Читать книгу Ужас в ночи - Эдвард Бенсон, Эдвард Фредерик Бенсон, E.F. Benson - Страница 6

Мы с Хью Грейнджером, моим другом, недавно вернулись после двухдневной поездки за город, где останавливались в доме со зловещей репутацией: предполагается, что там обитают особенно страшные и агрессивные привидения. Обстановка в нем соответствующая: якобинская архитектура, дубовые панели, длинные коридоры и высокие сводчатые потолки. Дом стоит в очень уединенном месте и окружен мрачным сосновым лесом, бормочущим в темноте. Все время, пока мы там гостили, за окнами бушевала буря с сильными юго-западными ветрами и ливнями, трубы днем и ночью стонали на разные голоса, неупокоенные души вели долгие беседы среди деревьев, а в окна беспрестанно кто‐то стучал.

Однако, несмотря на столь впечатляющие декорации, в которых, казалось бы, неизбежны сверхъестественные явления, ничего подобного не произошло. При этом надо прибавить, что мое состояние тоже прекрасно подходило для лицезрения или даже выдумывания видений и шумов, в поисках которых мы приехали в этот дом. Все время, что мы там провели, я находился в тревожном ожидании и обе ночи в ужасе пролежал без сна, боясь темноты, но еще больше – того, что могло обнаружиться при свете свечи.

После возвращения в город Хью Грейнджер заглянул ко мне на ужин, и беседа, естественно, вскоре коснулась этой увлекательной темы.

– Ума не приложу, зачем ты охотишься на призраков, – заметил Хью. – Все время, пока мы там были, ты стучал зубами и трясся от страха. Или тебе нравится бояться?

Хью, хотя и умен, в некоторых вопросах на удивление несообразителен.

– Ну конечно, я люблю бояться! – воскликнул я. – Чем страшнее, тем лучше. Страх – одно из самых захватывающих и насыщенных чувств. Когда боишься, забываешь обо всем.

– Так или иначе, то, что ни один из нас ничего не увидел, подтверждает мое давнее убеждение, – заявил Хью.

– И что же это за убеждение?

– Что эти явления исключительно объективны, а не субъективны, и состояние ума никак не влияет на восприятие, равно как окружение или обстоятельства. Взять Осбертон – он годами слывет домом с привидениями и, несомненно, имеет все необходимые атрибуты. Взять также тебя – нервы на пределе, боишься оглянуться или зажечь свечу, лишь бы не увидеть чего‐нибудь. Вот, кажется, нужный человек в нужном месте, если призраки субъективны.

Хью встал и зажег сигарету. Глядя на него, я уже готовился возразить, поскольку прекрасно помнил, как однажды по никому не известной причине этот высокий и широкий человек сделался дрожащим клубком расстроенных нервов. Как ни странно, именно в этот момент Хью впервые заговорил о том случае сам.

– Ты можешь возразить, что мне тоже не стоило ехать, потому что я уж точно неподходящий человек в неподходящем месте. Однако это не так. Ты, несмотря на все свои страхи и ожидания, ни разу не видел привидений. А я видел, хотя трудно придумать более невероятного кандидата. И пусть теперь мои нервы уже в порядке, тогда я едва не сошел с ума. – Он уселся в кресло. – Ты, конечно, помнишь то время, когда я очутился на грани сумасшествия. Теперь я, думается, полностью оправился и хочу объяснить тебе причину. Раньше я никому об этом не рассказывал – не мог. Притом ничего страшного как будто не произошло – напротив, мне явился весьма дружелюбный и полезный призрак. Однако явился он с другой стороны, из той таинственной тьмы, которой окутана жизнь.

Сначала вкратце хочу изложить тебе свою теорию насчет встреч с призраками, – продолжал Хью, – и лучше всего сделать это на примере. Представь, что ты, я и вообще все на свете смотрим в маленькое отверстие, проделанное в листе картона, который все время движется и вращается. Прямо вплотную к этому листу картона находится еще один, который тоже непрерывно движется, подчиняясь своим законам. В нем тоже есть отверстие, и, когда эти отверстия – то, через которое смотрим мы, и другое, ведущее в мир духов, – по счастливой случайности совпадают, мы смотрим насквозь и только тогда видим или слышим явления потустороннего мира. Для большинства людей эти отверстия не совпадают никогда, кроме как в час смерти, когда останавливают свое движение. Думаю, так мы и переходим в мир иной. Для некоторых эти отверстия относительно велики и постоянно оказываются друг напротив друга. Таковы, например, ясновидцы и медиумы. Но я, насколько мне известно, ни то ни другое и уже давно смирился с тем, что мне не суждено увидеть призраков. Вероятность того, что мое крошечное отверстие окажется напротив другого, не подлежала исчислению. Тем не менее это произошло и потрясло меня до глубины души.

Мне уже доводилось слышать подобную теорию, и, хотя Хью изложил ее весьма художественно, она ни в малейшей степени не убедительна и не имеет практического смысла. Может, все так, а может, и нет.

– Надеюсь, твой призрак оригинальнее твоей теории, – сказал я, возвращая его к теме.

– Думаю, да. Тебе судить.

Я подбросил в камин угля и поворошил его кочергой. По моему стойкому убеждению, у Хью большой талант рассказчика и склонность к драматизму, которая так необходима, чтобы рассказывать истории. Еще раньше я предлагал ему сделать это своей профессией: в трудные, как всегда, времена сидеть у фонтана на площади Пиккадилли и рассказывать прохожим сказки в арабском духе за вознаграждение. Я сознаю, что большинству людей не нравятся длинные истории; тем не менее для немногочисленных любителей обстоятельных повестей о пережитом, включая меня, Хью – идеальный рассказчик. Его теории и примеры мне безразличны, но вот рассказ о действительном происшествии я желаю услышать во всех подробностях.

– Будь добр, продолжай и не спеши, – велел я. – Краткость – сестра таланта, однако враг увлекательных историй. Я желаю знать, когда, где и как все произошло, чем ты обедал, где ужинал и так далее.

И Хью начал свой рассказ.

– Это было всего полтора года назад, двадцать четвертого июня. Если помнишь, я тогда сдавал квартиру и приехал из-за города погостить недельку у тебя. Мы поужинали вдвоем здесь…

– Неужели ты увидел призрака здесь? – перебил я. – В тесной кирпичной коробке на улице современного города?

– Я был здесь, когда его увидел, – ответил Хью, и я молча обхватил себя за плечи. – Мы поужинали вдвоем здесь, на Грэм-стрит, и я отправился на какой‐то прием, а ты остался дома. За ужином не появлялся твой слуга; когда я спросил, где он, ты ответил, что он болен, и довольно резко, как мне подумалось, сменил тему. Когда я уходил, ты дал мне ключ, и, вернувшись, я обнаружил, что ты уже лег спать. Мне пришло несколько неотложных писем, и я сразу взялся за ответы, а потом вышел, чтобы бросить их в почтовый ящик на другой стороне улицы. Следовательно, к себе я поднялся, думаю, довольно поздно.

Ты разместил меня на третьем этаже в передней комнате, выходящей окнами на улицу, которую, как мне представлялось, обычно занимал сам. Ночь была очень жаркой. Когда я шел на прием, светила луна, а на обратном пути небо затянули тучи, и в воздухе чувствовалась гроза. Мне очень хотелось спать. Улегшись, я заметил по теням на жалюзи, что открыто лишь одно окно, но, несмотря на духоту, поленился вставать, чтобы открыть второе, и тотчас уснул.

Не знаю, во сколько я проснулся, только рассвет еще не наступил, и никогда мне не приходилось слышать такой необыкновенной тишины. С улицы не доносился ни звук шагов, ни грохот колес – музыка повседневной жизни молчала. Проспать удалось едва ли больше двух часов, тем не менее я испытывал необыкновенную бодрость и ясность ума. Встать и открыть второе окно теперь не составляло труда. Я поднял жалюзи, распахнул створку и облокотился на подоконник, жадно дыша: мне почему‐то не хватало воздуха. Впрочем, даже за окном было довольно душно, и, хотя я, как ты знаешь, не особенно чувствителен к погоде, меня пронзил жуткий страх. Тщетно я пытался найти ему причину: вчерашний день прошел приятно, завтрашний обещал быть ничуть не хуже, и все же меня переполняла безотчетная тревога, а еще мне было жутко одиноко в этом предрассветном безмолвии.

Потом где‐то неподалеку раздался шум колес и цокот копыт: две лошади шли шагом и везли за собой некую повозку. Звук этот не рассеял чудовищного одиночества, которое я испытывал, – более того, каким‐то неясным образом приближающаяся повозка была связана с моей подавленностью.

Когда она наконец появилась в виду, я не сразу понял, что это такое. Постепенно стали различимы черные кони с длинными хвостами, влекущие стеклянный кузов с черной рамой. Это был катафалк. Пустой.

Он двигался по нашей стороне улицы и вскоре остановился у нашей двери. Тогда мне в голову пришло очевидное объяснение. За ужином ты сказал, что твой слуга болен, и не пожелал, как мне почудилось, вдаваться в подробности. Должно быть, он умер, и ты распорядился, чтобы за телом приехали ночью, – видимо, не желая, чтобы я об этом узнал. Эти мысли промелькнули у меня в уме в мгновение ока, и я не успел задуматься о том, насколько маловероятно такое объяснение, как произошло следующее.

Я все еще стоял, облокотившись на подоконник, и столь же мгновенно промелькнуло у меня в уме удивление тем, насколько хорошо я вижу все, а точнее, то одно, на что смотрю. Конечно, за облаками светила луна, и все же поразительно, как четко различимы были мельчайшие детали катафалка и убранства коней. Катафалком правил один человек. Кроме него, на улице никого не было. Его одежда тоже была различима во всех подробностях, а вот лица я не видел, так как смотрел сверху. Человек был одет в серые брюки, коричневые ботинки, черный жакет, застегнутый на все пуговицы, и соломенную шляпу. Через плечо у него был перекинут ремень – вероятно, от небольшой сумки. Он выглядел совершенно как… Ну скажи, на кого похоже мое описание?

– На кондуктора автобуса, – не задумываясь ответил я.

– Вот и я так подумал. Тут он поднял голову и посмотрел на меня. У него оказалось длинное узкое лицо, а на левой щеке – родинка, поросшая темными волосками, и все это было различимо так, будто он стоял при свете дня не больше чем в нескольких шагах от меня. Я долго рассказываю, но все произошло мгновенно, и я не успел задуматься, до чего не похоронно одет человек, правящий катафалком. А он приветственно коснулся шляпы и проговорил, указывая большим пальцем себе за спину: «Внутри одно местечко, сэр». Это было так дико, грубо и бестактно, что я отшатнулся, опустил жалюзи и почему‐то включил электрический свет, чтобы посмотреть, который час. Мои часы показывали полдвенадцатого.

Именно в тот момент я, пожалуй, впервые усомнился в природе увиденного. Погасив свет, я улегся в постель и задумался. Мы поужинали, я отправился на прием, вернулся, написал письма, поспал… Как же сейчас может быть полдвенадцатого? Или что это за полдвенадцатого?

Немедленно в голову пришло еще одно простое объяснение: у меня встали часы. Но нет – я слышал, как они тикают.

На улице вновь воцарилась тишина. С минуты на минуту я ожидал услышать приглушенные шаги на лестнице, медленные и осторожные под весом тяжелой ноши, однако в доме не раздавалось ни звука. Такая же гробовая тишина стояла и снаружи, где у двери ждал катафалк. Часы тикали и тикали, освещение в комнате изменилось, и я понял, что светает. Но почему же за ночь никто так и не вынес тело, а катафалк все еще стоит у двери?..

Я встал с постели и, содрогаясь, подошел к окну. Занимался рассвет, заливая улицу серебристым светом утра. Катафалк исчез. Я вновь взглянул на часы: четверть пятого. При этом я готов был поклясться, что с тех пор, как они показывали полдвенадцатого, прошло едва ли полчаса.

Тут я ощутил странное раздвоение, будто нахожусь в настоящем и одновременно в каком‐то другом времени. Наступило утро двадцать пятого июня, и улица была еще по-рассветному пуста. Однако совсем недавно, в полдвенадцатого, со мной говорил кучер катафалка. Что это за человек, откуда он явился? И что за время показывали тогда мои часы?..

Я убеждал себя, что все это мне приснилось. Но поверил ли я собственным словам? Признаюсь, нет.

За завтраком твой слуга не появился, не видел я его и днем. Наверное, появись он, я все тебе рассказал бы, а так оставалась вероятность, что это был настоящий катафалк с живым кучером, несмотря на его неестественную веселость и легкомысленный жест. Может быть, после встречи с ним я все‐таки заснул и проспал вынос тела. Поэтому я не стал тебе ничего говорить.

Рассказ Хью был на диво бесхитростен и прозаичен – ни тебе якобинского дома с дубовыми панелями, ни плачущих сосен за окном, – и именно отсутствие соответствующих атрибутов делало его особенно жутким. Тем не менее я почувствовал укол сомнения.

– Только не говори, что все это сон!

– Я не знаю, – ответил Хью. – Могу лишь сказать, что ощущалось это как совершенная явь. Так или иначе, конец у истории весьма странный.

Тем днем я вновь вышел из дома, и ни на минуту меня не покидало тревожное видение минувшей ночи. Всю дорогу мне сопутствовало ощущение незавершенности – словно часы пробили четыре четверти и я жду, когда же они пробьют час. Ровно месяц спустя я вновь приехал в Лондон на один день. Около одиннадцати часов я сошел с поезда на вокзале Виктория и на метро поехал на Слоун-сквер, чтобы узнать, дома ли ты и не пригласишь ли меня на обед. Утро было адски жаркое, и я собирался доехать до Грэм-стрит на автобусе от Кингс-роуд. Когда я вышел из метро, автобус как раз стоял на углу, однако второй этаж был полон, да и внутри первого все тоже, казалось, занято. Тут на ступеньке возник кондуктор, видимо собиравший плату в салоне. Он был одет в серые брюки, коричневые ботинки, черный жакет, застегнутый на все пуговицы, и соломенную шляпу, а через плечо был перекинут ремень, на котором висел компостер для билетов. Взглянув кондуктору в лицо, я узнал кучера катафалка с родинкой на левой щеке. Указывая большим пальцем себе за плечо, он произнес: «Внутри одно местечко, сэр».

При этих словах меня охватил отчаянный страх. Я вскричал: «Нет, нет!» – и замахал руками. В этот момент я находился не в настоящем, а в том прошлом, когда месяц назад выглянул из окна твоей комнаты перед рассветом. И теперь я знал, что мое крошечное отверстие в листе картона совпало с отверстием, ведущим в мир призраков. То, что я увидел тогда, теперь исполнялось и было несоизмеримо важнее тривиальных событий повседневности. Прямо на моих глазах свершалась работа высших сил, о которых мы так мало знаем. Дрожа крупной дрожью, я стоял на тротуаре и, когда автобус отъехал, увидел часы в окне почтового отделения напротив. Думаю, ты догадываешься, который час они показывали.

Остальное, пожалуй, не нуждается в объяснениях – ты наверняка уже все понял, если помнишь, что произошло на углу Слоун-сквер в конце позапрошлого июля. Автобус выехал на дорогу, чтобы обогнуть стоявший перед ним фургон, а с Кингс-роуд в это мгновение выскочил большой автомобиль, несущийся с чудовищной скоростью. На полном ходу он врезался в автобус, словно гвоздь в доску.

Помолчав, Хью закончил:

– Вот и вся история.