Читать книгу Морис. Куда боятся ступить ангелы - Эдвард Морган Форстер - Страница 7

Остаток этого дня и весь следующий Морис прикидывал, как бы ему снова повстречаться с этим оригиналом. Шансов было мало. Просто так к старшекурснику, да к тому же из другого колледжа, не зайдешь. Решив, что Рисли хорошо знают в студенческом дискуссионном обществе, Морис во вторник пошел туда – вдруг Рисли будет участвовать в дебатах? Возможно, когда он выступает публично, понять его легче. Мориса тянуло к Рисли не потому, что он нуждался в друге, нет. Просто надеялся, что тот ему как-то поможет… как, в чем – Морис не знал. Все представлялось смутным и неясным – горы еще заслоняли горизонт. А Рисли обосновался на вершине и при желании мог протянуть ему руку помощи.

Но поход в дискуссионное общество оказался безрезультатным, и у Мориса сработала защитная реакция. Не нужна ему ничья помощь. Сам управится. К тому же никто из его друзей Рисли не примет, а друзьями надо дорожить. Но вскоре злость прошла, и желание встретиться вспыхнуло с новой силой. Коль скоро Рисли – противник нормы, почему бы не нарушить норму и ему? Мало ли что не принято, а он возьмет да и зайдет к старшекурснику. Надо «вести себя естественно», а что может быть естественнее визита к знакомому? Сделав столь важное открытие, Морис решил показать заодно, что не чужд богемности: войдя в его комнату, он разразится мудреной речью, в духе самого Рисли. «Ты откусил кусок, какой тебе нипочем не прожевать» – что-нибудь в этом роде. Не Бог весть что, но Рисли достаточно умен и не позволит Морису почувствовать себя дураком, так что, если он ничем с ходу не вдохновится, сойдет и это. Ну а дальше как получится.

Мысль о предстоящей встрече стала навязчивой. Этот человек, сказавший, что «слова – это и есть дела», явно поразил воображение Мориса. И как-то вечером, незадолго до десяти часов, он проскользнул на территорию Тринити и подождал, пока за ним захлопнут ворота. Подняв голову, он увидел вечернее небо. Красота, как правило, оставляла его равнодушным, но тут… Какие звезды! Когда пробили часы, он услышал угасающий всплеск воды в фонтане, щелканье запоров – Кембридж ложился спать. Его окружали люди Тринити – все сплошь интеллектуалы, носители культуры. Ребята из окружения Мориса подсмеивались над Тринити, но как блистательны эти аристократы в своей надменности, как непринужденно несут свое превосходство, не нуждающееся в подтверждении! Он пришел сюда без приглашения, смиренно просить о помощи. В этой атмосфере припасенные им мудреные словеса сразу поблекли, сердце бешено заколотилось. Ему было неловко и страшно.

Рисли жил в конце короткого коридора. Споткнуться было не обо что, поэтому свет не горел – иди по стеночке, и уткнешься в дверь. Морис уткнулся в нее раньше, чем ожидал, здорово шмякнулся – даже задрожала панель – и громко выругался.

– Войдите, – пригласил голос. Его ждало разочарование. В комнате находился студент из его же колледжа, некто Дарем. Рисли не было. – Вам нужен мистер Рисли? О-о, здравствуйте, Холл!

– Здравствуйте! Где Рисли?

– Не знаю.

– Ну ладно. Я пойду.

– В колледж? – спросил Дарем, не поднимая головы. Он стоял на коленях возле громоздившейся на полу горки пластинок для пианолы.

– Наверное, раз его нет. Я просто так зашел.

– Подождите, сейчас пойдем вместе. Не могу найти Патетическую симфонию.

Морис оглядел комнату Рисли – интересно, какие разговоры здесь ведутся? Присев на край стола, он посмотрел на Дарема. Невысокий, даже маленький, с виду не кичливый, лицо открытое. Когда вломился Морис, оно слегка запунцовело. В колледже у него была репутация человека с мозгами, который держится особняком. Морис о нем почти ничего не слышал, разве то, что он «гуляет сам по себе». Встреча в Тринити это подтверждала.

– Не могу найти марш, – сказал Дарем. – Извините.

– Ничего страшного.

– Хочу послушать пластинки на пианоле Фетерстонхоу.

– Его комната как раз под моей.

– А вы живете в колледже, Холл?

– Да, я ведь на втором курсе.

– Ну да, я-то уже на третьем.

Покровительственных ноток в его голосе не было, и Морис, забыв, что к старшекурсникам надо относиться с почтением, сказал:

– Вы скорее смахиваете на новичка, а не на третьекурсника.

– Может быть, но чувствую себя почти магистром.

Морис внимательно посмотрел на него.

– Рисли – поразительный малый, – продолжил тот.

Морис не ответил.

– Хотя, конечно, кое в чем он перегибает палку.

– Но это вам не мешает что-то у него брать.

Дарем поднял голову.

– А должно мешать? – спросил он.

– Это я так, зубоскальства ради, – признался Морис, слезая со стола. – Нашли пластинку?

– Нет.

– А то мне пора. – На самом деле спешить было некуда, но сказать так ему велело сердце, с первой минуты бившееся неровно.

– A-а. Ну, идите.

Морис ждал другой реплики.

– Так что вы ищете? – спросил он, подходя поближе.

– Марш из Патетической…

– Мне это ни о чем не говорит. Любите классику?

– Люблю.

– Мне больше по душе хороший вальс.

– Мне тоже, – сказал Дарем, глядя ему прямо в глаза. Обычно Морис отводил взгляд, но на сей раз изменил своей привычке. – Дарем добавил: – Может, в той стопке, у окна. Надо посмотреть. Я быстро.

– Мне пора, – решительно заявил Морис.

– Ну, идите, я задержусь.

Пришлось идти, хотя сердце сковали горечь и чувство одиночества. Звезды заволокло тучами, небо готовилось пролиться дождем. Но, когда привратник доставал ключи от ворот, Морис услышал за спиной быстрые шаги.

– Нашли свой марш?

– Нет, просто подумал, что лучше прогуляемся вместе.

Несколько шагов они прошли молча, потом Морис предложил:

– Давайте что-нибудь мне, помогу нести.

– Ничего, не разобьются.

– Давайте, – велел он жестко и выдернул пластинки у Дарема из-под мышки. Обмен репликами на этом закончился. Дойдя до своего колледжа, они направились прямо в комнату Фетерстонхоу, немного послушать музыку – до одиннадцати еще оставалось время. Дарем уселся за пианолу. Морис стал на колени рядом.

– Холл, я и не знал, что вы в лагере эстетов, – заметил хозяин.

– Вовсе я не в их лагере – просто интересно, чем они дышат.

Дарем завел музыку, затем отключил – лучше-де начать с пяти четвертых.

– Почему?

– Это ближе к ритму вальса.

– Бросьте вы! Ставьте, что хотите. Перескакивать с одного на другое – только время тратить.

И он положил руку на молоточки. Однако в этот раз настоять на своем ему не удалось.

– Отпустите, – приказал Дарем, – так и сломать недолго, – и поставил пять четвертых.

Морис слушал очень внимательно. Музыка ему понравилась.

– Лучше идите сюда, – посоветовал Фетерстонхоу, возившийся у камина. – Надо быть от инструмента как можно дальше.

– Да, наверное… может, поставите еще раз, если Фетерстонхоу не возражает?

– Конечно, Дарем, давайте. Такая веселенькая штучка…

Но Дарем отказался. И Морис понял, что упрашивать бесполезно. Это часть, пояснил Дарем, а не отдельная пьеса, повторять ее нельзя. Не очень внятная отговорка, но, видимо, вполне резонная. Он поставил «Ларго», вещь отнюдь не веселенькую, тут пробило одиннадцать, и Фетерстонхоу предложил им чай. Ему и Дарему предстояло сдавать те же экзамены на степень бакалавра с отличием, они стали это обсуждать, а Морис молча внимал. Волнение не покидало его. Он видел: Дарем не просто умен, мысли его ясны и упорядочены. Он знал, что ему нужно читать, в чем его слабые места и до какой степени ему способен помочь колледж. В отличие от Мориса и его компании, у Дарема не было слепой веры в преподавателей и лекторов, однако он и не относился к ним с презрением, подобно Фетерстонхоу. «У человека старшего поколения всегда есть чему поучиться, даже если он не читал новейших немцев». Они немного поспорили о Софокле, потом, слегка призадумавшись, Дарем сказал: мы только делаем вид, что Софокл нас не интересует. И тут же посоветовал Фетерстонхоу перечитать «Аякса», вникая не столько в суть произведения, сколько в характеры героев. Так больше узнаешь и о греческой грамматике, и о жизни.

Морис слушал этот разговор с унынием. Он почему-то надеялся, что Дарем окажется человеком неуравновешенным. Фетерстонхоу – тот был блестящей личностью, голова на плечах, да и здоровьем Бог не обидел, остроумный и велеречивый. А Дарем… видно было, что его ничем не проймешь, он отбрасывал ложное и одобрял все остальное. На что тут было надеяться Морису, который сплошь состоял изо лжи? Внутри у него все закипело. Он вскочил на ноги, попрощался и вышел… и тут же, оказавшись за дверью, пожалел об этом: на какой пожар он спешит? И сказал себе: я его дождусь. Не на лестнице, это будет чересчур, а где-нибудь на полдороге между ступеньками и берлогой Дарема. Во дворе он тотчас увидел дверь Дарема, даже подошел к ней и постучался, хотя, естественно, знал – хозяина нет дома. Заглянул внутрь и в каминном свете оглядел мебель и висевшие на стенах картины. Потом занял пост на мостике во дворе. К сожалению, мостик был как бы не настоящий – просто в земле была небольшая впадина, и архитектор решил воспользоваться этим обстоятельством. Такие мостики бывают в фотостудии… да и перила совсем низкие, не облокотиться. Все же с трубкой во рту Морис выглядел вполне естественно – только бы не пошел дождь.

Свет уже нигде не горел, за исключением окна Фетерстонхоу. Пробило двенадцать, четверть первого. Он прождал Дарема, кажется, целый час. Но вот на ступеньках послышался шум, и вниз метнулся маленький силуэт в крылатке, в руке – книги. Этой минуты Морис и ждал, но тут вдруг ноги понесли его прочь. Дарем шел к себе за его спиной. Еще чуть-чуть – и момент будет упущен.

– Добрый вечер! – взвизгнул он, обернувшись, звук вышел такой резкий, что оба вздрогнули.

– Кто это? Добрый вечер… Холл? Прогулка перед сном?

– Да, это у меня норма. Чайку выпить нет желания?

– Чайку? Пожалуй, поздновато. – Без особого энтузиазма Дарем добавил: – Может быть, виски?

– А есть? – вырвалось у Мориса.

– Есть… пошли! Вот моя крепость – на первом этаже.

– Здорово!

Дарем включил свет. В камине догорал огонь. Дарем предложил Морису сесть, подтащил столик со стаканами.

– Скажите, когда хватит.

– Спасибо… все, все, стоп.

– С содовой? – спросил Дарем, позевывая.

– Да, – подтвердил Морис. О том, чтобы задержаться, не могло быть и речи – Дарем устал и пригласил его просто из вежливости. Выпив, Морис вернулся к себе, пополнил запасы табака и снова вышел во двор.

Абсолютную тишину сопровождала абсолютная тьма. Морис шел, не нарушая сна природы, благо трава скрадывала шаги. Теплился только огонек его сердца. Все остальное в нем постепенно заснуло, и прежде всего мозг – самый слабый его орган. За ним погрузилось в сон все тело, и ноги сами понесли его вверх по ступенькам, прочь от приближающегося рассвета. Но искру, что вспыхнула в сердце, было уже не погасить, в душе его наконец поселилось подлинное чувство.

Наутро возбуждение в нем немного улеглось. Накатила простуда, потому что, сам того не заметив, он вымок под дождем и в результате умудрился проспать богослужение и две лекции. Но разобраться в своих ощущениях ему не удалось. После ланча он переоделся для футбола, однако, бросившись на диван, проспал до самого чая. Никакой подпитки организму не требовалось. Вместо чая Морис побрел в город и, наткнувшись на турецкие бани, пошел туда. Простуду, кажется, удалось изгнать, зато он опоздал еще на одну лекцию. Холл вдруг почувствовал, что не готов встречаться со своей старой гвардией – саннингтонцами, – и, никак не афишируя свое отсутствие, пообедал один в помещении дискуссионного общества. На глаза ему попался Рисли, однако желание общаться пропало. Снова подступил вечер, и, к своему удивлению, он обнаружил: туман в голове рассеялся. Работу, на которую в другие дни уходило часов шесть, он сделал за три. Спать он лег в обычное время и проснулся здоровым и безмерно счастливым. Какой-то глубинный, подсознательный инстинкт подсказал ему: надо дать Дарему и мыслям о нем суточную передышку.

Понемногу они начали встречаться. Дарем пригласил его на ланч, Морис не остался в долгу. Правда, ответное приглашение последовало не сразу – сработала осторожность, в принципе ему не свойственная. Раньше он проявлял осторожность по мелочам, но тут масштаб был совсем другой. Он все время был начеку, и его действия в октябре вполне можно описать языком военных действий. Он не отваживался ступать на неразведанную территорию. Собирал сведения о слабых местах Дарема, равно как и о сильных. И прежде всего приводил в состояние боевой готовности свой арсенал.

Если бы возникла надобность спросить себя: «Что же со мной происходит?», – он бы ответил: «Дарем – один из тех, с кем мне хотелось дружить еще в школе». Но надобности задавать себе такой вопрос не возникало, и он просто продвигался вперед, стиснув зубы и отключив разум. Дни, полные противоречий, ускользали в небытие, и Морис ощущал, что обретает все более твердую почву под ногами. Остальное не имело значения. Да, он должен работать, соблюдать условности общества, но все это вторично и мало его занимает. Он рожден для другого – подняться по склону горы, протянуть руку и найти руку другого человека. Он уже забыл, насколько был близок к истерике в ту первую ночь и как чудесно исцелился. Это были ступени восхождения – они остались позади. Мысли о нежности, о каких-то чувствах никогда не посещали его. Его отношение к Дарему не было пылким. Дарему он не противен – это точно. А больше ничего и не требуется. Зачем гнать лошадей? Он даже не лелеял никаких надежд – надежды отвлекают, а сделать нужно так много…