Читать книгу Морис. Куда боятся ступить ангелы - Эдвард Морган Форстер - Страница 5

Он был на пороге девятнадцатилетия.

В день, когда школа вручала выпускникам награды, он со сцены произнес речь собственного сочинения на греческом языке. Зал был набит битком – ученики, родители. Морис изображал из себя оратора на Гаагской конференции, позволяя себе немного поглумиться. «Ну не глупость ли это, о andres Europeinaici, говорить о том, что войну надобно запретить? Что? Разве бог войны Apec – не сын самого Зевса? Разве война не заставляет вас упражнять мышцы, не укрепляет ваше здоровье? Это истинная правда, достаточно сравнить меня и моего хилого оппонента». Греческий хромал на обе ноги: награду Морис получил за содержание, да и оно особой оригинальностью не отличалось. Экзаменатор решил не придираться – все-таки выпускник, юноша вполне достойный, к тому же учиться едет не куда-нибудь, а в Кембридж. Поставит там на полку книги, которыми его здесь наградили, – их школе реклама. И Морис под бурные аплодисменты получил в подарок «Историю Греции» Грота. Вернувшись на свое место возле мамы, вдруг понял: он стал популярным. Как же это произошло? Аплодисменты не прекращались – это была настоящая овация. Ада и Китти, сидевшие сразу за мамой, что было сил хлопали в ладоши, лица залиты румянцем. Какие-то его друзья, тоже выпускники, скандировали «речь, речь». Такое случалось не часто, и учителя зашикали на распоясавшийся зал, но тут поднялся сам директор. Холл, сказал он, один из вас, и вы всегда будете это чувствовать. Что ж, тут директор попал в точку. Зал захлебывался от восторга не потому, что Морис был какой-то выдающейся личностью. Нет – он был рядовым, таким, как все. И в его лице школа воспевала себя. Потом к нему подходили ребята и говорили «молодец, старина» – не без некоторой сентиментальности – и даже «в этой дыре без тебя будет тоска смертная». В лучах его славы купались мама и сестры. Раньше, когда они приезжали, он держал их на расстоянии. «Извини, мама, но вы с девчонками идите отдельно», – велел он в прошлый раз, когда после футбольного матча они хотели разделить с ним – взмокшим от пота, но невероятно гордым – радость победы. Ада даже расплакалась. Сейчас она безо всякого стеснения болтала со школьным старостой, Китти кто-то угощал пирожными, а мама выслушивала жалобы жены заведующего пансионом – то и дело возникают проблемы с отоплением. Короче говоря, все и вся вдруг пришло в состояние гармонии. Может, это он вошел в мир взрослых и теперь так будет всегда?

Неподалеку он увидел их соседа, доктора Барри, их взгляды встретились, и тот со своей обычной назойливостью воскликнул:

– Поздравляю, Морис, ты сегодня триумфатор! Убедительно! Я пью за твой успех эту чашу исключительно мерзкого чая. – И, осушил «чашу» до дна.

Морис рассмеялся и подошел к нему, испытывая легкое чувство вины – совесть его была нечиста. В начале семестра доктор Барри попросил его взять под крылышко своего племянника, школьного новобранца, но Морис не сделал для мальчишки ровным счетом ничего, как-то душа не лежала. Сейчас он вполне осознавал себя мужчиной, а тогда… жалко, что не хватило духу выполнить такую простую просьбу.

– Ну, каким будет следующий шаг в твоей триумфальной карьере? Кембридж?

– Говорят, что да.

– Говорят? А ты что скажешь?

– Не знаю, – признался герой дня с обезоруживающей улыбкой.

– А после Кембриджа? – допытывался доктор Барри. – Биржа?

– Наверное… бывший партнер отца намекнул: если все пойдет хорошо, возьму тебя к себе.

– Бывший партнер отца возьмет тебя к себе – а потом? Красавица жена?

Морис снова засмеялся.

– Которая произведет на радость всему миру Мориса Третьего? И потом старость, внуки и заключительный аккорд – маргаритки. Так ты понимаешь карьеру? Лично я понимаю ее иначе.

– А как, доктор? – спросила Китти.

– Помогать слабым, милая моя, и наставлять на путь истинный заблудших, – откликнулся тот, окидывая ее взглядом.

– Ну, тут вас любой поддержит, – вступила жена заведующего пансионом, и миссис Холл с ней согласилась.

– Э, нет, не любой. Да и сам я такой только на словах… вот не ищу же я сейчас своего Дики, а наслаждаюсь праздником вместе с вами.

– Приведите вашего чудесного Дики, я хочу с ним поздороваться, – попросила миссис Холл. – А его отец тоже здесь?

– Мама! – прошипела Китти.

– Именно. Мой брат умер в прошлом году, – напомнил доктор Барри. – У вас это просто вылетело из головы. Морис, наверное, полагает, что военные упражнения делают человека здоровее, но с моим братом вышло иначе. Снаряд угодил ему в живот.

С этими словами он ушел.

– По-моему, доктор Барри стал уж слишком язвительный, – заметила Ада. – Это он от зависти.

Она была права: доктор Барри, в свое время бывший героем-любовником, выход на сцену нового поколения переживал болезненно. К несчастью, Морису пришлось столкнуться с ним еще раз. Он прощался с женой заведующего пансионом – эта видная женщина к старшеклассникам относилась с большой симпатией. Они обменялись теплым рукопожатием. Повернувшись, чтобы уйти, он услышал голос доктора Барри:

– Ну-ну, Морис, молодость неостановима – и в любви, и на войне.

– Вы о чем, доктор Барри?

– Ах, молодежь, молодежь! Вам нынче палец в рот не клади. Ты не понял, о чем я? О том, что интереса к юбкам стесняться нечего. Не надо себе лгать, молодой человек, держись открыто. Ничего плохого ты не совершаешь. Открытая душа – это душа самая чистая. Я медик, немало пожил на свете, так что можешь мне верить. Мужчине, рожденному женщиной, нужна женщина, иначе род человеческий вымрет.

Морис посмотрел вслед жене заведующего и внезапно переполнился отвращением к ней, покраснел как рак – ему вспомнились рисунки мистера Даси. Откуда-то из глубин души всплыла неосознанная тревога, ни с чем не сравнимая печаль, неуклюже всколыхнула поверхность – и снова улеглась на дно. Откуда взялась эта тревога, каковы ее истоки – об этом он себя не спросил, ибо его час еще не настал, но в намеке таилось нечто устрашающее… и хотя он был героем, ему захотелось снова стать маленьким мальчиком и брести вдоль бесцветного моря будто в полусне. Доктор Барри продолжал вразумлять его и на правах старого и доброго соседа рассказал много такого, от чего у Мориса стало нехорошо на душе.