Читать книгу Феномен памяти. Открытие - Эдвард Стоянов (Исидор) - Страница 6

Татьяна осознаёт себя в 15м веке, 16ти летней японочкой по имени Цан. Видит себя со стороны, идущей по бамбуковой дорожке. Это низина между двух острых сопок. Слева залитые солнцем заросли бамбука. Медиум не видит, но знает, что за ними чудесное озеро. С другой стороны из-под мостика валуны и кочки, покрытые зелёным бархатным мхом, уходят в тень высоченного древнего леса. Там зелёный ковер из коротенькой и густой травы держит ровные стволы деревьев. Их кроны высоко. Они смыкаются в ровное живое покрывало. Оно дышит, колышется и звучит, насыщенное дикой жизнью. Солнечный свет, пронизывая листву, заливает всё это чудо жёлто-зелёным светом. Цан семенит по дорожке, которая упираясь в бамбуковый домик, огибает заросли на лево, к тому самому озеру. Первозданный лес, живность, воздух, солнце, небо, острые сопки… Танин голос теперь – само умиление и тихий восторг. Она рассматривает всё это и наблюдает за собой – юной, богатой, миниатюрной, тихой и прекрасной. У Цан не причёска, а шедевр из чёрных как уголь волос, красивое молодое лицо, тонкое стройное тело. Одета она в красивейшее кимоно с причудливыми наворотами того времени.

Внезапно женщина переключается с Цан на Танюху. Врубает свои резонаторы и восторженно заявляет Исидору в самое ухо:

– Ос-с-с-споди!

Исидор шарахается, Ёська вскакивает.

– Платья-то какие у меня были!

И далее алчно:

– Мож где в музее остались?

А со следующего слова вновь полилась кроткая, еле слышная речь Цан. Исидор, понимая что рискует, всё-таки нагнулся к Тане. Собачка ещё немножко поудивлявшись «не своему» голосу хозяйки, развалилась на подушечке. Тем временем выяснилось, что японочка та не простая, а из древнего и могущественного рода того времени. Замужем за мужчиной аж из императорской семьи. Он лет на 15–20 старше, но Цан сильно любит его. При дворе, как водится, плетутся всякие интриги, а Цан активно в них участвует. Подковёрные войны, естественно, отнимают много сил. Чтобы спрятавшись от всех и всего, прийти в себя, подумать, почистить пёрышки Цан приезжает сюда. Это её частные владения. Свита всегда остаётся за пределами, а хозяйка уединяется. Далее медиум видит себя всё также – со стороны. Она доходит до домика. Слева открывается вид на озерцо. Бамбуковая дорожка поворачивает к нему и заканчивается уже мостиком над водой. На краю лежит букет из прекрасных лилий. Это её любимые цветы. Девушка находила их каждый раз, на этом же месте. Она подошла по мостику к букету.

Тут Татьяна, опять врубив колонки, выдала:

– Надо же! Ни когда и не видала лилий то!

Расслабившийся, было, Исидор шарахнулся, а Ёська вскочила. Засунув блестящий носик между прутиков клетки, она тревожно уставилась на хозяйку. Но та, вернувшись в образ, продолжала еле слышно рассказ.

… Девушка опустилась на колени. Изящными ручками стала поправлять букет. Взяла нежно его в руки. Поднялась. Восторженно глядя на эту красоту, опустила в него лицо и медленно, с вожделением стала вдыхать такой же прекрасный, как всё вокруг, цветочный аромат.

Но тут Татьяна взорвалась тяжеленным кашлем. Да так, что её могучее тело сотрясалось вместе со всей квартирой. Исидору в ухо будто упала бомба. Кашель взахлёб не прекращался, становясь всё сильней и сильней. Таня уже не лежала на кровати, а исступлённо билась в приступе: вся красная, изворачивается, вены надулись, изо рта пена, хрип! Исидор понял – регрессия спровоцировала у медиума приступ какой-то хронической болезни. Пьяненький психолог от мысли: «Ей ещё умереть из-за меня не хватало… Вслед за Витьком!», мгновенно протрезвел. Он стал быстро выводить Таню из транса. Но реакция медиума его добила. Она, как могла в приступе, обрывками слов и жестов дала понять, чтоб Исидор не мешал! …И продолжала вытряхивать из себя все кишки. Удивлению и растерянности психолога не было предела. На сей раз огорошенный он и задёрганная Ёська смотрели на хозяйку одинаково. Прошло непонятно сколько времени в тщетных потугах сообразить, как вернуть контроль над «ситуёвиной». А Татьяна продолжала удивлять: как взорвалась она вдруг, так и утихла внезапно, будто телеканал переключили. Тут же(!), остывающая от приступа, обессиленная, лёжа на перепаханной кровати, вся багровая, с пульсом на венах шеи и лба, она тихо и кротко заговорила голосом Цан, как, собственно, и положено элитной японочке. Исидору ничего не осталось, как вновь приблизить свой истерзанный слух к медиуму.

Оказалось, что Цан мертва. В букете была отрава. Стоило её вдохнуть и всё, человек задыхался. Японцы всегда славились национальными успехами в нелёгком искусстве как угробить человека. Вот и на сей раз убийство таким методом, оказалось идеальным. Ведь тогдашние медики причину этой смерти определить не могли. Ни зарезали, ни задушили, голову не разбили, руки с ногами целы, а мертва! Да и убийство ли это? В общем, смерть средь бела дня покрытая мраком. Но как это не удивительно, тихие умиление и восторг в голосе медиума остались. Ни в голосе, ни в словах нет и тени страданий или хотя бы сожалений о ранней смерти. Медиум откровенно любуется собой. Она в восторге от себя образца 15го века. Только что умерщвлённая Таня-Цан наблюдает сверху неестественно валяющееся тело. Её рука в воде. Вода настолько чиста, что видно как на фоне переливающегося от солнца дна, мимо этой ручки, пролетела стайка красивых рыб. Белые лилии – убийцы рассыпаны по мостику, телу и воде. Точка зрения медиума начинает подниматься. Мостик с прекрасной мертвячкой всё дальше. И вот уже чудесное озерцо, бамбуковый домик, живой лес и сопки как на ладони. Точка зрения всё выше. Уже видны внизу летающие птицы. Ещё немного и они закрылись облаками. Вот и те стали белыми пятнами на фоне японских островов. Когда мировой океан и материки сложились в земной шар, а крохотная Япония затерялась в этом величии, все видения закончились.

Таня открыла глаза. Преданная Ёся, испереживавшаяся за хозяйку, попискивала и тряслась от радости. Она вертела хвостиком будто Карлсон пропеллером. Словом, счастью собачьему не было предела. А уж какое облегчение испытал Исидор! Ведь никто в реальности так и не умер, не надо ждать, что могут рявкнуть в ухо или обкашлять всё лицо. От осознания того, что всё позади ему безумно захотелось помянуть усопшего.