Читать книгу Купол над бедой. Дети серого ветра - Эгерт Аусиньш - Страница 3

Утром восемнадцатого октября две тысячи восемнадцатого года над Невской губой загорелось одновременно два рассвета. Свидетелей у этого события было немного, но все, какие нашлись, оценили зрелище по достоинству. И нужные решения приняли своевременно и верно.

Катер, шедший по Финскому заливу в сторону Соснового Бора, вдруг заглушил двигатель и метров через пятьдесят остановился. Водитель катера привстал и вгляделся в виднеющиеся за водой корпуса ЛАЭС. Над плоскими крышами вставало золотое зарево. Он посмотрел назад, на виднеющийся за заливом Питер, убедился, что солнце над ним, там, где ему и положено быть утром. Затем снова запустил движок, развернулся назад и на самой высокой скорости направился обратно к Неве, по пути доставая смартфон. Чудом проскочив дамбу без задержки, он забрал жену и мальчишек прямо с пристани в Рыбацком и, погрузив их в катер, пролетел по Неве в Ладожское озеро. А оттуда, несмотря на уже наступившую темноту, двинул дальше по Свири. Причалив в Лодейном Поле, он под полночь пришел с семьей к удивившейся родне, и на вопрос «ну, что в Питере?», ответил коротко и непечатно, ничуть не смутившись присутствием детей и двоюродных племянников. Через неделю его семью звал «счастливчиками» весь город, несмотря на тяжелую простуду у всей семьи и на то, что из имущества у них при себе были в основном документы.

Пока катер преодолевал этот путь, зарево над Сосновым бором не спеша меняло цвет. Сперва оно стало оранжевым, затем алым, потом розовым. На его фоне появилась тонкая черная струйка дыма, которая могла бы показаться незначительной деталью на фоне меняющего цвет неба, но место, откуда она поднималась, говорило чуть ли не больше, чем красочная смена цветов над заливом. Впрочем, тем, кто находился в городе и около него, было уже не до того. А издалека можно было видеть, как зарево продолжает менять цвет – от розового к лиловому, затем к синему, и потом к зеленому. После этого оно так же неспешно опустилось на крыши корпусов и погасло, чтобы снова подняться над крышами, как только стемнеет.

Одновременно с решительным водителем катера примерно такой же путь проделала молодая супружеская пара, наблюдавшая начало этой красоты с пирса напротив ЛАЭС. Они прыгнули в машину, едва поняв, что происходит, и, не оглядываясь, гнали до Пскова без остановок, сменив друг друга за рулем пару раз, для надежности. Через месяц они уже устраивались в Московии, где-то в Тверской области, и были счастливы по трем причинам. Во-первых, они не имели ни детей, ни котов-собак. Во-вторых, президент Московии Андрей Эмергов давал беженцам работу, как обещал. В-третьих, жилье, предоставленное им, было хоть и не новым, но крепким сельским домом с печным отоплением и электричеством и прилагающимися к нему двенадцатью сотками огорода. А ноутбуки, плазмы и прочая чушь – это все наживное. Если живешь не в экономической блокаде и не в оккупации.

Город атомщиков кричал, плакал, матерился, стонал, хрипел и умирал до следующего утра. Нет, не спокойно. В панике, давке и кромешном аду неудавшейся эвакуации. Два выезда – точнее, единственный сквозной проезд через город – естественно, не справился с потоком.

Димитри снился плохой сон: белесое небо, низко нависавшее над серой водой, раскалывалось на части и покрывалось трещинами, угрожая осыпаться и упасть, и люди держали это небо руками, надрываясь и падая замертво. В уши ему гудел монотонный негромкий вибрирующий звук, назойливый и неотвязный. Он открыл глаза и увидел потолок своей спальни и стену, повернул голову и посмотрел в открытую кем-то дверь. В дверном проеме стоял его секретарь, и повторял «мой князь, проснись», видимо, уже полный промежуток или около того. Даже в полумраке спальни было видно, что он бледен и напуган.

Димитри повернул голову и посмотрел в окно. Малая луна еще только катилась в море. До утра было довольно далеко.

– Я проснулся, Иджен. Что случилось?

– Мой князь, ни один из порталов в Новый мир невозможно открыть. Все нити рухнули. Я связался со всеми, кого смогла позвать Дарна, и все подтвердили это. И на Ддайг, и в столице – везде это произошло.

– Кто еще знает об этом? – задавая этот вопрос, Димитри сел в постели и с силой провел руками по лицу. Секретарь начал доклад слегка срывающимся от напряжения голосом.

Выяснилось, что проблема появилась примерно через час после того как князь, закончив дела, отправился спать. Группа путешественников с недавно открытого империей и активно осваиваемого материка, Ддайг, не смогла попасть в третью точку, чтобы проследовать далее к столице. Маги начали проверять нить портала вместе с досточтимыми представителями Академии – и обнаружили проблему. К полуночи выяснилось, что она серьезна. Нити порталов сбрасывали активацию, как при попытке пронести что-то нестабильное, способное сдетонировать при проходе. Но если проносить нестабильный предмет, то при взрыве рухнет всего одна нить. А сейчас весь Новый мир, мир третьей точки, оказался недоступен. Секретарь князя Иджен, получивший сообщение от чьего-то медиума, охнул и пошел будить Димитри, не проспавшего и пяти часов.

Князь выслушал доклад, и позвал Дарну, свою воспитанницу и медиума. Она послала зов медиуму досточтимого, которому Академия доверила дела Кэл-Алар. Через четверть часа беседы стало понятно, что собеседник знает не больше, чем сам князь. День начался рано и скверно.

До наступления вечера князь успел связаться со своими людьми при дворе и в Академии. Все благородное сословие, и друзья Димитри, и его противники, знали примерно одно и тоже: Новый мир стал недоступен. Для кого-то это значило всего лишь, что третьей точки, способа сократить любой путь до одного шага в портал и из портала, больше нет. И значит, теперь в Аль Ас Саалан опять есть дальние дороги, занимающие недели и даже месяцы. А для кого-то, как и для самого князя, это значило, что кто-то близкий в беде, и как спасать его – непонятно. Ясно было одно: надо срочно отправляться в столицу. Но срочность стала недоступна так же, как и до открытия Нового мира.

Когда появился Новый мир и стала доступна третья точка, позволяющая промежуточный прыжок на равноудаленное от начала пути и места назначения расстояние, прежде дальние дороги стали занимать считанные часы. Час или меньше – путь до ближайшего храма, построенного вокруг Источника. Час на то, чтобы построить портал до такого же Источника в Новом мире. А оттуда можно было сделать шаг прямо в столицу, Город над Морем или на Ддайг. Не удивительно, что воодушевленные находкой дворяне-маги начали снимать метки со своих кораблей и замков, загородных поместий и городских резиденций. Зачем тратить силы на поддержание маяка и строить собственную сеть для промежуточных перемещений, если в любом городишке есть храм Академии, Источник и досточтимый при них?

Димитри не торопился снимать метки со своих кораблей, хотя все говорили, что теперь это никому не нужно, что это устаревший метод, и кривили лица – «немодно». И сейчас его запасливость себя оправдала. У него была возможность оказаться в столице через самое большее декаду, а не через полтора месяца, нужные даже самому быстрому судну, чтобы дойти с Кэл-Алар до «точки перехода», как называли максимальное расстояние, с которого можно было бросить нить для постройки портала. Два его корабля, «Громовой ящер», и «Лунный цветок», шли в столицу и еще не успели уйти за пределы досягаемости с островов. Так что кинуть нить на любой из кораблей можно было хоть из собственного кабинета. Теперь его магов ждали сутки напряженной работы, большая часть из которых уйдет на определение координат корабля и расчет упреждения, и меньшая – на строительство самого портала. Когда он будет готов, Димитри и его медиум сделают шаг в молочно-белый овал и окажутся на палубе корабля, потом еще несколько дней морского пути – и портал в свой столичный особняк он построит сам за несколько часов.

Столица встретила Димитри серой пеленой дождя. Асана да Сиалан, боевой маг и вассал из верных, ждала своего князя у портала. Она с плохо скрываемым сарказмом описывала панику, охватившую клан да Шайни и изрядную часть связанных с ними досточтимых.

Академия явно планировала начинать брать плату за переход, а не ограничиваться «добровольными пожертвованиями». Кто контролирует дороги, тот контролирует мир. И тут – такой сюрприз, грозящий всему их блистательному проекту. Клан да Шайни в кои-то веки получил шанс войти в историю, а теперь этот шанс ускользал у них прямо из рук. У них была и чисто личная причина для тревоги: наместником в новой колонии был молодой маркиз Унриаль да Шайни – брат, сын, внук, племянник, и вообще милый мальчик. Он был в меру любим двором, довольно умен, безусловно красив и хорошо воспитан, и как маг тоже не был пустым местом.

Пока Димитри добирался до столицы, уже несколько раз собирали совет, однако никаких решений оглашено не было. И не удивительно: Асана перечислила «опаздывающих», без них никакие решения не могли быть приняты. Следующие несколько дней прошли в хороводе дел. Князь Кэл-Аларский побывал при дворе, провел вечер со своими вассалами, оказавшимися по тем или иным причинам в столице, пообщался с досточтимыми и знакомыми магами, мастерами порталов. Между тем и этим узнал из первых рук, насколько обеспокоены да Шайни, как они готовы и дальше нести взятые на себя обязательства, как осознают всю важность третьей точки для империи. Князь покивал, выразил готовность всячески помогать представителям древнего рода и ожидаемо получил отказ. Ведь сумма долга спасителю лица клана да Шайни и заодно жизни наместника императора в новой колонии может превысить все ожидаемые кланом выгоды от открытия третьей точки и новой колонии. Еще Димитри встретился с купцами, обеспокоенными тем, что же будет с доставкой грузов с Ддайг и на Ддайг. Разумеется, через порталы никто не будет переносить зерно или другие объемные и тяжелые грузы, но вот предметы роскоши последние несколько лет торговый люд предпочитал переправлять именно ими. Корабль может утонуть, неудачно встретиться с пиратами, да мало ли что может случится, море есть море. А время есть время. Зачем терять несколько месяцев, если можно заплатить магу и получить свое сокровище в считанные дни? А теперь купцы хотели от Димитри самых быстрых кораблей, самого надежного сопровождения и, главное, гарантий. И, конечно, были готовы за них платить.

А после всего этого пришло время советов с участием императора и магистра Академии. Димитри так и не понял, откуда император черпал свою уверенность в том, что порталы довольно скоро восстановятся, потому что досточтимые его энтузиазм явно не разделяли, хотя и не возражали. Впрочем, государь еще отчего-то был убежден, что причина сбоя – на той стороне, и что да Шайни потерпят вмешательство его ставленника в дела новой колонии. И, что самое неприятное, император видел в этой роли Димитри.

Предложение звучало отнюдь не так заманчиво, как это виделось другим участникам совета. Да Шайни были недовольны потерей влияния, магистру Академии и некоторым из князей было трудно скрыть зависть и раздражение. Но Димитри не видел в этом назначении ничего хорошего. «Временно, только оценить, что происходит. Если нужно – вмешаться с чрезвычайными полномочиями, а там видно станет» – единогласно решили члены совета. И государь согласился. Но так можно обрамить окно любого портала, ведущего к крупным неприятностям. С императором можно было спорить, но возражать, когда он уже принял решение и огласил его, становилось совершенно бессмысленным делом. И князь Кэл-Аларский, вице-император Заморских земель Ддайг Димитри занялся подготовкой экспедиции в самую молодую из колоний империи. Называлась она – Озерный край. Да Шайни с гордостью сказали на одном из первых советов, что в этой земле есть три сотни озер и около тысячи рек, или наоборот, князь не помнил точно.

Он отправлялся в Новый мир в качестве легата императора на три месяца по счету империи для оценки обстановки и принятия необходимых решений.

С людьми, которых Димитри собирался взять с собой, он определился быстро. Ему очень не хотелось оголять Ддайг, но Кэл-Алар и столичная резиденция оставались практически пустыми после того, как он собрал всех, кто мог понадобиться. Да Шайни и Академия попытались было навязать ему и своих людей, но он вежливо отказался от столь заманчивого предложения. Однако согласился с идеей подготовки второй группы магов из досточтимых, при условии, что на время прояснения ситуации для них будет законом слово Димитри, а не магистра.

Воспользовавшись случаем, князь потребовал у магистра отчеты их исследовательских групп, не ставшие достоянием широкой общественности из соображений секретности и соблюдения коммерческих интересов клана да Шайни и Академии. Досточтимые скрипнули зубами, но предоставили все, что он просил: он уже был легатом, и, значит, стоит ему оказаться в Озерном крае, как он неизбежно наткнется на все особенности, скрытые умолчаниями. И, конечно, задаст неприятные вопросы. Димитри посвящал немногое свободное время, оставшееся после всех дел, именно изучению этих материалов.

Его люди отнеслись к предстоящей экспедиции по-разному, но бурной радости не было ни у кого. Все понимали, что раз задачу доверяют их князю – значит, император предполагает в Озерном крае какой-то кромешный кошмар, и ни на минуту не верит в способность да Шайни разрешить имеющиеся проблемы, какую бы помощь им не оказала Академия. Энтузиазм проявлял только молодняк, еще не имевший колец мага. Там, где их старшие коллеги видели исключительно неприятности, для них открывались возможности – интересный опыт, приключения, другой мир, в конце концов. Дейвин да Айгит, отвечавший за их обучение и подготовку, воспользовался случаем и устроил среди желавших попасть в Озерный край целый турнир, проверяя знание магических реалий Ддайг и всех других частей империи.

Димитри брал с собой не только магов. Планируя банальное путешествие в чужие земли, он ими бы и ограничился. Но по ту сторону звезд его ждала неизвестность, возможные злоупотребления и чужие ошибки, и он хотел в первое время видеть рядом с собой свою личную гвардию. Разумеется, он переговорил со своими вассалами, и при нужде мог бы быстро подтянуть в Озерный край от двух до пяти тысяч человек. Среди них нашлись бы и талантливые администраторы, и сильные маги, и надежные воины. Но пока князь надеялся обойтись малой кровью. Он брал с собой лучших из лучших, и люди это знали, споря за честь сопровождать его. Пусть не первые, пусть открытие Нового мира навсегда связано с именем да Шайни – но они идут в Озерный край по воле императора и сопровождая своего князя.

План был прост, во всяком случае, на бумаге. Разведывательная группа из боевых магов и мастера порталов отправляется в Озерный край, как только станет возможно перекинуть по порталу достаточную массу. Точкой выхода назначили Источник на острове Валаам, как самый крупный. После выхода они выясняют, насколько это возможно, что произошло, и возвращаются с докладом, позволяющим оценить обстановку по ту сторону хотя бы в первом приближении. Группу возглавляет Асана да Сиалан. Димитри предпочел бы видеть в этой роли Дейвина да Айгита, но тот был далеко, на Ддайг. Дейвин и Асана были равными в умениях боевыми магами с очень разными характерами. Асана была ближе, а выходить малой группой из двух разных мест казалось нецелесообразным, так что с разведкой пошла она.

И вот Асана и ее маги ушли. По эту сторону звезд оставалось только ждать и надеяться, что миры не успели разойтись слишком далеко, и время Озерного края не убежит вперед или назад по сравнению с часами и днями всей остальной империи.

Восемнадцатое октября того года Полина встретила в городе. Для нее это были вторые сутки пересменки между командировками в псковский пригород Корытово, где теперь находился лагерь для желающих покинуть Озерный край и получить гражданство Московии. Президент Эмергов обещал принять всех, и честно всех принимал, но весь процесс от регистрации в лагере до выдачи разрешения на въезд занимал около трех недель на каждого, так что очередь на выезд потихоньку росла.

В двухнедельных поездках под Псков Полина провела все лето. Просить ее принять участие в этой программе не пришлось – от любых упоминаний о наместнике саалан ее устойчиво тошнило уже примерно год, а видеть это лицо в телеэкране и слышать в городских новостях об очередных его решениях она не могла примерно полгода. С момента, когда эти смазливые ублюдки окончательно потеряли всякие представления о границах. Разумеется, большинство горожан заметило происходящее еще через месяц, когда Полины в городе уже не было. Из Пскова происходящее с городом переживалось неимоверно болезненно, но все-таки не смертельно. Да и двенадцатичасовой рабочий день помогал отстраниться от переживаний и порадоваться возможности ненадолго вернуться домой.

Утро было не ранним, и многоэтажка уже погрузилась в тишину, характерную для буднего дня. Полина была одной из немногих, остававшихся в квартире в половину десятого утра. Она успела закончить утренние дела в ванной и уже открывала дверь в коридор, когда свет мигнул и погас. Полина пощелкала выключателем, посветила фонариком в лампочку, попробовала включить свет на кухне и обнаружила, что электричества нет. Оставалось сушить голову полотенцем и ждать. Смартфон булькнул, сообщая о письме, женщина мрачно глянула в почту – ну так и есть: чрезвычайная ситуация. Письмо содержало требование прибыть в часть как можно быстрее, далее получить распоряжения на месте. Это с Димитрова почти к Электросиле пилить сейчас, на чем получится, мамочки же вы мои…

Услышанного по пути было достаточно, чтобы понять, что все ее самые гадкие ожидания сбылись. В части она узнала, что Московский район уже отправил усиление в Сосновый бор. Оставшиеся в здании были мрачны и сосредоточены, потому что все понятно было без слов: никто из уехавших не вернется. Друзья, мужья, любимые… С сегодняшнего дня – герои-ликвидаторы, живой щит города. Может быть, уже сейчас шагнувшие в посмертие, которое завтра станет легендой.

Судя по тому, что радиационную опасность не объявили ни до середины дня, ни до вечера, они справились. Говорили, что красавчики, как горожане называли саалан, были там тоже, и часть своих положили ради того, чтобы прикрыть город хоть насколько-то. Полина не вникала. Отчасти принципиально.

Самая запарка для городских частей МЧС началась со второй половины дня, когда, наслушавшись новостей с еще работающих радиоточек, перенервничавшие операторы начали заново подключать подстанции, фатально ошибаясь при этом. И продолжилась она две недели. Сперва понеслось, как в новый год: электротравмы, контузии, ожоги. Старые подстанции не выдерживали подключений после остановки. Мелькали дуги коротких замыканий, видные из других районов города, поднимались столбы дыма, улицы погружались в темноту одна за другой. МЧСники сперва вызволяли застрявших в лифтах. Потом освобождали сотрудников, заблокированных в офисах, матерясь на нарушения пожарной безопасности. Одновременно с этим бригады эвакуировали пассажиров из вставших поездов метро. Психологи и волонтеры структуры с телефонов частей и районных пунктов руководили добровольцами, обеспечивающими хотя бы какую-то здравость решений горожан. Инженеры и офицеры разворачивали пункты экстренной помощи в районах. Было очевидно, что остановить развитие чрезвычайной ситуации не удается, но никто не счел это поводом прекращать действия.

А на пятые сутки город умер полностью. Электричество не кончилось: ЛАЭС не была единственным поставщиком энергии в город. Просто вышли из строя все сети, по которым оно подавалось. На шестой день начали программу эвакуации. Область не была обесточена, то есть, перебоев было не больше, чем обычно, и горожан распределяли сперва по пригородам за границей блэкаута. Областная администрация красавчиков попыталась трепыхнуться, но замначальника управления МЧС четко сказал: до тех пор, пока нет прямого подтверждения, что авария не их рук дело, их голос тут совещательный. Удивительным образом, они заткнулись и построились. Людей рассовывали по области, разгружая город так быстро, как только получалось. Когда стало понятно, что волна проблем вроде бы спадает, ударили первые заморозки. Метрополитен объявил о консервации станций.

Через две недели после аварии Полину вместе с еще тремя коллегами выслали приказом по части все в тот же псковский лагерь беженцев, К моменту ее появления там он был забит впятеро от последнего дня ее предыдущей командировки и втрое от предельно допустимой вместимости. Плановая вместимость была перекрыта раз в шесть. Люди буквально сидели друг у друга на головах. В эти две недели она не выходила в сеть, не смотрела почту, не читала новостные ленты – было не с чего, нечем и вообще не до того.

Когда в середине ноября, во время визита в темный ветреный Питер с отчетом в управление, она зашла к подруге на Некрасова, то увидела какую-то распечатку, узнала характерный шрифт печатной машинки «Ятрань», удивилась и начала читать. Текст был короткий, не больше страницы. Прочитав его, Полина посмотрела на подругу бешеными сухими глазами поверх двух свечек, горевших на столе, отдала ей лист и сказала: – «а хорошая программа. Давайте делать.» И улыбнулась впервые за три недели.

Последнее, что я уверенно помнила – как покупаю «Хельсингин саномат» на заправке ради передовицы, оказавшейся темой номера. У меня была на нее подписка, но я хотела держать бумагу в руках, тем более, что коммуникатор был занят автодозвоном. «Авария на Ленинградской атомной электростанции. Крупнейшее ЧП со времен Чернобыля», так гласил заголовок. И я читала, почти не отрываясь, пока передо мной остывал кофе.

Следующее, что я увидела – стену гостиной в своей квартире в Хельсинки. Ту самую, на которую я вешала фотографии из любых своих поездок, даже самых мелких, обрамляя телевизор – на память. На правом колене у меня лежал коммуникатор, пищащий от голода, на левом – планшет с воткнутой в него зарядкой. Когда? Как? Почему не в коммуникатор? Я не помнила. Взгляд зацепился за дату. 22 октября. Я сглотнула. Этого не могло быть. Это невозможно. Я выдернула из планшета зарядку и воткнула в коммуникатор. Он мигнул, я приложила палец, чтоб снять блокировку и проверить, не упал ли автодозвон, неловко шевельнулась и нажала попой на пульт, валявшийся в диванных подушках. На экране пошла заставка экстренного выпуска новостей, а сразу за ней – фотографии со спутника, съемки с вертолета, какие-то интервью… ЛАЭС больше не было, а в Питере творился какой-то ад.

Я моргнула, увидела наполовину пустую двухлитровую бутылку с водой, отхлебнула, закашлялась и поняла, что так и держу планшет. Залезла в мессенджер – вот что надо: посмотреть, когда он… 18 октября, 10.56. И с тех пор его в сети не было. «Там просто нет света», – попыталась уговорить сама себя, зная, что это не так. Посмотрела в телевизор еще раз. Там был какой-то усталый мужик в форменной куртке МЧС. Потом на экран планшета. Выковыряла стилус, открыла блокнот и написала: «Давайте признаемся себе – нашего города больше нет». Из телевизора доносилось что-то про количество жертв, не восстановленное электроснабжение и экстренные меры… Все это было не важно. Был текст. Был коммуникатор на автодозвоне и красный огонек мессенджера. Его мессенджера.

Когда я перенесла «Манифест убитого города», как я его назвала, в Фейсбук и нажала кнопку «отправить», часы на планшете показывали полночь двадцать пятого октября. И тогда я наконец встала и побрела на кухню, чуть не споткнувшись о ковер на полу.

Они мне за все заплатят.

До октября две тысячи восемнадцатого года Полина знала о саалан примерно вот что. Сначала, в четырнадцатом году, после объявления протектората империи над свежеобразованной Санкт-Петербургской республикой, они всем очень понравились. Несмотря на странную привычку пользоваться декоративной косметикой в любом возрасте и невзирая на пол. Они были симпатичны внешне, улыбчивы и общительны, контактны и позитивны, и выглядели отличной компанией. Довольно много мальчиков и девочек рванулись заводить с ними романы, и вдруг выяснилось, что эти улыбчивые ребята на самом деле вовсе не такие обаяшки, как всем кажется. Или они умеют изобразить приязнь, но на близкой дистанции прорывается их настоящее мнение о местных. И это мнение не понравилось никому из тех, кто попробовал с ними завести близкие отношения – за редчайшими исключениями. С саалан отлично ладили самые отмороженные программисты и неплохо договаривались безбашенные ребята после юрфака, даже те, кто не работал по специальности. Правда, если уж такие пары ссорились, то вдрызг, с расфрендом и разделом круга общения. Именно тогда образовалось и намертво слиплось несколько межнациональных союзов, вдруг начавших профессионально писать вместе. И… и все. В остальном дальше кратковременных отношений от «нечего делать» и от «некуда деться» дело не пошло. Разве что на них поначалу грязно и шумно выбесились пикаперы, которых они здорово потеснили с поляны. Еще выразили неудовольствие их присутствием некоторые коллеги Полины. В основном те, кто работал с проблемами отношений и специализировался на общих советах широкой аудитории.

Полина довольно быстро догадалась о том, что перед тем, как свалиться с неба прямо в телеэкран, эти деятели тут окапывались не один год, и похоже, даже не десять. Просто сейчас им стало можно делать все, что было запрещено до объявления фактического положения вещей, чтобы не предъявить себя раньше времени. А теперь им можно стало ходить в национальной одежде, не беспокоясь о том, что вслед показывают пальцем. Можно перестать заботиться о том, что они выглядят, как причина ДТП, и их видно лучше, чем светофор на том же расстоянии. Можно носить при себе ножик размером с хорошую селедку и объяснять это национальной традицией. Ну и жениться, или не жениться, тоже можно.

Через примерно год совместной жизни первых пар развалились практически все союзы местных с пришельцами, ориентированные на рождение ребенка. Взять на себя заботу о чаде с наполовину местным происхождением не захотел никто из саалан – ни мужчины, ни женщины. Они платили своим бывшим щедрые алименты на ребенка – и не интересовались им абсолютно. После этого они закономерно прослыли бессердечными ублюдками. А когда еще через пару лет они пришли покупать своих детей за деньги, началась настоящая волна отторжения со стороны местного сообщества. Больше попыток беременеть от сааланцев землянки не делали. Мужчины оказались более упрямыми, но обнаружили, что результат неизменно оказывается тем же. Дамы оставляли новорожденное чадо, даже не пытаясь приложить к груди, и исчезали с горизонта, чтобы вернуться через год-другой. Вернувшись, все они пытались щедро заплатить за возможность повидать ребенка, поэтому некоторое время все отцы продолжали надеяться на их вдруг проснувшиеся материнские чувства. Но, получив согласие на встречу, блудные матери появлялись вдвоем с какими-то странными соотечественниками, и с ними вместе подвергали малявок непонятному, хотя и не травматичному исследованию. А по итогам этих манипуляций или пытались забрать ребенка за любые деньги, или исчезали уже навсегда, оставив приличную сумму и предложение выйти на связь в экстренных случаях.

Ощущать себя третьим сортом не нравится никому. Это и вызвало закономерную реакцию в виде прекращения попыток завязать более или менее длительные связи с пришельцами, за редчайшими исключениями. Исключения были немногочисленны, все они немедленно после выхода гостей из тени создали довольно прочные брачные пары, часто бездетные, или отдающие ребенка бабушкам-дедушкам при первой же возможности. Но исключения были. Насколько Полине было известно, не меньше чем две такие пары почему-то воспитывали детей самостоятельно. Она знала это потому, что все четыре этих родителя постоянно паслись в ее блоге в поисках ссылок на литературу по выращиванию и воспитанию детей.

Кроме этого, все уже заметили и запомнили, что саалан млеют от фонтанов и парков, совершенно не интересуясь архитектурой, что они довольно равнодушны к музыке, под которую нельзя от души поесть или потанцевать в охотку самым простеньким хороводом или цепочкой, что они игнорируют театр практически полностью, да и к кино не проявили интереса, что заинтересовались было живописью, но стремительно переключились на фотографию и социальные сети, затем нашли анимационные фильмы и полностью погрузились в эту культурную среду, да там и остались. Балет и оперу они просто не заметили, зато оценили скульптуру. Особенно идею ставить статую в центр фонтана. Тут-то и стало заметно первое расслоение среди пришельцев. Равнодушным к концепциям, реализованным в Петергофе и Летнем саду, не остался ни один из них, но мнения меньшей части пришельцев, доставившей землянам больше всего неудобств, разделились примерно поровну: одни считали этот подход единственно правильным, вторые шипели и плевались, как кошка на пылесос.

Эта меньшая часть, кстати, сначала консолидировалась с православной церковью и бодро почистила город от того немногого католического, что в нем было. Затем пришла очередь мусульман – и не успели воцерковленные православные оглянуться, как стали третьими в списке городских персон нон грата. Пока не в открытую, но довольно заметно. Уже к две тысячи шестнадцатом году Полина понимала, что саалан – ребята довольно неприятные, и что самые большие проблемы с ними ждут регион в ближайшем будущем. Она даже пыталась об этом говорить с ближайшим окружением, но слышал ее только один человек, давний друг и сослуживец Лелик, понимавший ее без слов с первой встречи и понимаемый ею настолько же глубоко. И даже он долго спрашивал, почему она выделяет эту меньшую часть в отдельную категорию и наблюдает за ними особенно пристально.

Когда он это понял, было поздно что-то менять. Пружина событий стремительно развернулась, рассыпав весь неустойчивый механизм. Весной восемнадцатого года Гарант, взявший на себя всю работу по адаптации гостей, как он их называл сам – и добился, чтобы вслед за ним так их называл весь край – внезапно выбыл из игры. После совещания он отошел в холл, присел на диванчик, сказал «что-то душно, можно окошечко…» – и отбыл в какой-то из лучших миров, не тратя времени на долгие прощания. В считанные недели после этого гости показали свое лицо без косметики так ясно, что смысл происходящего поняли, наверное, даже городские чайки.

Все началось с того, что после выпуска пропали девочки, едва получившие аттестаты. На Стрелке и набережных молодежь пропадала и раньше, но поскольку «ушел и не вернулся» было частью городской жизни с нулевых, если не с девяностых, никто не связал это с интересами гостей. Тревогу вызвало то, что на Алых Парусах выпускники обычно возвращались домой всем списочным составом, за исключением двух-трех утонувших с перепоя или отравившихся алкоголем, выпитым в количестве сильно больше разумного. А в неладном восемнадцатом году к утру после ночного праздника недосчитались почти двух десятков девчонок. Общей у пропавших была только модельная внешность и то, что все их классы гуляли выпуск в одном и том же месте, где и заметили гостей, точнее, гвардейцев наместника. Полиция демонстративно отказалась принимать заявления о пропавших девушках, родители порыдали, горожане пошумели – и жизнь почти месяц шла своим обычным ходом, пока вдруг не загорелся цирк на Фонтанке. И пока господин наместник не объявил публично, что восстанавливать это гнездо разврата он не намерен сам и никому не позволит это делать.

Президент Московии Андрей Эмергов прокомментировал это кратко: «Мужик! Сам проблемы создает, сам, видимо, и решать намерен» – и дополнительно увеличил таможенную пошлину на ввоз товаров в край. Цирк был не последней потерей: всего-то в конце августа город не досчитался еще и Эрмитажа. Пожар начался в пять утра, причем приехавшие бригады смогли только не пустить огонь на соседние здания.

По окончании тушения пожара главы служб отказались давать комментарии и отворачивались от камер, с трудом сдерживая нецензурщину и, кажется, слезы.

К вечеру Интернет взорвало. Ролики с места пожара рассылались и выкладывались не только новостными агентствами, ими пестрили все блогосферы и социальные сети. Кадры трагедии перемежались картинками внутреннего убранства музея, экспонатов, разнообразными перечислениями содержимого запасников, видами архитектурного ансамбля с разных ракурсов, воспоминаниями об экскурсиях, легендами и деталями истории музея. Мир рыдал и делился фотографиями утерянных культурных ценностей. Озерный край немедленно оказался в жесткой экономической блокаде. То есть, и до того было не особенно свободно, но раньше гайки закручивали потихоньку и обещали открутить обратно после получения убедительных доказательств договороспособности новой автономии. Вот и убедились. Вот и решили.

Город немедленно перешел на привычный режим жизни в условиях конфликта с властью: гостей перестали замечать. Мимо них смотрели, шли и вообще вели себя так, как если бы тут были не люди, а не слишком приятная деталь пейзажа, вроде временного строительного ограждения.

Всем местным уроженцам к сентябрю уже было ясно, что сейчас у города – и у жителей, конечно – будут бытовые проблемы, и их будет много. Может быть, так же много, как в самые плохие дни истории города.

Плохие дни для Полины начались восемнадцатого октября. Из Соснового Бора не вернулся каждый пятый, служивший в части. Город начал пустеть. Жизнь после аварии стремительно менялась не к лучшему.

Когда клан да Шайни совместно с Академией объявили, что проблема третьей точки решена, для общей радости было достаточно и самого факта. Решение было по-настоящему триумфальным – их разведка открыла целый новый мир. Около пятнадцати лет назад, как они заявили в докладе императору, они начали исследовать его. Работали они быстро и тихо: прежде чем представлять находку императору, сперва нужно исследовать мир достаточно хорошо. Во-первых, чтобы было что показать, а во-вторых, защитить от посягательств новую игрушку следует прежде, чем начинать ею хвастаться. Самая большая проблема в таких исследованиях – шпионы других феодалов. Получив в руки информацию о новом мире, исследуемом кланом, любые сторонние могли доложить императору как-нибудь не так – и вместо героев и гениев дипломатии да Шайни легко превращались в неудачливых мятежников и злоумышленников. То есть, им надо было делать все в меру расторопно и скрытно. Также нужно было первыми успеть завязать контакты с местными, пока их не опередили. Димитри был несколько разосадован тем, что его шпионы в Академии не заметили этих подледных течений – и он узнал обо всем только на совете, куда был приглашен с другими князьями-магами. Герцоги и графы в такого рода совещаниях не участвовали: не их уровень влияния.

Еще три клана представляли на том же совете свои программы исследований, гораздо менее впечатляющие. Территория, найденная одними, была глубоко пропитана традицией некромантии, и магам Академии казалось неприемлемым находиться на одной земле с этими людьми и их обычаями. Возможностей донести до них свет истины и слово Пророка в разумные сроки досточтимые не видели. Вторые нашли какие-то неявные следы старых культов или древней магии в месте, которое казалось почти удобным – и Академия решила не рисковать. А у третьих в последний момент выяснилось, что император страны, которую они исследовали, прямой потомок богини солнца, так что вопрос пришлось закрыть, едва открыв. И вот – Озерный край.

Представители клана да Шайни вместе с магами Академии исследовали территорию, завязали правильные контакты – в общем, край был готов к тому, чтоб упасть в руки империи. И самой большой удачей да Шайни было то, что в крае нет магии, так что взять его будет очень легко. Это и было представлено кланом совместно с Академией в докладе императору.

Совет собрали так быстро как, пожалуй, давно не собирали. Партия войны и партия умеренных некоторое время пообсуждали формат присутствия, и вторым пришлось согласиться с первыми. Таким образом и была определена необходимость новой колонии империи Аль Ас Саалан и открытого присутствия саалан на этой территории.

С мнением Димитри на эту тему принятое решение не совпало, его голос был учтен – и только. Понять, как он относится к происходящему, он пока не мог. Самого Димитри это касалось непосредственно только с одной стороны: в новые земли вместе с людьми да Шайни поехал его внук. Первенец поздней дочери, бывшей ребенком великой любви и великого риска и для него, и для его жены – и, в свою очередь, любимец деда.

Трудно передать воодушевление жителей империи, в которую хлынул поток необычного из нового мира. Они радовались появлению парового транспорта и необычных предметов роскоши. В жизнь саалан входили роскошные альбомы, полные сложных и красивых цветных изображений. В их руки попадали книги, напечатанные на станках, без ошибок переписчиков и следов подтертых клякс. Они держали в руках невероятного качества сталь. Из Нового мира родня присылала серебро и золото очень тонкой работы. В домах саалан появилось множество видов легкой и прочной домашней утвари ярких веселых цветов. Они привыкали держать мелочи в шкатулках из жести, гладкого тяжелого дерева и вообще неведомых материалов самых разных цветов, часто еще и прозрачных. А были еще стойкие сложные ароматы в растворах, перья, которые не нужно макать в чернильницу по три раза, чтобы написать полстроки, не поддающиеся износу шнуры и тесьма любого мыслимого и немыслимого цвета. Магов порадовали абсолютной чистоты и прозрачности самоцветные кристаллы, выращенные в специальных чанах по неизвестным пока технологиям. Личные гвардии дворян получили прочную броню, гибкую и невесомую, на вид почти не отличимую от ткани. И все слушали, затаив дыхание, заманчивые рассказы о том, что пронести через портал нельзя – коммуникаторы, компьютеры, оружие, сокровища, города, самолеты.

Миры постепенно синхронизировались, переговоры о регионе, который земляне продадут империи, велись со свойственной всем да Шайни вежливой настойчивостью – и вот, наконец, все определилось.

Сам Димитри так и не знал, нравится ему это или нет. С одной стороны, третья точка и новая колония обещала большую свободу перемещения, чем раньше, сокращение времени в пути. Но была и другая сторона: межмировые порталы ставились в источниках, и, значит, Академия рано или поздно начнет брать свой процент, и вряд ли маленький. Вот как только досточтимые отпоют про благодать, так и начнут коситься в кошелек любому торговцу или путешественнику. Пока они только хотели добровольных пожертвований за грузы и кривили лица на мелкомагов, пытающихся за счет третьей точки сэкономить время в пути между метрополией и Ддайг, материком, осваиваемым империей с не меньшим интересом, чем Озерный край.

Что ему точно понравилось во всей шумихе вокруг новой колонии, так это то, что маги привозили из новых земель-за-звездами новые иллюзии с полузверями-полулюдьми, попадавшими в забавные истории и решавшие свои смешные проблемы так мило, что одной такой иллюзии хватало, чтобы три-четыре дня улыбаться каждому пустяку.

Но колония есть колония: в таких местах гладко не бывает никогда. Последние месяцы новости были вроде бы и не настораживающими, но возникало подспудное ощущение, что происходит что-то не то. Да Шайни, разумеется, не делились сложностями, а шпионы и внук ничего внятного сказать не могли, кроме того, что наместник почему-то пошел вразнос, а что такое «пойти вразнос», услышанное из вторых рук – поди угадай. Димитри и не угадывал. До этого злосчастного утра.

Следующие две недели я провела в основном в сети. Личка взорвалась от сообщений, а число предложений принять в друзья измерялось сотнями. Впрочем, меня это скорее радовало. Я успела разругаться в пух и прах с ребятами из правительства в изгнании, пришедшими объяснять мне, что именно я хотела сказать своим манифестом, что имела в виду и как именно планировала поддерживать их деятельность. Вслед за ними отправила по всем известному адресу бодрых пацанчиков Эмергова. На бегу «посветила мордой» нескольким телеканалам и едко прокомментировала новости на официальном сайте администрации Санкт-Петербурга, получив бан за вопрос, откуда именно они их размещают – из Московии или из Суоми, потому что «обычных граждан» в сети как не было, так и нет. Тактика выжженой земли казалась мне единственной возможной в сложившихся условиях. Эмигрантские круги в Суоми питали надежды, что чужаки уберутся, но я видела другое. Озерный край был им нужен настолько, что они положили толпу своих, чтобы только поставить купол вокруг Соснового Бора и не пустить радиацию дальше. Когда Гарант отдал им Северо-Запад, многие верили, что это временный вариант, что протекторат империи долго не продержится, что мы, земляне, отберем у инопланетян их технологии и заживем долго и счастливо. Я только смеялась. Ребятам был нужен не край, не население, не земли и даже не богатства. То есть, от этого они бы тоже не отказались, но это был скорее приятный бонус к основной их цели. Им нужны были порталы. Их собственная третья точка, похоже, единственно доступная из той дыры, откуда повылазили эти графы, герцоги, князья, маркизы и прочая шушера. Они были дикими, патлатыми и наглыми. Мне они мешали самим фактом своего существования. И теперь я могла оторваться вволю. Пока – в сети, но это пока.

Через неделю после публикации Манифеста я проверила статус своей визы и рванула в Штаты. После аварии на ЛАЭС Источники, которыми пользовались пришельцы для того, что земляне считали технологиями, сдуло, как огонек свечи уносит ураганом. Я не знала, с чем это было связано, и мне они были нужны не меньше, чем им. Мои батарейки кончались и их надо было зарядить. Это саалан, если им приспичит, опустошат ближайшую тюрьму, сделав себе живые источники, точнее – разовые батарейки. Кстати, странно, что еще не попытались. Впрочем, может и попытались: Питер в сети не присутствует, они сами вряд ли сознаются, а местным просто нечем это рассказать. В любом случае, оставалась надежда, что Источники есть на другой стороне планеты, и это стоило проверить. Было безумно обидно терять на это путешествие целых три дня, но других вариантов я не видела.

Мне не повезло. В Америке все оказалось так же глухо, как и на берегах Финского залива, Лондон, где я делала пересадку, «порадовал» дождями, туманами и полным отсутствием отклика в нужном месте. Источники молчали. А вот купол чужаков – стоял, и мне было недобро интересно, за счет чего. Или кого. Я записала им это в счет, который я мысленно вела с две девятого года, когда наткнулась на них впервые, а в Питере никто и слыхом о них не слыхивал. Начинался, он, кстати, с фразы «теперь портал в Стокгольм за час не построишь, надо ехать на поезде или на машине».

В сеть по дороге я не вылезала, так что дома, в Хельсинки, меня ждал сюрприз – приглашение на ужин от старинного приятеля.

С Эгертом я познакомилась много лет назад в Африке. Он считался независимым журналистом, я просто путешествовала и оказалась в неудачное время в неудачном месте, посреди государственного переворота, стремительного переросшего в войну всех против всех. Выбраться из страны на его хвосте оказалось проще, чем искать дорогу самой. Как он сказал тогда: «Белые должны помогать друг другу». Потом он пропадал и появлялся, я видела его статьи и фоторепортажи, мы пересекались в той же Африке и Южной Азии. Когда Питер сперва отделился от России, а затем началось Вторжение, Эгерт перебрался в Суоми и часто совершал вылазки по ту сторону границы. Я снимала гостей и их объекты для себя, но если за фото готовы заплатить – чего б не продать. Я не очень интересовалась, на кого он, чистокровный эстонец, рассказывающий о папе, который оказывался то шведом, то американцем, то финном, на самом деле работает, но это было и не важно: кто платит, тот и папа, чего же тут может быть непонятного.

У него была классическая внешность для северянина-европейца: длинный, костистый, несколько нескладный, не рыжий и не блондин, в бледных веснушках и в очках. Отвернись от него – и через пять минут не выделишь из толпы. И при его образе жизни это было крайне удобно, как раньше, так и теперь.

И вот теперь Эгерт прямо жаждал напоить меня кофе, от души накормить и поговорить в китайском ресторанчике в центре Хельсинки. Я ответила согласием, получила подтверждение и быстро побежала в душ. Ну опоздаю на четверть часа, и что теперь.

Эгерт меня уже ждал на мягком диванчике под красной шелковой лампой с иероглифами. И не просто ждал, а сделал заказ, почти угадав, выбирая, что я сегодня захочу съесть.

Он улыбнулся мне, я – ему, мы оба отдали должное блюдам и сливовому вину, которое уже года три как можно было найти в Питере только у контрабандистов за бешеные для города деньги, и Эгерт завел разговор, ради которого он организовал эту встречу.

– Я не буду спрашивать, как ты, – начал он, – это очевидно. Такие сильные тексты пишут кровью сердца, я не хотел бы задевать твои чувства снова.

Я ничего не чувствовала и не знала, что сказать. Просто кивнула, и он продолжил:

– Твои мотивы совершенно понятны, яснее, чем ты выразилась, вряд ли можно сказать. Но в две твоих руки ты с этой задачей вряд ли справишься, ты это понимаешь?

Я опять кивнула. Никак меня покупать пришли, как в шпионском боевичке? Интересно, на что именно он меня планирует подрядить. Но он как будто прочитал мои мысли.

– Нет, никаких своих интересов я тебе не предложу. Я тебе предлагаю помощь в реализации твоей программы. Ты ведь понимаешь, что это уже политическая программа, да?

Я опять кивнула. Значит, текущему папе нужна политика в Озерном крае, весьма специфичная и руками местных.

– Честно говоря, – он неловко стянул очки и улыбнулся – если бы кому-то были нужны беспорядки в Озерном крае, это делалось гораздо проще и дешевле, но так вопрос уже не стоит. Ты уже все сделала сама. Будет правильно, если продолжишь начатое тоже ты, вот и все.

– И что ты предлагаешь? – я улыбнулась ему над чашкой с зеленым жасминовым чаем и сделала глоток.

– Прежде всего, деньги, конечно.

Я подняла брови.

– Да, деньги нужны для любой борьбы. Особенно для вооруженной. Тебе придется организовывать или хотя бы помогать организоваться тем, кто уже услышал тебя и готов действовать. Это много разъездов, это много переговоров, это встречи, тоже много. И эти люди не смогут тебе компенсировать то, что ты потратишь на общение с ними. Кроме того, те, кто поднимается в ответ на такие призывы, могут быть наивными, и с них станется решить, что ты дашь им оружие, а если ты обманешь их ожидания – они обидятся на тебя и будут кричать, что ты пустословишь и ничего не значишь. Было бы обидно это видеть. И это сработало бы на руку твоим врагам.

– Да, я как раз думала об этом, – с легким сердцем соврала я. Какой Эгерт молодец, все сам за меня сказал.

– И что решила? – вдруг спросил он.

– Еще ничего не решила. Общалась с пришедшими поговорить, все такое. Думала, как покрывать расходы, но еще даже посчитать не смогла.

– Вот видишь – он сделал правой рукой короткий жест – еще месяца не прошло, а твой манифест уже заполнил твою жизнь почти целиком. Нужно организовывать все заново. И нужны будут и деньги, и, наверное, даже оружие. Самой тебе будет некогда искать поставщиков и проверять их надежность. Я хотел предложить тебе свои каналы.

– Don’t try, just do, – улыбнулась я.

– Выделяй время, будем определяться с конкретикой. Место-время, волшебные слова на всякий случай и на плохой случай, телефоны и адреса, формат постоянной связи – и конечно, способы тебе помочь, если что. Завтра можешь? – И он назвал адрес, тоже в Хельсинки.

– Вполне.

Потом мы вместе ели десерт, Эгерт рассказывал что-то забавное про свою последнюю поездку куда-то в Южную Америку, смешно описывая людей и события, но не называя никакой конкретики, позволявшей привязать историю к местности. Я смеялась, вспоминала про себя историю ВКП (б) и думала, что революции и вооруженная борьба всегда стоили дорого, поэтому деньги стоит брать у того, кто их предлагает. Если с Эгертом выгорит – у меня будет время найти и своих поставщиков, и организовать свои каналы финансирования, независимые от него. В конце концов, пара поездок в Сингапур или Тайланд с грузом вполне окупят пару диверсий.

Следующие полтора месяца я провела в квартире по адресу, названному Эгертом. Разумеется, он встречал меня не один – и я получила, вместе с деньгами, контактами, адресами, телефонами, именами надежных людей в Питере, Новгороде, Пскове, Московии, еще и краткий курс организации безлидерного сопротивления, множества независимых ячеек, объединенных одной целью, но действующих полностью самостоятельно, каждая на свое усмотрение. По объему того, что мне скормили, ребята рассчитывали, что наше сотрудничество кончится не через полгода и не через год. Меня это вполне устраивало.

Кроме Эгерта, меня опекали два спокойных доброжелательных парня с такой же невыразительной и обычной внешностью. Один в основном рассказывал про работу с кадрами и способ сохранить интерес к деятельности движения, другой разбирал более конкретные вопросы – финансы, отчетность, организация акций, способы непрямого обучения участников независимых групп, оплату инструкторов и все в этом роде. Было еще что-то про правильное поведение при аресте, но это казалось куда менее полезным, чем все остальное. Пожалуй, это были самые интересные и насыщенные полтора месяца за последние несколько лет. Я почти не заметила, как в Хельсинки вслед за зимой неспешно пришло европейское Рождество, и посмотрела на календарь лишь тогда, когда Эгерт спросил, где я буду встречать Новый, две тысячи девятнадцатый, год.

Сопротивление в Питере началось очень просто. С картонных трафаретов и баллончиков с краской, при помощи которых на всех доступных поверхностях были нанесены совершенно нейтральные объявления: «Аккумуляторы – продажа, перезарядка» – а дальше адрес и примечание «открыто круглосуточно». Рядом с объявлением было нанесено в два цвета непременное граффити со светлым окном на темном фоне. Полина имела полное право сказать, что к этой идее она не имеет никакого отношения, разве что присутствовала при ее рождении. Автором был ее дальний знакомый и приятель Марины, Витыч или Виталик, тоже анархист, байкер, реконструктор и разгильдяй, промышлявший ремонтом в режиме «что закажут» – офис так офис, квартира так квартира, кафешки или столовки они тоже приводили в божий вид, начиная от сантехники и заканчивая электрикой. Виталик был человек сложной судьбы: вечный романтик в самом хорошем и самом плохом смысле одновременно, не успевший на свою войну в девяностых и считавший поэтому, что его жизнь прошла зря. После знакомства с «Манифестом убитого города» он наконец встретился со своим смыслом жизни, и впрягся в идею Сопротивления так, как ни разу до того не впрягался. Так что схемами получения электроэнергии в мелкооптовых объемах желающих этим заниматься обеспечивал как раз он. Первые дней десять или пятнадцать. Дальше оно пошло само.

Организовать круглосуточные дежурства в неформальских коммунах – дело пяти минут, главное понятно сказать, что можно, правда можно, и будет не по шее, а спасибо и даже сколько-то денег. К благому делу своих детей немедленно подключились и родители, охотно принявшие участие в программе «Свет в окне». Значки с желтым или белым окошком на черном или синем фоне делали во всех таких коммунах. Их малевали на коленке, заливали эпоксидкой и акрилом – и чем попало крепили к одежде каждого участника программы. У всех причастных при себе постоянно был целый карман визиток – напечатанных на машинке, написанных вручную, накатанных по трафарету, помоешного качества, но содержащих адрес ближайшей к ним точки и схему «как нас найти». Выработка электроэнергии «на коленке» шла прямо в точках, участвовавших в программе. Каждая такая точка была оборудована стеллажом, заставленным стеклянными банками с электролитом, велогенераторами и ручными динамо-машинами. Точки-коммуны не конкурировали за потребителей, наоборот, пытались впрячь кого-то дополнительного, чтобы поспать, поесть, покурить спокойно. Даже вечные конфликты отцов и детей на этом фоне растворились, как и не было их никогда. Все, кто впрягся, пахали, не поднимая головы. В свободное время предлагали кусок поляны народу потолковей, и им тоже хватало места на рынке.

Через пару недель Полина обеспечила встречу своих шефов из части с руководителями новой общественной программы и попросила выдать активным горожанам списанные дизеля, чтобы дело шло пободрее. Перед встречей написали заявление от общественной организации, созданной тут же на коленке из трех согласившихся, встретились, Полина пошла искать народ с газелью и получать дизеля, а Марина с Виталиком остались у Марины изобретать устав, глядя на все тот же распечатанный листочек с «Манифестом убитого города». В течение следующей недели кое-как запитали провайдера из не особо требовательных, и он выдал городу интернет. В городе начиналась эпоха киберпанка. Естественно, что к моменту восстановления сети, инфоповоды предлагали, как в славные времена ФИДО, те, кто раздавал блага – в данном случае энергию и интернет. «Манифест убитого города» сюрпризом не стал, к моменту, когда Марина попыталась его выложить, он уже успел раза два обойти весь Фейсбук, пройти по Вконтакту и даже зацепить умирающий от старости Живой Журнал. На Гугл-плюсе, естественно, он тоже висел на многих страницах, так что можно было обойтись даже не прямой ссылкой, а просто отсылкой к тексту.

В конце ноября питерцы наконец вышли в сеть и увидели реки слез по городу и ним самим. Идеологическая платформа кристаллизовалась в считанные дни. Появились значки другого содержания, не угадываемого без знания местных реалий: «101 год». Полина увидела первого человека с этим значком во Пскове и вздрогнула: намек на тысяча девятьсот семнадцатый год был слишком толстым даже для Питера. Идея вооруженного восстания после всего уже случившегося привилась бы в сознании горожан слишком хорошо, но оно могло стать последней страницей истории города. Тем же вечером она написала в своем блоге о том, что такое талион, принцип справедливости воздаяния, и пост разошелся по сети. То ли вследствие этого, то ли так само вышло, но никто из саалан в течение следующей недели не смог получить электроэнергию у местных. Красавчики загрустили: к концу подходил питерский ноябрь, среднесуточная температура уходила за нулевую отметку, а добыть тепло из дохлой системы центрального отопления нереально. Но и для частных квартир простых горожан это было тоже верно, так что Полина начала искать местных Кулибиных, способных решить проблему без установки дровяной печи в малогабаритной окраинной квартире. В процессе поисков она зашла на свой сайт «Ключик от кладовой», посмотрела на красивые витринки – с бусинками, пестрыми бамбуковыми спицами для вязания, материалами для мыловарения, цветными восками, кожей и прочей милой чушью – и горько вздохнула. К своим админам она приехала в следующую же пересменку и осталась у них на оба дня. «На сдачу» заехала к подруге Марине на Некрасова, той самой, на вновь созданную организацию которой получали списанные дизеля для программы «Свет в окне», и объяснила новую концепцию отопления городских квартир. Там очень удачно оказался еще и Виталик, Полина с порога обнялась с ним и немедленно свалила на него всю работу по наполнению сайта новыми страницами с товарами, не имевшими отношения к рукоделию, на коленке от руки выдав право второй подписи и попросив его найти возможность сделать дубликат печати.

Экопечки продавались двумя путями: через такие же объявления на стенах подъездов и через Полинин рукодельный сайтик, с новой страницы гончаров, производивших комплектующие. Печки были размером с пятилитровую канистру и успешно обогревали свечкой-таблеткой помещение размером до двадцати квадратных метров. Получалось, что в городскую квартиру нужно было таких печей от одной до трех. К печам потребовались свечи или их заменители для разогрева основного теплоэлемента. Среди продавцов нашлось двое свечных мастеров, согласившихся производить не декоративную продукцию, а расходники для отопления. На сайтике посещаемость резво подпрыгнула даже по сравнению с показателями до аварии. Пришлось открывать сразу три точки продажи – для начала. Малую копию этой же конструкции, размером с трехлитровую банку, какие-то умельцы начали делать из глиняных цветочных горшков. Гончары не возразили. Умельцы тоже захотели страницу на сайте. Полине посыпались в почту сайтика письма с другими предложениями, на треть очень дельными, на треть не слишком осмысленными, на треть – как водится, полным бредом. Процесс обретения горожанами независимости можно было считать успешно начатым.

Полина ни на секунду не верила, что сааланцы соберутся и уберутся из региона: они еще не раскурочили и не разворовали область, даже не начали. Но пока эти уродцы притихли, можно было успеть выиграть время. Наместник со дня аварии себя никак не проявлял, по слухам, вообще удрав из города куда-то под Приозерск, где он строил себе замок. Остальные демонстрировали чудеса договороспособности и пытались чем могут помогать местным службам там, где их не успели попросить не мешать. Помощь местные принимали сквозь зубы, но других вариантов порой просто не было. Например, никто не знал, какими своими технологиями красавчики удерживали радиацию в границах Соснового Бора, но они ухитрились, и держали то, что сами назвали куполом, железно. В метре от границы, определенной ими, счетчики показывали вполне допустимые для Питера двадцать два микрорентген в час. Еще, не тратя времени на объяснения, они наделали каких-то странных амулетов для специалистов, присланных Московией для обследования станции и того, что осталось от реактора. И атомщики не только вернулись, но даже не заболели, к своему удивлению, хотя в Зоне, как немедленно окрестили область местные, судя по счетчикам, жизни делать было нечего, если она еще планировала так называться. В рамках сплетни для служебного пользования кто-то из коллег пересказал Полине разговор между начальниками частей и старшими из особенно подозрительных ей красавчиков. Они прямо спросили о допустимом размере утечки из-под купола, и глава МЧС им сказал, что на полсотни микрорентген даже не сильно будет материться, а вот выше – уже криминал и эвакуация половины края за границы вероятной зоны заражения. Красавчики приняли условия, зачем-то попросили искусственных александритов и рубинов, забрали выданные им дозиметры, заявив, что до сих пор глазами они определяли уровень заражения не хуже, и канули снова. Полина выслушала молча и ушла на рабочее место, даже не кивнув головой. Рассказчик пожал плечами и списал ее невежливость на общую усталость.

Осознав появление программы «Свет в окне» мэрия радостно перекрестилась – и разрешила и саму программу, и новую правозащитную организацию, и самоорганизацию жителей для решения вопросов освещения и отопления жилья, и другие формы взаимопомощи.

С едой в городе был швах, но не полный: соль, сахар, растительное масло, базовые крупы, макаронные изделия и муку в город завозили в нужном количестве, а вот остальное было вопросом везения. Железные дороги встали тоже, и даже Сапсаны шли только до Киришей. А от Гатчины грузы в город можно было привезти исключительно на автомобиле. Виталик поскакал говорить с мужиками и на эти темы. Марина жила у себя на Некрасова, фактически отдав одну комнату под штаб, для самых важных встреч, а в промежутках между ними прыгала по городу как очумелая белка, договариваясь, объясняя, объединяя людей между собой. Виталик то появлялся, то пропадал, каждый раз принося кусок изменений, качественно меняющий структуру ситуации. Так он притащил экспедиторов, готовых мотаться в область за провизией длительного хранения, которую можно реализовывать через портал, типа сушеных грибов и фруктов, орехов, ягодных чаев и трав. Так же приволок и двух пасечников, готовых отдавать мед на реализацию через сайт Полины, и обещавших подтянуть еще народ. Потом где-то нашел тетку с семенами для балконных огородов и двух классных безумных бабушек из Лесотехнической академии, готовых рассчитать теплицу, дающую урожай на окне, невзирая на недостаток света, и не мешающую жить в комнате. Между разъездами как-то выцепил оставшихся в городе хулиганов от программирования и убедил их, что обеспечить город интернетом – это их святое право и обязанность. Потому, что они могут, и потому, что это нужно всем. Заагитировав их, Виталик повез Полину знакомиться. Сами они приехать не могли, потому что один был инвалидом и дома не покидал, а второй без первого ничего не мог решить. Оставались вопросы медикаментов и прочих бытовых нужд, но методика поиска решений была уже отработана.

Так сааланцы потеряли главные рычаги влияния на местных, не заметив этого. Конечно, для них еще не все было потеряно, но при определенной расторопности подхватить последние средства влияния можно было успеть к новому году. Сопротивление еще не заявляло о себе, но уже перехватило инициативу. Троим его основателям, не планировавшим светить свои имена, нужны были помощники: спокойные, решительные, не брезгливые, молчаливые и умные. Или хотя бы достаточно любящие город. Все это время Полина моталась между Псковом и Питером, спала в поезде, мылась в санпропускнике на работе, жила в обнимку с ноутбуком и не выключала коммуникатор круглые сутки. Идея заставить саалан проглотить все последствия их пребывания в регионе держала ее достаточно надежно. Пока без нейролептиков и даже без витаминов, хотя она понимала, что до этого тоже дойдет, своевременно или чуть раньше.

Виталик делал и что-то еще, о чем не говорил Марине. Те его дела сперва интересовали ее и тревожили, потом она призадумалась – и согласилась не знать о них дальше. В самом начале января гвардейцев наместника нашли мертвыми на прибрежном льду у Стрелки. Тел было ровно столько, сколько пропало девочек в выпускную ночь. Пересказывая это Виталику, Марина очень внимательно смотрела ему в лицо. Он только философски качнул головой: – «…бывает…". Полина, узнав об этом в очередной пересменок, неприятно улыбнулась: «Ну а чего они хотели? Как аукнется, так и откликнется.» И с той же неприятной усмешкой добавила – «Молодцы. Все возможное сделали, ничего не упустили.»

Марина вздохнула и смирилась.

Осознав вопрос Эгерта, как я планирую встречать новый год, я изумленно распахнула глаза, потому что совершенно не заметила, что сегодня – последний день две тысячи восемнадцатого года. Он рассмеялся и сказал, что забота о моем досуге – его мужской долг, тем более что есть совершенно милая компания интернациональных студентов, где нас с ним будут рады видеть и можно весело провести время, бродя по барам и распевая песни на улице. Я радостно согласилась.

Хельсинки переливался огнями как елочная игрушка. В общаге было толпливо, шумно и весело. Студенты мешали водку с апельсиновым соком, закуска кончилась в первый же час празднования. Эгерт вроде как ушел добыть еще, да так и пропал, а я осталась в веселой разномастной компании, говорящей одновременно на четырех европейских языках и отлично понимающей друг друга без слов.

На одной из последних электричек мы приехали в центр – и понеслось. В большинство баров, закрытых на проведение новогодних вечеринок, нас не пустили, но это совсем не помешало. С погодой повезло – легкий морозец, прозрачно-звездное небо, гуляй-не хочу. Мы и гуляли, уча друг друга петь новогодние песни своей родины. Мы снимали друг друга, вешали фотографии в фейсбук и инстаграмм, рассылали СМСки и сообщения всем-всем друзьям. И вот, возвращая мне телефон, студент-итальянец спросил, кому я так усердно дозваниваюсь, что аж батарейка почти села. Я отобрала у него коммуникатор и нахмурилась. Действительно, автодозвон на какой-то незнакомый номер. Попыталась было вспомнить, кто это, когда я ему начала звонить и зачем, почему он не отвечает… Но махнула мысленно рукой за явной безнадежностью и отключила приложение. Некому мне так звонить. И незачем. Глюк, наверное.

Полина встретила новый год во Пскове, в лагере в Корытово. Вместе с подростками, жившими в лагере, кто с родителями, а кто и сам по себе, она смотрела в ту ночь древний фильм Александра Роу «Кащей Бессмертный». А потом, после убедительной победы добра над злом, резюмировала для своих подопечных: «упрямство, как видите, важнее грубой силы. Главное – не сдаваться. Никогда не сдаваться. И знать, что делаешь, и зачем.» Потом все пошли в большой корпус, к елке в холле, послушали бой курантов и молча загадали желания. Судя по затянувшейся тишине, желания были единодушны. И если бы они сбылись, то где-то далеко-далеко, в неведомой всем собравшимся галактике, одна планета провалилась бы в черную дыру вместе со всеми формами жизни, обитающими на ней. Но новогодние желания не сбываются почти никогда. Они просто дают надежду, позволяющую дожить – сначала до первых сосулек, потом до первых проталин, а там, глядишь, и до следующей елки.

Полина отправила около двадцати смс по питерским номерам, бывшим на связи, а значит – не в Питере, примерно столько же получила, потом спела колыбельную малышне, посидела с подростками «пока в небе ковшик не перевернется», вернулась к коллегам, вместе с ними выпила за присутствующих, потом за тех, кто на дежурстве, потом третью, стоя и молча – и еще последнюю, за службу. Перед тем как лечь спать, она долго смотрела на звездное небо за окном. Ни одной звезды не упало, и внутри ничего не шевельнулось. А значит, все в прошлом году было решено и сделано правильно.

Асана да Сиалан, вернувшись, сказала

– Там холодно, как в Ледовом Переходе, только кроме холода еще и ветер. Хорошо бы не круглый год.

Хранитель Источника Валаама пришел с ней. Досточтимые, оказавшись отрезанными от империи, вполне логично сочли, что связь рано или поздно будет восстановлена, и, как только это случится, император захочет видеть полный отчет о случившемся в Озерном крае. Именно отчет хранитель с собой и принес, и каждый участник совета получил свою копию, напечатанную на непривычно белой бумаге чужого мира удивительно ровными и одинаковыми буквами, которых не добиться даже самому опытному переписчику.

Ознакомившись с текстом и обсудив смысл прочитанного, совет единогласно согласился с прошением Димитри к императору о выделении и подготовке к переброске в Озерный край двух имперских легионов. Пока князь планировал обойтись одним – но второй хотел бы видеть готовым отправиться по ту сторону звезд в любой момент. Сам он уходил в край немедленно: да Шайни ситуацию не удержал, и это был аргумент, на который магистру ничем не мог ответить. Из столицы вместе с Димитри уходила в новый мир Асана да Сиалан и боевые маги под ее началом, и личная гвардия князя, собранная из смертных воинов. С Кэл-Алар он ждал второго медиума и магов-исследователей, с Ддайг должен был прыгнуть Дейвин да Айгит, успевший за время, пока шел совет, втрое увеличить число молодых магов, которых он брал с собой из Заморских земель. Так, на всякий случай, а то что-то у князя голос был слишком обеспокоенный, – так он объяснил уже в Новом мире.

Димитри считал, что он хорошо экипировал своих людей, и сам был готов к холодной погоде, но край показал свой характер с первой минуты. Резкий ветер вышибал слезы из глаз и бросал в лицо мелкий снег, тающий на коже и заставляющий губы онеметь. Совсем как в детстве на крыльце родительского дома. Пяти минут на улице князю показалось достаточно для первого дня, и он вернулся под крышу. Остальным пришедшим с ним он сказал: «тем, кто не рос на севере – не советую, по крайней мере сегодня». Они впечатлились и решили подождать с этим опытом. Ждать погоды им пришлось три дня, первый из которых Димитри потратил на визит в замок на берегу большого озера, казавшегося саалан маленьким морем. Замок начал строить Унриаль да Шайни, но закончить не сумел, хотя часть помещений была уже пригодна для жизни. Визит оказался настолько же необходимым, насколько и бессмысленным.

Бедняга Унриаль действительно выглядел очень скверно. Первой мыслью, пришедшей в голову Димитри, было «его отравили». У гордости клана да Шайни, звездного мальчика, щеголя и красавца, болели глаза, он щурился и морщился от яркого света, от громкого голоса, от попытки перевести взгляд. Он выглядел истощенным. От его красоты не осталось и следа. Димитри спросил его «когда ты ел?», он пожал плечами и сморщился от боли. Потом жалобно посмотрел на князя и сказал – «тошнит, все время тошнит». Потом помолчал и добавил «не бери никакие их лекарства, никогда». Его лихорадило, и он время от времени начинал дрожать, потом болезненно морщился: суставы у него, видимо, болели все сразу. В коротком и бессвязном разговоре он проклинал эту землю за холод, длинную местную зиму за снег, жителей края за черствость и тупость их диких нравов, самого себя за то, что он сюда вообще пошел, местных советников за вероломство. Особенно злобно он клял какого-то гаранта, который его подло бросил, скончавшись без предупреждения. Когда маркиз говорил или морщился, видно было, что у него кровоточат десны. И он был весь в каких-то мокнущих язвах. Димитри спросил – «как давно это с тобой?», и да Шайни обреченно сказал:

– Месяц, не меньше. Может, больше. Не помню уже.

Димитри чувствовал жалость и отвращение. И не знал, чем помочь. Зацепиться за Источник маркиз не смог, а попытка Димитри помочь ему взять энергию закончилась для страдальца лихорадкой с бредом. Князь отдал беднягу своему лекарю, впрочем, заменив охрану у его покоев на своих людей, получивших приказ не выпускать Унриаля и не допускать к нему никого без разрешения князя. Лекарь промучился короткие местные сутки и развел руками: он не знал, что делать, и с каждым часом маркизу становилось все хуже.

Димитри подумал и вызвал местного врача. Тот, приехав из ближайшего городка, Приозерска, посмотрел на Унриаля да Шайни, как на кучку падали, потом, по мерзкому местному обычаю глядя мимо князя, сухо сказал, что он этим не занимается, и здесь нужен другой врач, нарколог. Толмач из саалан долго объяснял Димитри значение этого слова. Оно и подсказало князю разгадку причин драмы.

Впрочем, что бы ни случилось с маркизом да Шайни, это уже могло подождать. Пожалуй, лучшим подарком этого тяжелого дня, полного неприятных хлопот, стало явление графа да Онгая, приехавшего на самоходной повозке из столицы края, Санкт-Петербурга, едва он узнал о прибытии легата императора. Граф был похож на человека, простившегося с жизнью еще пару месяцев назад, и оставившего себе лишь долг. Он сказал, что, ожидая ставленника императора, позволил себе выйти далеко за рамки имевшихся у него волей наместника полномочий и провел переговоры с Московией о возможности неофициального визита как для «добрососедского знакомства» с президентом Эмерговым, так и для изучения местного языка. Предоставление человека для последнего и договоренности с ним Москва брала на себя. Слушая доклад, Димитри думал, что граф очень сильно рисковал, как беря на себя полную ответственность за край, так и позволяя себе сношения с иностранными державами без распоряжения своего сеньора. Да Шайни однозначно оценили бы его действия, как измену. Однако положение в крае было действительно критическое.

Когда да Онгай закончил, князь изъявил желание увидеть своими глазами город. И, поскольку порталы еще не были настолько надежны, чтобы пользоваться ими, он согласился ехать в самобеглой повозке графа.

Город выглядел так, как будто по нему прошлась орда. Но жизнь здесь все же была. Она была хмурой, озлобленной и не желала иметь с пришлыми ничего общего, но это была живая жизнь. И значит, была надежда на восстановление и города, и хороших отношений с жителями. Хуже было бы, если бы живых не осталось и договариваться было бы не с кем, подумал тогда Димитри. Выяснив размеры «ошибок» маркиза, легат императора взял сутки на размышление. В эти сутки он не разговаривал даже со своими людьми, осмысляя то, что увидел в городе.

Так провалить задачу, как это сделал маркиз да Шайни, надо было не просто постараться, а еще иметь особый талант. На саалан был зол весь этот мир. Империи ставили в вину разрушение уникальной культурной ценности, которая сама по себе имела общемировое значение. Но мало того: погибший дворец был местом собрания полотен, статуй и других предметов искусства, которые там не только хранились, но и были выставлены для обзора желающих. Кроме Эрмитажа, маркиз «потерял» дворец музыки – филармонию. В списке потерь было еще одно здание, о назначении которого Димитри понял только то, что это, кажется, какой-то специальный театр, и тоже культурная ценность, хотя и не мирового значения, но очень значимая – и для Озерного края, и для Московии. Последним широким жестом команда магов да Шайни в один день лишила город электроэнергии, от которой местные жители зависели не меньше, чем маги от Источников. И, чтобы два раза не замахиваться, погасила и Источники заодно. По всей планете сразу. Вместе с межмировыми порталами. И все это маркиз успел за каких-то полгода без присмотра местного консультанта. Судя по тому, что обсуждение факта гибели культурных ценностей не прекращалось седьмой месяц, как сказали Димитри сотрудники пресс-службы администрации наместника края, теперь ни одна из разработок других кланов тоже не может быть пущена в ход. Второго шанса саалан никто не даст – ни потомок богини солнца на теплом востоке, так похожем на Кэл-Алар погодой и расположением в море, ни поклонники древних культов в туманном северном островном королевстве, ни даже некроманты, живущие на другой стороне планеты. И надо как-то договариваться с местными, а они обозлены настолько, что не желают даже смотреть в сторону саалан, проходя мимо них по улице.

В области было немного получше, по крайней мере, там с пришельцами хотя бы разговаривали, пусть и без охоты, и крайне неприветливо. По крайней мере, там, где не было Зоны, это было так – и значит, хотя бы там обстановка была поправима. Но чтобы искать взаимопонимание с местными жителями, Димитри была нужна их речь. Так что всего через пять дней после своего прибытия он вылетел в Москву, встречаться с их правителем и изучать местный язык.

Самолет Димитри скорее понравился, чем нет. Признавая, что переход по порталу быстрее и дешевле, князь весь час полета восхищался красотой земли с высоты, недоступной даже для драконов. Взлет и посадка переживались не сложнее некоторых заклинаний, так что дорога оставила у него скорее приятное впечатление. А вот предстоящая встреча скорее озадачивала. В самолете Димитри получил от толмача краткую биографию президента Московии Андрея Эмергова и несколько десятков его фотографий, официальных и не очень. И не понял ни одного слова. Если верить бумаге, за президентом числилась грязная история с предприятием «Костроматорф», которая, впрочем, не мешала ему ни критиковать власть, ни утверждать, что все обвинения в его адрес суть расправа с политическим противником. Он ездил на какой-то самобеглой двухколесной повозке странного вида, покорил своих соотечественников обещаниями свобод, потом вдруг вспомнил о своем происхождении, хотя при чем тут оно, так и не объяснил – и без перехода заговорил о чем-то, что он называл «традиционными ценностями». Для Димитри это походило на речи сумасшедшего, смешавшего в одну историю все, услышанное за день. А местных мешанина в заявлениях их лидера не смущала, они, не задумываясь, цитировали его выступления.

Москва впечатляла. Когда Димитри услышал, сколько людей называют ее домом, он сперва не поверил своим ушам. Потом, уже на земле, глядя на здания, в каждом из которых жило столько же людей, сколько можно было насчитать в небольшом городке его родного мира, князь понял, что рассказы о городе не были преувеличением, никто не пытался посмеяться над наивным чужаком и накормить его баснями. О Москве говорили правду, это был огромный, никогда не спящий город, полный противоречий, к счастью, не касавшихся князя и бывших заботой президента Московии.

Андрей Эмергов ждал его в крепости, бывшей сердцем этого чужого города. Димитри узнал храм и площадь: он видел их в альбоме, привезенном на Кэл-Алар.

Если правитель этой страны хотел поразить Димитри роскошью и мощью, то у него ничего не вышло. Местный роскошный фарфор и кружевную серебряную утварь Димитри уже видел и дома, дорогая ткань столового белья, чай свежего урожая и изящное печенье, приготовленное по сложному рецепту, ему были известны по рассказам, хоть и из вторых рук, обстановка тоже была знакома, все по тому же альбому. По-настоящему его удивил только сам собеседник. Димитри до этой встречи не мог и вообразить себе настолько неудачной композиции из манер мелкого купца, провинциального дворянина из выскочек и обычного грабителя. Даже простым и внятным требованиям кодекса Вольных Охотников Моря поведение этого человека не вполне отвечало. Кошмарная сословная мешанина Нового мира заставляла задуматься. В ней этот человек мог оказаться главой страны, а гвардейцам маркиза сворачивали шеи, как скоту, по счету за пропавших своих, не разбирая причастности. И это, возможно, делали люди, чьи предки давали личную присягу царю. Так что приходилось принимать собеседника всерьез, кем бы он ни был и как бы ни выглядел.

Князь не поверил обещаниям Эмергова, но говорить детально о политике Озерного края он был не готов. Пока не готов. Встреча закончилась заверениями в уважении друг к другу и готовности договариваться, для первого раза это было уже очень хорошо. Теперь оставалось еще одно дело, ради которого Димитри и ехал в Москву. Он хотел выполнить поручение императора в полной мере и значит, должен был говорить с местными на их родном языке. Димитри смотрел в окно самобеглой повозки на город и людей, и думал, что не хотел бы здесь жить. Слишком уж много народу, как в городах Южного Хаата, и как наверняка скоро будет на Ддайг. Его везли в плотном потоке машин в Московский университет, место, где местные учили свою молодежь своим знаниям и умениям. Нет, не магическим, речь шла о практических умениях, что в Саалан передаются внутри цехов и гильдий. И вот, один из людей, преподававших там местный язык местным же, согласился поделиться своими знаниями с чужаком.

Через час он второй раз за одно утро пил чай, теперь с уроженкой этой земли, разговаривал с ней через толмача, и, надо сказать, получил от беседы куда большее удовольствие, чем от встречи с правителем. Позже, рассказывая Дейвину об этом опыте, князь, улыбаясь, сказал, что со времен обучения в интернате не чувствовал себя настолько учеником, пришедшим поговорить с опытной и мудрой наставницей. Пожилой женщине было одновременно и страшно, и любопытно увидеть, как именно пришельцы могут узнавать и брать себе чужой язык прямо из сознания его носителя, ни в коей мере не вредя ему. Димитри развел руками, сказав, что не сможет объяснить при всем желании, и может только дать гарантии, что не навредит ей. А потом спросил о предмете ее научного интереса, и она забыла о своих опасениях. Князь впервые видел, чтобы смертный говорил о языке так, как увлеченные Искусством говорят о магии. А увидев, заметил, что позавидовал смертной. В Саалан списков столь древних саг не сохранилось, а Белая книга Пророка пусть и звучала несколько архаично, все равно оставалась понятной любому пастуху. Они поговорили и об этом, потом он еще раз развеял ее опасения, получив разрешение, взял ее за обе руки и взглянул в глаза. Началась работа.

Позже доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой русского языка, декан филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова; специалист по истории русского языка и по старославянскому языку рассказывала коллегам, что ей на секунду показалось, что она читает и составляет толковые словари, исследует грамматику и занимается словообразованием, декламирует стихи и обсуждает метафоры, и все это одновременно. При этом, в тоже время она точно знает, что просто сидит в своем кабинете, держит чужака за руки и неотрывно смотрит в его вишнево-карие глаза. Потом все вдруг кончилось, и сааланец, неуверенно пробуя языком звуки чужой речи, поблагодарил ее. И, уже через переводчика, попросил разрешения обратиться к ней с вопросами, когда ей будет это удобно. И, пожалуй, ее заинтересовала возможность продолжить это общение за рамками просьбы из Администрации Президента. Он оказался хорошим собеседником и проявил интерес к неожиданным предметам – для человека, чьи сородичи сожгли Эрмитаж и не поняли, в чем проблема.

На обратном пути Димитри уснул прямо в самолете, проснулся только чтобы пересесть в автомобиль и продолжил спать по дороге в Приозерск. В последние дни у него было слишком много впечатлений.

Привезенный из Москвы специалист подтвердил: не меньше половины года бедняга Унриаль ежедневно употреблял средство, предназначенное для того, чтобы снимать очень сильную боль. После визита нарколога маркиз впал в забытье. Вряд ли эту гадость он нашел сам. Вероятно, кто-то из местных сказал ему, что так можно добиться ясности сознания, решительности и спокойствия – в любой ситуации и любой ценой. Со слов врача, местные использовали подобную дрянь именно для этих целей. Чтобы вывести остатки отравы, врач назначил двадцать дней подряд капать в кровь маркиза специальные растворы, и это было недешевое удовольствие даже по меркам империи. Пользуясь тем, что Унриаль да Шайни в основном то спал, то бредил, Дейвин да Айгит дал всем своим недомагам вволю насмотреться на последствия доверчивости и легкомыслия бывшего наместника в формате круглосуточного дежурства у постели больного. После того, как маркиз смог самостоятельно есть и добираться до туалета, его предоставили самому себе – но, как оказалось, рано. Его сознание не выдержало страшной новости о том, что магия покинула его кровь навсегда, как бывает с людьми, пытавшимися взять из Источника больше, чем могут вместить. Он впал в отчаяние и ярость, и попытался выброситься из окна, а потом кинулся с кулаками на вошедших выяснить причины грохота в комнате, но уже не мог причинить никому вреда. Просто потому, что не имел на это сил. Димитри связался с врачом еще раз, по местной смешной коробочке, заменяющей землянам медиума, коммуникатору – и услышал: да, распад личности, так бывает, вызывайте психиатра. Услышав цену на приведение в разум этого осколка человека, Димитри предпочел приставить к маркизу охрану и держать его привязанным к постели – на всякий случай. «Любая цена» оказалась для маркиза неподъемной даже в той части, которую платил он сам.

Но основную долю цены ясности сознания наместника, как выяснилось, заплатил Озерный край. По сравнению с тем, что маркиз да Шайни сотворил с этой землей, с собой он был еще почти бережным. На юге края зияла огромная язва – магическая и радиоактивная. Но она хотя бы находилась под плотной повязкой, о цене которой легату императора не хотелось даже думать. Кроме юга, было задето еще и сердце края: Санкт-Петербург. И вот там все было очень плохо. Еще хуже, чем князь подумал до отъезда. Следующий его визит в город пришелся на середину февраля и ознаменовался историей, вспоминая которую, местные безопасники вздрагивали еще лет десять. Князь вместе со своими магами и местными главами городских служб и управлений осматривал город, начав с центра. На набережной Невы перед группой откуда-то вылез местный подросток, мальчишка. Когда сопровождавшая группу охрана двинулась к нему, он распахнул куртку, несмотря на ледяной ветер со снегом – и взрослые отшатнулись. Под курткой у мальчика был объемный пояс с какими-то яркими вставками между слоями грубой черной ткани. С пояса свисали два тонких шнура. За спиной у князя щелкнуло: кто-то перевел оружие с предохранителя в боевое положение. Парень шустро подхватил шнуры в руки – и этот кто-то шепотом выматерился. Подросток услышал и гадко улыбнулся.

– Эй, красавчик! – окликнул он князя.

Димитри улыбнулся ему в ответ:

– Иди ближе, поговорим.

Но мальчик в ответ покачал головой

– Сам сюда иди.

– Не надо бы – услышал Димитри из-за спины. И пошел к мальчишке.

Не дойдя до него шагов восемь, он спросил:

– Зачем ты меня звал? Что ты хочешь?

Подросток дернул подбородком вверх и спросил:

– Где моя сестра?

Димитри прошел еще шесть шагов из оставшихся восьми и остановился, чтобы не нависать над собеседником:

– Я здесь меньше недели. Рассказывай. Лучше сначала.

Стоя под колкой ледяной крошкой и почти не чувствуя холода от бешенства, он выслушал рассказ мальчишки о пропавших летом девушках, о бездействии полиции, о наглости гвардейцев да Шайни, и о том, как и почему молодежь стала бояться приходить на Стрелку, после чего спросил:

– Предпочтешь искать ее самостоятельно там, за звездами, или доверишь моим людям? И кстати, как тебя зовут?

Так Стас Кучеров, четырнадцати с половиной лет, стал первым местным в команде Димитри. И на долгое время единственным. Так князь узнал о том, что в коммерческих схемах да Шайни, созданных для операций с живым товаром, участвовали и местные. Пояс смертника, бывший на пацане, князь брезгливо, двумя пальцами, отдал шокированным безопасникам. Город ахнул и начал присматриваться.

Сообщая об этом Полине по телефону, Виталик горестно прокомментировал «Прости, Полинчик, не доглядели» – и страшно удивился, получив в ответ веселое «Виталик, не морочься, сейчас он сам все сделает». И ведь как заранее знала. Через всего двое суток после этого разговора на набережной Сенную площадь украсил ряд кольев. Разумеется, не пустых. И горожанам не стало легче от того, что на кольях умирали чужаки, бывшие причиной их ненависти. Как оказалось очередной раз, смерть есть смерть, а боль есть боль, и вид чужого страдания своей беды не отменяет. Жители окрестных домов, привычные ко многому, пили водку стаканами и все равно жаловались на бессонницу еще месяц: стоны умирающих, доносящиеся с улицы, снились им по ночам. После этого настала очередь виселиц, все на той же несчастной Сенной. Жители матерились, привыкали жить с зашторенными окнами и ходить дворами. А затем дошло и до чистых гуманных мер: князь открыл для себя ручное огнестрельное оружие. Местом казни он выбрал Дворцовую площадь. Накануне дня, назначенного князем для исполнения приговоров, к нему пробилась со скандалом целая делегация местных.

Делегация состояла, судя по речи пришедших, из образованных и очень хорошо воспитанных людей. Они выглядели ничуть не лучше да Онгая в первую встречу и напоминали чем-то неуловимым его московскую собеседницу. Делегаты принесли бумагу с требованием защитить от казни… Дворцовую площадь. Князь не поверил глазам и перечитал петицию. Не помогло. В бумаге действительно было именно то, что он прочел. Тогда он задал им вопрос о смысле их требований и был изумлен ответом: они действительно хотели, чтобы казнь была перенесена с Дворцовой площади, а лучше вообще из границ культурного центра города. Потрясенный этой логикой Димитри задал делегатам вопрос:

– Я понял, на площади казнить нельзя. Где можно?

Делегаты переглянулись. Кто-то, скривившись, выдавил из себя слово «кресты». Остальные закивали.

Князь пожал плечами:

– Значит, там, – взял ручку и размашисто написал «Удовлетворить». Поставил дату и подпись и подвинул прошение по столу от себя.

Не успевшая вслед за старшими товарищами и учителями Марина встретила делегацию на выходе из Адмиралтейства. Все были живы, ошарашены и как-то пристыжены. Лев Яковлевич держал в руках пластиковый файл с документом и молчал. Прямо на спасенной Дворцовой у ограждения колонны группа остановилась обсудить произошедшее. Уже бог весть сколько лет приличный человек и депутат городской думы, в незапамятные времена бывший неформалом по прозвищу Китаец, глядя на файл с документом, сказал:

– Ну, что – город мы спасли. К сожалению, не от смерти, но по крайней мере от продолжения посмертного позора. Безобразно мало, но сделать больше вряд ли было возможно.

Так город отметил сто вторую годовщину Февральской Революции.