидеть Лухбо, – манипуляций помогает лучше современных медицинских препаратов?

– Нет-нет, доподлинно я ничего утверждать не могу. Могу лишь с уверенностью констатировать, что по крайней мере в десяти случаях больные полностью выздоравливали в результате проведенного с ними по всем шаманским правилам ритуала. А уж исцелились они в результате моего колдовства или сами по себе, путем sui-consilium, сказать не могу, ибо не знаю.

Чехов затянулся сигарой и на несколько минут задумался, затем продолжил:

– Но все же, любезный господин Лухбо, не могли бы вы припомнить случай из своей практики, который не допускал бы неоднозначного толкования и позволял бы сделать вывод о безусловной эффективности, как Вы выражаетесь, “колдовства”? Клянусь, я никому не расскажу, если это секрет, даю вам честное докторское слово.

Лухбо уже заметно захмелел от ликера и крепких сигар, и видно было, что ему очень хочется рассказать что-то Чехову, но он не решается, видимо следуя какой-то шаманской клятве о неразглашении или еще по какой-то причине. Наконец желание поделиться взяло верх, и он произнес.

– Господин Чехов, только из уважения к вашему таланту и веруя в вашу высокую порядочность я готов вам рассказать сейчас нечто, что обычному человеку знать не полагается. Не посчитайте обидной мою просьбу принести мне по всей форме клятву в том, что вы никому не расскажете, что сейчас услышите, а главное, что не используете это в каком-нибудь из ваших талантливейших литературных произведений.

– Даю вам слово, – торжественно ответил Чехов, – не разглашать содержание нашего разговора ни в письменной ни в устной форме, даже под пыткой.

– Видел я, как шаман смог перейти в тело другого человека,. – начал г. Лухбо после некоторой паузы. – Процедура эта возможна, только когда человек стоит на самой грани жизни и смерти. И вот, в тот момент, когда душа покидает тело, а тело еще не утратило жизни, шаман может перенести в него свой дух, который вдохнет в тело новую жизнь, останется в нем и будет существовать там долгие годы.

– Постойте, постойте, что же это получается? Дух, как вы изволили выразиться, выходит из одного тела, перемещается в другое, которое прежний дух, предположительно, покинул… А что же происходит с оставшимся телом?

– Телу без духа долго оставаться нельзя. Во-первых, оно просто может умереть. Но, что еще хуже, им может завладеть один из темных, злых духов, которые бродят вокруг и ждут удобного момента, чтобы в кого-нибудь вселиться. Поэтому тело, оставшееся после обряда, необходимо срочно сжечь в священном пепелище на дне Уйг'ла-к'уты.

– На дне чего, простите?

– Уйг'ла-к'уты – это наше тайное священное место. Почти у каждого племени есть такое в значительном отдалении от жилых мест, но не слишком далеко, чтобы в случае чего можно было добраться до него за несколько часов.

– То есть шамана сжигают после того, как он якобы перешел в другое тело? Это выглядит весьма авантюрно. Выходит, если всё это сказки, то сжигают живого здорового человека безо всякой причины?

– Нет, конечно, – усмехнулся г. Лухбо, – такого бы никто делать у нас не стал, мы же шаманы, а не живодеры какие-нибудь. Существует специальная процедура, которая позволяет с уверенностью определить, состоялся ли переход. Есть четыре вопроса, которые помощник шамана задает ему после перехода в новое тело. На эти вопросы только сам шаман может ответить. Если ответы верны, помощник тут же производит сожжение старого тела. А если нет, обряд считается несостоявшимся.

– Ха, это действительно мудро, – оживился Чехов. – Снимаю шляпу перед вашей шаманской премудростью! – он жестом показал как поднимает над головой невидимую шляпу.

На некоторое время воцарилось молчание, видно было, что Лухбо чрезвычайно доволен эффектом, который произвел его рассказ. Чехов делал вид, что действительно поверил в услышанное, но на самом деле держал паузу, ожидая, что Лухбо сейчас рассмеется и воскликнет нечто вроде: “Здорово же я вас провел, господин Чехов! Признайтесь, что вы мне совершенно поверили!”. Однако Лухбо оставался абсолютно серьезен, и он стал сомневаться в том, что это розыгрыш.

– Что же, получается, человек может жить вечно, каждый раз, по мере старения, перемещаясь в более молодое тело? – спросил Чехов в итоге.

– Не знаю, не слыхал, чтобы кто-то проделал это больше одного раза. Отец говорил, если перемещаться второй раз – умрешь. Он-то уже переместился один раз много лет назад, а вот второй раз такую манипуляцию произвести не посмел. Еще говорил, что разница в возрасте не может превышать двадцати лет, так что старик не может переместиться, например, в юношу.