Читать книгу Купол над бедой. Дети серого ветра - Эгерт Аусиньш - Страница 5

Первое лето у наместника и у его первого заместителя получилось сумбурным и скомканным: слишком много дел требовали пристального внимания обоих. Собственно, летом оно и не было: после жаркого мая все три светлых месяца сааланцы кутались в плащи и снимали свои национальные перчатки только в помещении. Димитри уже привыкал спать на конфиденциях и в самолете, Дейвин с утра до ночи инструктировал недомагов, присланных в помощь местным специалистам. Молодняк ездил по краю с биологами и собирал образцы, обеспечивая безопасность участников. И, разумеется, публиковал свои подвиги в социальных сетях, быстро осваивая местные технологии и привыкая к тому, что для жителей края все их чудеса обыденны, как смартфон. Их земные партнеры, видя перед собой в очередной раз безусого юнца или девицу, которой место за партой или дома за уроками, злились на беспечность администрации, приславшей еще одну деточку. Но твердя этим детям про технику безопасности, все-таки работали, постепенно смиряясь с мыслью, что у саалан грамотным техническим специалистом может быть и подросток.

Иногда Димитри казалось, что местные работают, только когда на них пристально смотрят. Единственное, что они в этом году сделали на редкость быстро и дружно – эвакуировали людей, остававшихся в районах вокруг станции. Теперь не из-за аварии, а из-за оборотней. Обо всем остальном приходилось напоминать, и не по разу. Каждый новый день откусывал еще чуть-чуть ночи, предсказатели погоды, как местные, так и саалан, перестали грозиться снегом, и князь еще раз спросил городскую администрацию, что с водопроводом. До следующей зимы оставалось два десятка недель, не больше. А колодцы тут встречались только в деревне и то не всюду. Горожане привыкли, что вода сама приходит в дом, настолько чистая, что ее можно пить, и значит, водопровод был им необходим. Но весной оборотня застрелили уже в черте города, и перед смертью он успел искусать сантехника, проверявшего в подвале трубы. И всем стало ясно, что задача вернуть воду в город из сложной начала превращаться в почти нереальную. Без вооруженного сопровождения идти в подвалы городских многоэтажек работяги отказывались наотрез, а стражи порядка как-то не особо желали быть сожранными или понадкусанными фауной. Надо было что-то делать, чтобы город не опустел совсем.

Дейвин ехал с донором из Приозерска в Санкт-Петербург на его машине. Он был уже не первый раз за рулем, просто накатывал часы перед сдачей экзамена на права, и чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы говорить на довольно нервную тему. Евгений спросил, почему при всей свободе нравов саалан Дейвин предпочитает одиночество и ничего не делает, чтобы приобрести других близких друзей или подруг. Может быть, он задал вопрос не в тех формулировках, а может, Дейвин не так понял его слова, но он ответил не совсем о том, о чем был вопрос.

– Женька, со своими мне ничего не светит, пока я рядом с князем. На меня просто никто не посмотрит там, где есть он.

Донор улыбнулся:

– Дэн, хватит себя заживо хоронить… Ой, прости. Я хотел сказать, что это правится в два счета.

– Да я-то прощу, тем более в приватном разговоре. Женька, я тебе не первый раз говорю, что для наших такие шутки – уже некромантия, а это серьезное обвинение. Поэтому впредь, пожалуйста, выбирай другие сравнения. Но давай вернемся к теме. Мне кажется, пользоваться иллюзиями для того, чтобы привлечь женщину – неблагородно.

– А это смотря какие иллюзии. Я тебе покажу пару фокусов из местного набора, иллюзиями их не назовешь, но они работают не хуже.

– Ты правда надеешься этим что-нибудь изменить? Давай остановимся, я хочу договорить, глядя на тебя, а не на дорогу.

– Дэн, это моя работа, в конце концов. Не надеюсь, а знаю, что изменю. Но я не понимаю, как, прокопавшись в моем сознании несколько часов, ты ухитрился это игнорировать. Вот тут прижмись и останавливайся.

– Хорошо, давай я сам попробую вспомнить.

– Ну и что ты замолк?

– Женя, я запутался. Насыщенные цвета мне противопоказаны по цветотипу, но показаны по росту, и что делать?

– Во-первых, давай выйдем и подышим. В-вторых, Дэн, пожалуйста, забудь слово цветотип, если ты не намерен им ругаться. Как это трогательно видеть каждый раз: ты взял все, что было у меня в голове, но применить на практике можешь хорошо если одну десятую. И извини, но гардероб придется изменить.

– Что, весь? – Дейвин выглядел по меньшей мере озадаченным. Евгений кинул. На лице у него было написано сочувствие. Очень много сочувствия.

– Ты, кажется, пытаешься всю свою романтичность выразить в цветовой гамме.

– Мою – что? Ты назвал это романтичностью? Серьезно?

– Вполне, – кивнул Евгений. – Глядя на твой костюм, можно вспомнить воду Ладоги, мокрые камни и мокрые ивы, вечернее небо и ночной туман. Но это все так, пока одежда на вешалке. А стоит тебе в это одеться, и эффект получается обратный. Вот ты передо мной стоишь, и я вижу неприятного чувака в тускло-пыльной одежде. Гораздо более неприятного, чем известный мне Дэн. Твоя судьба – чистые цвета. Можешь даже носить темные, насколько ваш этикет это позволяет, но не выбирай сложные, если речь идет об одежде. А всю эту тонкую романтику с неуловимыми оттенками лучше держать в раме на стене кабинета.

Дейвин молча кивнул. Евгений продолжил, с удовольствием щурясь на солнце.

– Я знаю, что вы стараетесь не носить гладкие ткани, но пусть на тебе будет хотя бы не узор, а ткань с выработкой. И чем незаметнее будет выработка, тем лучше. Да, вот еще что. Жойс на тебе должны сидеть очень плотно, чтобы не крали рост. Вы все равно кроите прямо от бедра, так что узкими они не будут. И когда будешь заказывать новое, попроси удлинить каждый эннар и даже любой грисс примерно на ладонь от привычного. По возможности заменяй их… Черт, опять забыл. Не записал и забыл, как зовут этот ваш жилет для фехтования и жарких дней.

– Челек? Хорошо. Он должен быть светлым?

– Да, конечно. Шейный платок носи навыпуск, поверх рубашки. Он у тебя дополнительный яркий акцент. Смотри, как его надо завязывать, чтобы он работал на твои цели.

Евгений уверенно взялся за шейный платок Дейвина и завязал его другим узлом, продолжая говорить:

– Цвета рубашек у тебя должны быть ярко-светлые, так, чтобы они казались белыми под курткой, но не были белыми на самом деле.

– Экая дерзость.

– А что делать? Дерзких любят. Хочешь внимания – будь дерзким внешне. Тем более что твоему характеру это вполне соответствует. И кстати, завтра мы с тобой едем к визажисту, учить тебя краситься.

– Я умею, спасибо. А вот вы, кажется, нет. Местных мужчин я ни разу не видел в мейке, а то, что нашел в видео, меня не устроило.

– Дэн, то, чем ты пользуешься, не годится. И, кстати, манера наносить мейк тоже… Ну… Не очень удачная. И ради всего святого, прекращай пользоваться тем, чем пользуешься сейчас. И больше там не покупай. Мейк не моя специализация, поэтому давай съездим к профи и тебе подберут необходимый комплект. С визажистом можно обсудить, чего именно ты хочешь добиться, и подобрать соответствующие варианты. Будешь пользоваться вниманием не хуже князя. Я сказал, я сделаю.

– А если князь у тебя закажет консультацию?

– Ну значит будете одинаково хороши для своих. Здешние-то от вас и так в обморок падают. Тебя сменить за рулем?

– Нет. Я не устал, просто озадачен.

Незадолго до праздника летнего солнцестояния Димитри нашел время применить свои расширенные полномочия. Зимой, когда он приехал в край легатом, достопочтенный заявил, что ЛАЭС – дело Академии, она справляется с ним хорошо, купола стоят, и вот нечего светской власти им мешать делать их работу. Князь тогда считал, что его пребывание в крае ограничится несколькими месяцами. Он охотно согласился с досточтимыми и не только не стал настаивать на допуске светских магов к станции, но и отказал магам Академии в помощи, за которой они пришли уже весной. Впрочем, задачу они решили, как и обычно. Что бы ни творилось на самой станции, в Сосновом Бору радиации не было, и, если бы не оборотни, вопрос о возможном возвращении жителей встал уже к концу года. Но это было до возвращения князя в Озерный край с печатью наместника. Сейчас волей императора Димитри не только полностью отвечал за край, но и мог диктовать свои условия. Вот он и заявил достопочтенному, что светским магам тоже стоит тщательно исследовать ЛАЭС, купол вокруг нее и «невзорвавшийся реактор» – так назвали увиденное на станции местные еще зимой.

Какие-то крючкотворы, надзиравшие за правильностью использования сил, оживлявших реактор, побывали на станции почти сразу после аварии. Они пробыли там всего несколько часов, засняли все на камеры, поудивлялись и спешно покинули край, потребовав перед отлетом предоставить им все отчеты спасателей и служб, занимавшихся ликвидацией последствий аварии. И как раз к июню Димитри получил их доклад, из которого следовало, что в аварии виноват персонал станции, недостаточно тщательно соблюдавший технику безопасности. Причем этот замечательный вывод они сделали из того что запрошенные ими данные им никто не спешил предоставлять, поскольку оставшимся в живых сотрудникам станции было не до европейских комиссий, а исследования досточтимых местным ученым ничем бы не помогли. Сперва эти бумаги попали к Димитри, и он не отказал себе в удовольствии отнести их достопочтенному и попросить прочитать вывод при нем. Достопочтенный, дочитав, ошарашенно посмотрел на князя, а потом сказал: «Это переходит всякие границы. Мы не знаем, что там случилось, а они уже виноватых назначили!». Димитри философски пожал плечами и сказал: «Именно».

Так что, раскидав дела одного из дней по другим, настолько же загруженным, князь поехал в Сосновый Бор, осмотреть все внимательно как обычным, так и магическим зрением. Достопочтенный пытался было возражать, но наместник напомнил ему об условиях, на которых принял край, и тот был вынужден отступить. Димитри не сомневался, что тот найдет способ отплатить за обиду, но отступать не собирался.

Впрочем, увиденное на станции сильно не порадовало ни князя, ни его команду. Академия не особо распространялась о том, какую задачу решали маги, работавшие на станции. Он примерно предполагал, что могли делать досточтимые: разговоры вполголоса о какой-то особой чистой энергии из Нового мира давно ходили по Метрополии. И казалось логичным, что маги решили хотя бы проверить, можно ли ее использовать в заклинаниях вместо источников. Сперва Димитри принял молчание досточтимых за попытку скрыть суть эксперимента, но из того, о чем говорили, а скорее, из того, о чем и как умалчивали досточтимые, понял, что группа, работавшая на станции, отчитывалась перед достопочтенным очень условно и формально. Поэтому и сказать, что пошло не так, никто не мог: данных просто не было.

Кроме вассалов, получивших от князя поручение заниматься этой задачей, князем были приглашены в край несколько его знакомых придворных магов. Они занимались Искусством ради самого Искусства и удовлетворения собственного любопытства, принадлежали к славным и древним семьям, и были не особенно дружны с Академией. Получив таким способом гарантии сохранения разработок в секрете, Первыми приехали Ардеран и Иденай. Димитри сам отвез их в Гатчину, познакомил с такими же теоретиками из местных ученых и оставил искать общий язык во всех смыслах.

Так и получилось, что к ЛАЭС поехала довольно разношерстная компания: сам Димитри, его маги, Дейвин со своими самыми толковыми студентами, знакомые князя, по стечению обстоятельств ставшие независимыми экспертами из столицы Аль Ас Саалан, специалисты из местных, с которыми князь свел столичных математиков и философов, руководство спасательных служб и, разумеется, досточтимые, занимавшиеся куполом все это время – в качестве экскурсоводов.

Первый раз они остановились у внешнего купола. Досточтимые построили его после возвращения Источников примерно в километре от самой станции. Он обеспечивал безопасность на случай, если не выдержит внутренний купол, накрывающий место аварии. Для магов он выглядел как радужная чаша, опрокинутая на станцию. А человек, не владеющий Искусством, в солнечный день вообще ничего заметить не мог, не столкнувшись с пружинящей преградой посреди поля. Только увидев капли дождя, стекающие с невидимой полусферы, можно было догадаться о ее существовании.

Изначально считалось, что единственная цель купола – удержать выброс внутри периметра. Когда выяснилось, что фауна не имеют никакого отношения к земным животным, саалан сперва решили, что это чуждое лезет со станции. Но тщательная проверка показала, что оба купола совершенно непроницаемы, как им и положено. Откуда берутся оборотни, пока оставалось загадкой, но выходили они откуда-то из зоны отчуждения.

Визитеры чуть замешкались у купола, ожидая, пока досточтимые откроют проход, и князь услышал за спиной тихий, но очень эмоциональный разговор между приглашенным им магом и местным ученым. Речь шла о каком-то эксперименте.

– Я тебе, обалдую, пять раз показал.

– Сам ты недоумок, раз свое же рассчитать не можешь, сделать и обезьяна в состоянии.

– Да? Вот вернемся – повтори процедуру сам!

Димитри улыбнулся про себя: процесс установления связей пошел. Высоколобые умники, начав разговаривать, или найдут какой-то общий язык, или разругаются вдрызг. Со своей стороны князь сделал, что мог – позволил знакомству состояться.

Еще в первый визит внутренний купол произвел на наместника сложное впечатление. Его обучали прежде всего как боевого мага, так что он привык к смерти в самом разном ее обличии. Но вид купола над ЛАЭС озадачил даже его.

Местные, работавшие на ликвидации станции, в итоге сошлись на формулировке «на станции непроизошел взрыв». Она была ужасна с точки зрения языка, но точно отражала суть: взрыв на станции случился, но не развился и не закончился, потому что маги его заморозили. В машинном зале замерли взлетающие и разлетающиеся на куски стержни, кусочки урана и металлические фрагменты, перегретый пар поднимал крышу и никак не мог сбросить ее. Небывалая, невиданная для саалан мощь, разбуженная магией, но не являющаяся ею, дремала, готовая завершить начатое. Случись это – и море, дышащее в двух шагах отсюда, умерло бы вместе с городами, лесами и реками края, но страх вызывало не это. Начиная эксперимент, маги накрыли станцию куполом для безопасности живущих вокруг. Никто не думал о беде, для саалан это была часть обычной практики, ведь заклинания могут выходить из-под контроля даже у самых опытных магов, чему свидетельствовали мертвые поля, образовавшиеся вокруг обиталищ горе-колдунов, переоценивших свои силы. Маги не первый раз работали на ЛАЭС, не первый раз сплетали нити и закрепляли их, но в том октябре предосторожность оказалась спасительной. Никто не знал, в какой момент пропали Источники, и почему маги на станции действовали так, как выбрали. Точно удалось установить только одно: купол строился и собирался из драгоценных камней, принесенных магами для работы, и жизней людей, оказавшихся на станции. Они все так и остались вплавленными в него, не живые и не мертвые. И они не могли продолжить свой путь в Вечность, пока их общее дело не окажется завершено.

Не надо было быть магом, чтобы увидеть их, оставшихся на станции. Для местных, как Димитри уже успел убедиться, это выражение означало, что люди похоронены там, где погибли. И реальность, в которой герои продолжали жить какой-то непонятной нежизнью и умирать несмертью, для специалистов любого уровня оказывалась шоком. Впрочем, маги саалан тоже пугались, взглянув на купол Зрением.

Досточтимые разливались соловьями, проводя одновременную экскурсию и для местных, и для магов. Большую часть того, что они рассказывали, Димитри уже и слышал, и читал в их отчетах. Заскучал не только он: Дейвин поймал его взгляд и жестом показал, мол, я тут прогуляюсь. Димитри кивнул и продолжил слушать. Ему предстояло присутствовать при всех формальностях инспекции зоны бедствия, а потом его ждало очередное совершенно бессмысленное на его взгляд совещание о надежности купола из любимых местными.

Наместник императора Аль Ас Саалан в Озерном крае, князь Кэл-Аларский и вице-император Ддайг Димитри да Гридах сегодня во время специальной инспекции совершил плановый осмотр места аварии в Сосновом Бору. Также он принял участие в совещании служб, ответственных за работу в аварийной зоне. На этом совещании он заверил администрацию края в надежности и безопасности купола, установленного саалан. Наместник подтвердил обязательства саалан по поддержанию и укреплению мер безопасности, подчеркнул необходимость расследования причин не только силами местных специалистов, но и силами Империи Белого Ветра, поскольку их специалисты находились во время аварии на станции. Господин наместник выразил надежду найти верное решение в этой непростой ситуации и пообещал краю помощь и поддержку империи.

18. 06. 2019, информация на портале администрации империи в крае.

Сперва Дейвин решил вернуться назад и осмотреть края внешнего периметра. У него не было какой-то конкретной цели, он и Зрением-то почти не пользовался. В любом случае, маг собирался вернуться на станцию один, чтобы без помех сосредоточится и разглядеть детали. И для начала ему хотелось представить себе хотя бы примерное количество необходимых действий. Его считали занудой, и говорили, что без предварительного плана он и ложку в руку не возьмет, но он просто не любил ходить два раза, если можно обойтись одним.

Граф мысленно представил карту и прикинул, откуда бы он смотрел на ЛАЭС, будь он местным, решившим сделать красивые фотографии для социальных сетей. Кивнув гвардейцам, он взял ближайшую машину и поехал на пирс в устье местной речушки. ЛАЭС отсюда была хорошо видна. Магическим зрением купол с этой точки виделся мыльным пузырем. Если кто-то стоял здесь в момент аварии, он мог увидеть все, что было. Окажись тут маг, картина была бы еще более полной. Должно быть, до аварии этот пирс использовали как причал для яхт. Сейчас он был пустым и голым. Дейвин подошел к самому краю бетонной плиты, посмотрел в воду под ногами, потом снова на станцию – сперва глазами, затем Зрением. Повернулся, не меняя режим обзора, и заметил какой-то странный отблеск в камнях, обрамляющих пирс. Подойдя к нужному месту, наклонился и поднял что-то. Находка оказалась медальоном на стальной цепочке, сделанным из металлического осколка шириной в два пальца и длиной с треть ладони. Рядом с ним совершенно точно колдовали год или около того назад, следы заклятий въелись в металл настолько глубоко, что не истаяли и не пропали за прошедшее время. Но создан он был не колдовством. Довольно давно, почти восемьдесят местных коротких лет назад, этот осколок был частью чего-то большого и смертоносного. И это большое, перед тем, как распасться и даже после, забирало жизни у врагов этой земли. Потом железо лежало в земле, пока его не нашли и обработали вновь. Маг посмотрел обычным зрением и прочитал гравировку: «Это было недавно, это было давно». Под фразой были пять параллельных линий и между ними какие-то смешные значки, похожие на флажки. Похоже, в Новом мире появился неучтенный фактор. Очередной.

Маг уже возвращался, когда Асана кинула ему Зовом забавный, на ее взгляд, эпизод. Дело было в полицейском участке. Кто-то из гвардейцев помогал местным регистрировать имеющееся на руках у населения оружие. Отряды внутриквартальной самообороны формировались из местных, и стоило хотя бы понимать, что у них есть, а чего не хватает. Вот Асана и услышала, как ее подчиненный говорит своему собеседнику, невидимому и не слышимому с той точки, где она стояла:

«Ахха, регистрируем… Говорите, вы с Дачного проспекта, да? И много народу? ааа… Какое самое высокое здание? ммм… Послушайте, а вам пулемет точно не нужен?»

Но развлекли ее не слова: что может быть странного в предложении оружия людям, вынужденным обороняться от враждебных животных. Насмешило ее выражение лица сопровождавшего ее начальника отдела. Полиция не могла защитить людей ни с помощью империи, ни самостоятельно, но, похоже, идея свободного владения оружием их беспокоила куда больше, чем оборотни в кустах и подвалах. Картинку, переданную Зовом, Асана сопроводила коротким сообщением: «ты хотел знать, что такое „сложные щщи“ – ну вот, смотри».

Тем вечером Дейвин долго выяснял у нее, как отличать на слух те щи, которые еда, от тех, которые выражение лица. Выяснить связь он уже даже не пытался.

А с утра на него свалился Евгений и попытался вытащить гулять, но Дейвин, нагулявшийся досыта за предыдущий день, не проявил энтузиазма, да и погода испортилась, и разговор внезапно свернул на тему цвета одежды и его социального значения. Дейвин решил было объяснить все в три фразы, но Женька умел быть не менее въедливым, чем он сам.

– Подожди, Дэн, я записываю. Сколько цветов может носить купец?

– Женька, купцов не бывает. Это не сословие. Бывают люди, занимающиеся торговлей. Это не влияет на статус и знатность. В основном не влияет. Тебе удобно писать, держа блокнот на колене?

– Тогда рассказывай сначала. Рабы, крестьяне, ремесленники, дальше?.. Да, вполне удобно, спасибо

– Рабы тоже не сословие. Это невезение, оно временное. Дальше дворяне. Смертные, мелкомаги и внелетние маги, как я или Асана.

– А наместник? – Евгений взял чашку, принюхался, – Из чего этот чай, Дэн? Напоминает скорее ройбуш.

– Князь. Он тоже внелетний маг. Наместник – это его работа. А титул у него княжеский. А чай из Хаата, это… Ну… В общем, они считают, что они страна.

– А по количеству земли вы дворянское достоинство не измеряете?

Дейвин пожал плечами, подвинув блюдце с лимоном поближе к Женьке. Хаатский чай был сладким сам по себе, некоторым он казался даже слишком сладким.

– А зачем? Размер земельной собственности зависит от возможности за ней уследить.

– И правда, незачем… А с цветами что? О, лимончик, спасибо.

– Рабы – нет права на цветную одежду. Крестьяне и ремесленники носят один цвет. Одна группа семей – один цвет. Смертные дворяне носят два цвета, или три, если есть дети-маги. Мелкомаги носят три цвета, или четыре, если есть земли рядом со столицей. Внелетние маги носят четыре, пять или шесть цветов, зависит от размера владений и их удаленности от столицы. Маги Академии носят все оттенки серого, но он не цвет. Император носит белый.

– Сочетать цвета можно?

– Можно и даже желательно, но маги стараются не злоупотреблять этим. От работы в Потоке глаза быстро начинают болеть, если смотришь на яркое.

– Так вот откуда твоя любовь к сложным и приглушенным цветам… Как же ты здесь будешь, когда электроснабжение восстановится?

– Сначала надо его восстановить, – вздохнул маг. – Хочешь посмотреть на наш зимний сад? У князя свой, туда никому нельзя, а у остальных общий, и в него вход свободный.

Растяжки в подвалах в Автово были явно делом боевиков. Полина попросила на работе выходной и приехала в город кое-что проверить. Ее самые скверные ожидания оправдались: лаборатория не уцелела, вместе со всей бригадой химиков. Не выжил никто. В районе резко стало кисло. Плюясь про себя на внезапные параллели своих интересов с действиями власти, она поехала к мужикам на Славу. Разговор вышел на редкость мрачный. Она хотела «найти этих недоумков и в глаза им посмотреть», но сама понимала, что это эмоции и вопрос уже стоит не так. Выслушав ее, Виталик сказал:

– Это либо Алисин выводок, либо ребята Эмергова, больше в городе никого достаточно долбанутого для такого нет.

– Не Эмергов точно. Не их стиль. Заметь, они даже ответственность за это на себя не взяли. Москва вообще не заикнулась о том, что они в курсе событий.

– Поля, тогда с девочкой надо что-то решать, она становится проблемой.

Полина вздохнула.

– Ребята хотят умереть за город, в отличие от нас. Мы-то планируем в этом городе жить… сколько получится. И только потом, может быть, умирать, если жить не дадут. Они, видишь, сразу перешли к последнему пункту нашей программы. При такой постановке вопроса косяки неизбежны.

Виталик нехорошо усмехнулся:

– Знаешь, следующий такой косяк – и я им сам помогу.

– Вот нам только внутренней склоки в Сопротивлении не хватало. То-то сааланцы порадуются… И эмерговским подарок будет.

– Ну Поля, ну а как? Ты уж определись, что ли.

– Да не надо им помогать, они сами справятся. А мешать тем более не надо, проблем не оберешься.

– Ну хорошо, а хочешь-то ты теперь чего?

– Я хочу мирного сосуществования крыльев Сопротивления. Понимаешь? Мирного!

– Ну хорошо. Я встречусь, поговорю. Но ты понимаешь, что если это не решить, накладки будут неизбежны?

– Да понимаю… будем отчасти предупреждать, отчасти уворачиваться. Но нужно им как-то донести, что кроме них, тут еще и мы есть. И у нас есть свои планы. Не всегда совместимые со взрывами в жилых кварталах.

На этот раз Виталик нашел меня сам. Я не считала, что растяжки в подвалах были ошибкой, ведь они появлялись аккурат перед рейдами ветконтроля, и не моя вина, и не того парня, что ее ставил – а может, и девочки, я даже и не знала, кто в том районе мог быть, в этом и идея – если его отменили и вместо коллаборационистов пришли хозяева. Но мой собеседник думал иначе. Из его слов получалось, что ребята, взявшие и творчески переработавшие инструкции из моих текстов, мешали его людям. И, в отличие от меня, для него случайные жертвы были не только строчкой в криминальной хронике. Я, выслушав его, сказала:

– Да, нехорошо вышло. Но сам понимаешь – информацию брали с сайта муниципалов, и отменился рейд или номер дома клерк спутал, теперь не узнать. А если проблема с тем, что они там варили – так ты скажи, что надо, я привезу. Все равно я в Москве и в Хельсинки бываю, кому рецепты штампануть – тоже найдется. Можно и легального.

– Ну давай хоть так., – вздохнул он, – ведь целый район обсох, людей выручать надо.

– Договорились.

По итогам разговоров с ним и со своими, мы с ребятами решили, что растяжки действительно хороши только для подростков, не знающих, как о себе заявить. После майской истории с храмом ничего сравнимого устроить пока не получалось. Именно этим и стоило заняться. Ну а подростки… Чего уж теперь-то. Если информация ушла в сеть и разошлась по целевой аудитории, ее уже не убрать. Да и в любом случае, впереди был лагерь. Место под него выбирала не я. Я вообще как-то не вдохновлялась всей этой лесной романтикой, но людям хотелось, и Эгерт обещал хороших инструкторов и полезные беседы. Так что ребята нашли хорошее местечко около Заходского, подальше от ЛАЭС и поближе к границе. Там и обосновались. Я встретилась вживую с некоторыми из сетевых контактов, да и Эгерт не обманул – лекторов прислал что надо, хотя сам доехать не смог, и за него пришлось отдуваться мне. Может, так было и к лучшему, народу понравилось, и мы условились устроить что-то похожее на следующий год.

– Виталя, это вообще что? Откуда это на портале, вы там башкой пошли все дружно, что ли?

– Поля, не шипи, пожалуйста. Сейчас вариантов уже нет, Алиса не сама рулит этими обалдуями: информация утекла, и понеслось по всему городу.

– Да твою-то мать…

– Что уж есть. И отвечать за инициативы каждой внутриквартальной песочницы она не будет, в этом я ее понимаю. Так что по подвалам варить больше не получится, растяжки будут. Если только чердаки как-то открывать или за город перебираться.

– Чердаки – это зашибись вообще. Отличная идея. Чтобы фавны по всему дому разбежались, ага.

– Ну так и я про что. А тут готовое и чистое. И даже рецептурное, под заказ.

– А люлей от полиции тоже по рецепту принимать будем, или как?

– Поля, каких люлей? Очнись, Димитри гоняет только за снег и синтетику, и то без азарта, кокс ему слева, черный тоже. Особенно если не бодяжить совсем уж бессовестно. Налог на это, конечно, выше, чем на алкоголь, но вполне терпимо, учитывая расклад. Еще и проштампуют.

– Иди ты)) А кто?

– Да бывший ОБНОН.

– Ничего так новости))

– Ага) Уже год как почти все легально.

– Да, смешно… Виталя, в общем, я не рада. Но сделать ничего не могу, поэтому молчу.

– Так и запишем: три голоса «за» и двое воздержались.

– А второй кто?

– Юрка.

– Странно, я думала, будет возражать Марина.

Первого октября девятнадцатого года наместник устроил пресс-конференцию по итогам прошедшего лета. Я смотрела ее по единственному каналу телевидения, оставшемуся в городе после аварии. Димитри отвечал на вопросы журналистов, особо подчеркивая важность совместных усилий. За лето империя трижды расширила свое присутствие в Озерном крае. Наместник объяснял это печальной необходимостью обеспечить местных жителей защитой от инородной фауны, но он не пообещал, что после решения задачи пришельцы вернутся за звезды, вовсе нет. Наоборот, он сказал, что несмотря на эвакуацию большей части Ломоносовского района, укрепления оставшихся жилыми поселков саалан продолжат. И что они будут встраивать в привычное нам административное деление свою систему, для более четкого понимания, кто конкретно за какой кусок земли и чью безопасность отвечает. Короче, феодализм – вот светлое будущее человечества, и Димитри – пророк его. Но вот сочетание «Сиверская марка» и «вассалитет» рядом с упоминанием высокотехнологичных медицинских разработок, генетических исследований и перспективных открытий, уменьшающих риски последствий контактов с фауной, на мой вкус звучало крайне забавно. Задали наместнику вопрос и про полный легалайз оружия. В крае с этим было очень свободно, хоть на танке катайся, если бы на территории края были танки на ходу. Наместник со смешком ответил: «Я вообще не понимаю, как вы тут без оружия ходите, для меня это как голым на улицу выйти».

В сети тем временем прыгали москвичи и правительство в изгнании: этим летом их любимой темой было «Как саалан намеренно выпустили оборотней, чтобы предстать защитниками». Каждый раз, как из империи прибывали новые люди, в очередной желтой газетенке появлялись статьи с «доказательствами» и «показаниями очевидцев». Разумеется, начиналась новая волна массовой истерии, конечно, саалан были ни при чем. Если бы оборотни были из их мира, они бы знали, что с ними делать и как бороться. В заговор молчания, в котором участвуют тысячи человек, мне не верилось. Ну и зачем бы им был нужен Центр по изучению ксенофауны, если бы они вывели этих тварей в секретных лабораториях дома? А их маги были удивлены, озадачены и не понимали, что делать с этими тварями.

Летом, когда я в очередной раз ездила в Хельсинки, Эгерт устроил мне встречу со своими знакомыми журналистами. И вот в процессе неформальной беседы, плавно переходящей в пьянку, один из них, британец с классическим произношением, спросил меня, что я думаю об этой версии. Я посмотрела на него, вздохнула и ответила:

– Мне кажется сомнительным, что наши дорогие гости стали бы выпускать опасных тварей в крае. Саалан пришли к нам навеки поселиться, а жить на земле, забрызганной ошметками этой гадости, несколько затруднительно. Думаю, оборотни – просто еще одно следствие аварии на ЛАЭС, с которым они тоже не знают, что делать. Как и со всем остальным.

Эгерт сделал неопределенный жест всем лицом, но промолчал. Позже я много раз спрашивала себя, не стоило ли чуть-чуть согрешить против истины и обвинить пришельцев и в этом, но… Зачем приписывать им чужое, если и сделанного хватает, чтобы загонять саалан обратно в порталы и запечатывать их навсегда?

Миссия Академии при администрации наместника края выражает готовность самым серьезным образом участвовать в поддержании культурных и нравственных норм, как у граждан империи, составляющих ограниченный контингент, присутствующий в Озерном крае, так и у местных жителей, дух которых мог пошатнуться и обратиться во тьму за последние трудные годы. Миссия готова помогать людям справляться с жизненными сложностями и преодолевать сомнения, страхи и неуверенность в завтрашнем дне.

С портала администрации империи Аль Ас Саалан, 02. 11. 2019

К зиме Сопротивление заметило, что дозрел еще пакет проблем. Началось все довольно невинно: в ноябре сааланцы восстановили городскую радиостанцию и на единственной оставшейся волне начали вещать свое. То же произошло и с телевидением. Поначалу от того, что лилось из репродукторов, мозг вскипал и вытекал из ушей. Народ плевался, матерился, выключал радиоприемники, но это не помогло. Сааланцы включили уличное вещание, и на улице было никуда не деться от потока чуши из репродуктора. Звучало это как сущий бред – отрощенный, развесистый и внутри себя очень логичный. Но слушать это более или менее включенной головой было невозможно. Стоило попытаться вникнуть в смысл – и сразу казалось, что из репродукторов лезут сразу Кашпировский и Ванга, а за ними колышется толпа, состоящая из всех сезонов сериала «Битва экстрасенсов» полным составом, вместе с кришнаитами и саентологами. Весь этот бред предлагалось считать религией. Для полного сюра всех желающих причаститься к вечности и благости звали водить с сааланцами хороводы и обещали научить делать это правильно. Горожане сначала смеялись, потом плевались, а потом перестали замечать текущую из репродукторов чушь. Если прислушаться, то ничего нового в этих речах не было. Личная ответственность каждого за судьбы мира, магическая связь между твоими словами, мыслями, действиями и благополучием твоих ближних, волшебство в каждом из нас – обычный набор шаблонов, известный любому участковому психиатру. Но были в этом потоке и более серьезные вещи. Вслушавшись в это все на пробеге по своим делам в начале июня, Полина развернулась с полдороги и пошла к Марине без звонка. Марина ей открыла во вполне расслабленном состоянии, она как раз поставила в духовку халу и думала над судьбой половины курицы, принесенной с рынка. Выслушав Полину и включив по ее просьбе радио, она поначалу не поняла, в чем проблема. Решив, что подруга просто проголодалась, и задав для порядка вопрос, а чем опасны эти бредни из репродукторов, усадила ее к столу и выдала кружку с чаем и блюдце драников. Но Поля, обняв кружку руками, в нескольких фразах описала перспективы:

– Ну смотри. В некромантию теоретически попадают аборты, а с контрацепцией у нас что? Правильно, ее нет. Туда же попадает донорство. То есть, как только досточтимые начнут прикручивать кран, а они начнут, оперировать даже аппендицит придется катиться в Московию, да и со сложными родами с потерей крови тоже, того, начнутся вопросики. Не говоря уже о других полостных операциях. Да что там, о любых операциях, для которых может потребоваться донорская кровь. Серьезные травмы окажутся смертельными, про трансплантацию можно забыть, сердечная или почечная недостаточность станут смертным приговором. В общем, Мариша, нам тут из хирургической медицины остается только стоматология. А еще в категории криминала оказывается вся работа с захоронением и перезахоронением, а заодно и с вещами, принадлежащими мертвым.

У Марины слегка сбилось дыхание. Стоя с забытой курицей в руке, она спросила:

– И формулировка некромантии таким образом?

Полина невесело усмехнулась:

– Они же сказали. И через час опять скажут, ты послушай: «те, кто тайно отнимает жизнь у живых и тревожит прах мертвых вне стен медицинского учреждения». Причем, Мариш, заметь, в «прах мертвых» они уверенно пишут и антиквариат…

Марина наконец вспомнила про курицу и опустила ее в закипающую воду.

– Ну я понимаю, почему они это муссируют, им очень не хочется возвращать экспонаты Эрмитажа, а наместник давит. Экспозицию в Главном штабе открыли и расширяют.

– Ага. Угадай, что будет с музеем этнографии. И с музеем блокады. И с музеями-квартирами писателей и композиторов.

– Полиш, – вздохнула Марина. – мне кажется, ты преувеличиваешь. «Медицинское учреждение» в их определение явно в Питере дописали, наверняка и для музеев исключение придумают. Живой Город поможет.

– А что Живой Город? Они у него с рук едят. А он своих попов затыкать что-то не торопится.

– Кушай драники. Сейчас я Вале позвоню, будем думать вместе.

Через полтора часа приехал Валя. Полина с первого взгляда определила его как очень добродушный и спокойный бетонный блок. Он наскоро представился, вник в общую картину и добавил в нее еще красок. Тоже не самых светлых. Выслушав Марину, он повернулся к Полине, угадав в ней автора разбора очередной мути сааланского производства, и сказал:

– Поля, главный попадос будет не там. Кости же еще есть. Их ведь поднимают каждую весну даже при хозработах. Причем если захороненных поднять – это задача более сложная, все-таки надо найти яму и два метра рыть, то незахороненные, или захороненные одиночно и не перенесенные, лежат под поверхностью. Понятно, что по частям, если по могиле плугом пришлось. А захоранивать самовольно, получается, нельзя. Ну или вот-вот будет нельзя. И в борозде их не оставишь, люди же. А дома хранить тоже нельзя. И в морг или хотя бы в полицию не сдашь: чтобы приняли, надо доказать, что это человеческие. А чтобы доказать, надо принести позвоночник или череп, хотя бы фрагменты. А берцовые или там ребра – куда хочешь, туда и девай. Особенно если не целые. Но, сука, те же самые ребра оказываются подсудными, если их не принести и закопать самовольно или хранить дома, дожидаясь возможности подхоронить тихонько в ближайшую братскую. А в полицию принесешь, так ведь не возьмут. Классные вилы, хрен увернешься. Это не считая того, что весь копаный огнестрел теперь опять криминал. А новый из Китая идти полгода будет. И оборотни в любом дворе по южному берегу Невы.

Госпожа психолог высказалась непечатно – негромко, но так зло и заковыристо, что Марина уронила крышку кастрюли, а Валентин покрутил головой. А Полина, проматерившись, с усилием проговорила:

– Пока можно, считаем, что этой проблемы нет. Когда проблема появится – мне несите, разберемся. Лазейка у нас есть, хотя и очень ненадежная. По нашему законодательству кости, обработанные с художественно-эстетическими целями, не являются останками. Они уже арт-объект. То есть, главное, чтобы не попался гравер. И если никто не укажет на выполняющего работы мастера, то самое скверное, что может случиться – это изъятие арт-объекта у владельца. И вот после изъятия пусть голова болит у них. – Вздохнув, она продолжила, – А на это лето задача у нас простая: убрать все, что они могут захотеть спереть или испортить. По второй мировой экспозиций оставлять нельзя. Ни одного предмета, вообще ничего. Ставлю свою голову против пустой пивной банки, что если до этого дойдет, то витрины с военной тематикой под пресс пойдут первыми.

Марина тоже вздохнула и пошла к окну с пепельницей:

– Полиш, может, все-таки обойдется? И не надо таких радикальных мер? Это ведь силы и время. Ну не верю я, что сааланцы станут целенаправленно разрушать памятники культуры. Да Шайни их просто спятил, Эрмитаж они разворовывали, а не боролись за нашу нравственность. С медициной ты права, и именно этим стоит заняться в первую очередь.

– И этим тоже, – сказала Полина. – Лишь бы Петрозаводск с потоком справился, надо поискать, кто там у нас, и предупредить.

Впрочем, в официальных новостях и частных слухах и так хватало поводов для беспокойства, так что в общем потоке треша прогнозы развития событий стали не более чем еще одним поводом активно не любить сааланцев. И вот теперь, ноябрьским вечером в Корытово читая эту заметку, Полина ежилась, пододвигая ближе совершенно нелегальный обогреватель с «ключика» размером чуть больше литровой банки, вспоминала летний разговор и думала, каких сюрпризов ждать в первую очередь.

Мам, привет. Напиши, как вы отметили рождество? Я был на междусобойчике в редакции Собаки, потом в Кульке пили чай на кафедре, а перед этим заезжал Дэн, у них тоже праздник, но не двадцать четвертого, а двадцать второго, точнее, в ночь на двадцать третье. Так и называется, Длинная ночь. Двадцать второго начинают, а заканчивают как получится, в этот раз тринадцатого января, позавчера.

Кстати, я тебе обещал рассказывать про них, вот, читай. У меня сегодня был смешной день, я так забавно давно не работал. Мы разбирали гардероб наместника. Это не мой профиль, но в крае живого мужского стилиста не найти, они все уже не здесь. Так что всем участникам повезло, когда выяснилось, что я помню базу из спецкурсов в школе телевидения. Короче, взял я картонки и поехал в Приозерск. Потратили весь день. Получилась детсадовская игра «вы поедете на бал», весь перечень условий нашелся. У них весь процесс подготовки к выходу происходит в гардеробной, представляешь? И туалетный столик в ней стоит, и вся косметика там же, и оружие. Да, у всех их мужчин есть привычка пользоваться декоративной косметикой, наравне с женщинами. Кстати, в походных условиях у саалан гардеробная совмещается со спальней. Из тканей у них в их мире есть только шерсть и парусина, и теперь они уже знают местный шелк. А остальное пришлось рассказывать, вот тут и началось. Синтетика на них рассыпается в пыль за считанные минуты, мы проверили. Остаются только естественные волокна, но это половина дела. Еще есть вопросы к цвету. Белый носить в принципе нельзя никому и никогда, это официальный государственный цвет, так что кроме правящего императора его никто не носит. Это не государственная измена, но сравнимо с попыткой завернуться в государственный флаг и так пойти по делам. Черный тоже не носят, это цвет старых богов, а саалан со своими старыми богами что-то крупно не поделили, и с тех пор не хотят их знать. Теперь представь себе лицо сааланца, которому предложили надеть черный костюм на белую рубашку. Я, конечно, сразу сказал, что мы уходим от этого формата.

Серый цвет носит их церковь, так что он тоже применяется в светской одежде очень ограниченно. Фиолетовый у них цвет траура, то есть, такая одежда нужна, но наместник очень надеется, что она не понадобится срочно. И с этими ограничениями нужно разобрать гардероб главы края и выбрать сочетания, в том числе для представительских целей. Ну и составить перечень недостающего. Говоря все это, он улыбался, но мне смешно не было. От идеи переодеть его в местное мы с ним отказались сразу. По опыту работы с его замом я уже знал, что это неудачное решение: они фехтуют, прыгают, и вообще ребята довольно подвижные. А шить костюм беспок на их фигуры… даже если такое ателье сейчас тут есть и чудом живо, меня бы прокляли все, от закройщика до директора. Но так даже лучше: разница культурных кодов меньше шокирует, потому что сразу заметна.

В общем, потратив пять часов, мы с частью задачи как-то справились, а часть передали его горничной и секретарю. А потом пошли урезать в правах и амбициях протокольную службу. Представь себе их лица, когда я им начал объяснять, что приемы black tie и white tie при этих культурных ограничениях становятся недоступным форматом, но надо как-то сделать так, чтобы саалан не выглядели дикарями, не умеющими крутой официоз. А рядом сидел наместник, сочувственно им улыбался и кивал, подтверждая, что я не вру… В общем, я тут застрял, мам. Не волнуйся сильно, пока все в порядке, созвонимся.

Люблю, целую, Женя.

За встречами и переговорами прошел декабрь, за ним январь, в феврале я получила транш от Эгерта на весну. А март двадцатого года начался для меня с раннего звонка. Было что-то около полудня, так что спросонок я ответила сразу. Кто-то знакомый, но не узнанный, по страшному секрету сообщил ужасную тайну: оказывается, саалан люди!

Я глубоко вздохнула, проглотив все, что стоило бы сказать за такую потрясающую новость, и спросила:

– И что? На крокодилов они вроде никогда похожи не были.

Голос не унялся и продолжил городить какую-то чушь про племянницу или двоюродную тетку, институт гриппа, Центр ксенофауны, проверку ДНК и так далее и тому подобное. Я наконец смогла проснуться до конца и расспросить незнакомого знакомца. Вспомнить, кто это верещит мне в трубку, так и не удалось.

Сплетня действительно шла из института гриппа. Они каким-то образом добыли образец тканей саалан. Зная наших гостей, я сильно предполагала, что это выглядело как «возьми эту щеточку, потри ей за щекой и дай мне, очень нужно», те и дали, они не жадные. Выделенную ДНК сравнили с нашей – и удивились. Но не сильно. Совместные дети от смешанных браков рождались все время оккупации, вполне себе жили, прививались по национальному календарю, лечились от простуды – и они не вызывали у педиатров сильных подозрений. Последнее я проверила лично: если врач не знал, что перед ним полукровка, то у него не возникало желания вызвать коллег и устроить лишний раз консилиум о необходимости и безопасности панадола при температуре или нужности медотвода от простейших манипуляций. Но общие дети еще не доказательство, доказательством будет появление детей у этих детей, а до этого еще лет десять. А тут город получил прямо экспертное решение. Для служебного пользования, разумеется, но кого и когда это останавливало?

Люди саалан или нет, мне было по большому счету наплевать. На весну и лето у меня имелись свои планы на их культурный досуг. Едва саалан обустроились в Питере, как они занялись вербовкой паствы. И для них ведь все было всерьез, они не подводили свои политические цели под религиозные обоснования, скорее, решения их власти определялась верой. Не удивляло это ни разу: отпечаток эпохи может быть любым. А вот последствия получились интересные. Сперва вдруг оказалось, что православная церковь вовсе не считает свою роль в крае руководящей и направляющей, а является последовательной сторонницей светского государства, в котором все религии равно отделены от государства, и свобода совести – важнейшая из свобод. Причины их беспокойства были совершенно очевидны: саалан не поняли ни икон, ни святых. Да и сам функционал нашей церкви оказался им чужд, они не видели практической пользы от ее деятельности. Это совсем не удивляет, если считать сотворение чудес работой с должностной инструкцией, трудовым договором, зарплатой и соответствующим компенсационным пакетом. А гости придерживались именно этого мнения. Просматривая ролики споров церковников саалан с нашими, я думала, что пришельцы где-то сперли атеистические методички тридцатых, слегка разбавили их тезисами Лютера, полили сверху иконоборчеством Византии, приправили здравым смыслом людей, точно знавших, что их технологии – на самом деле магия, и теперь всем этим богатством закатывают своих несчастных оппонентов под грунт. Впрочем, некого равновесия и компромисса церковь и маги достигли. Новая власть перевела храмы на полную самоокупаемость, а попы, в свою очередь, срочно вспомнили, что любая власть от бога. Сотрудничество оказалось взаимовыгодным: саалан явно не сами решали, кто язычник, а кто правоверный. Им помогли православные, судя по проводимым в жизнь решениям. Именно этому альянсу край был обязан тем, что к весне двадцатого года легальными на территории остались только мусульмане некоторых более светских направлений и иудеи. Все остальные чувствовали себя весьма стесненно, впрочем, баптистов я в Питере видела, да и листовки саентологов мне попадались регулярно.

Сами саалан охотно заняли все освободившееся поле, публично проповедуя и отправляя свои ритуалы. И для этого они постоянно использовали наши фонтаны. Нет, они не делали с ними ничего плохого, не мешали делать селфи и фотографировать свадьбы, не имели ничего против монеток на память. В общем, они не мешали жителям города. И при других обстоятельствах даже были бы милыми, потому что их религиозные обряды выглядели как групповые танцы вокруг выбранного ими объекта, чаще всего – фонтана, и желательно на улице, если позволяла погода. Так что в теплую погоду они кочевали по всему центру, то и дело устраивая несложные танцевальные шоу то у Казанского собора, то у Зимнего, то, если удавалось собрать толпу – у Финляндского вокзала. Но особенно им полюбился Летний сад. Я его тоже любила. И давно собиралась завести видеоблог, тем более что инет в городе стал за этот год доступнее, и оставался все таким же анонимным.

Ролик, как и ожидалось, разошелся мгновенно. Меня в кадре не было, да и зачем бы мне. Зато там был фонтан Летнего сада крупным планом, и плавающие в нем желтые резиновые уточки в количестве пятидесяти штук, причем двумя кругами, один по часовой стрелке, другой против. «Если этот детский сад воображает, что их богам угодно, чтобы они водили хороводы у фонтана, то давайте дополним сюжет до восстановления гармонии,» – ехидно предлагала я за кадром. Группа сааланцев в светло-серой одежде, стоящих в полной растерянности перед этой красотой, действительно смотрелась полностью логично и законченно – в фонтане инкубаторские, и снаружи тоже. Входящих в Летний Сад после этого до конца сезона досматривали крайне тщательно и не пускали на территорию парка ни с какой ручной кладью крупней дамской сумочки. Город на их хороводы без смеха не мог смотреть до самого листопада. К проповедям на радио саалан добавили просьбы уважать их религиозные чувства. Источник саалан тоже прошерстили, но в его мешанине еще пойди разбери, сами это уточки так зацепились или помог кто.

А впереди было лето и второй лагерь в Заходском, который мы устраивали вопреки настойчивой рекомендации саалан и местной администрации избегать выходов в лес вне случаев крайней необходимости. Впрочем, второй их настоятельный совет, а именно брать с собой оружие, если уж вышел за ворота деревни, мы собирались даже перевыполнить. И, как назвал это один из моих новых друзей, мы собирались в полной мере творчески переосмыслить реальность.

К весне я поняла, что пацанчикам Эмергова явно надоело за мной гоняться, тем более, что планируемого результата они не получали. Ни моего трупа, ни громкого скандала. Люди ушли – люди не вернулись, бывает. Ну а я… Я снова каталась по всему миру. Задачу найти независимое финансирование я решила: ввозить в край, вывозить, какая разница. Второе даже лучше, если знать, что и кому везешь, и ехать в страны, где за невинную травку расстреливают. Это в Питере теперь хоть на балконе ее расти. Пока для личного употребления, всем плевать, а начнешь продавать, так заплати налоги и спи спокойно. И поскольку мне было все равно, каким именно путем возвращаться из таких поездок, я не ленилась заехать и в Европу, и в Штаты. В какой-то момент я заметила, что одинаково часто встречаюсь с журналистами, пришедшими от Эгерта, и с теми, кто нашел меня сам, говорю о ситуации в крае, о саалан и вообще о происходящем в Питере. Если меня спрашивали, как именно я выезжаю из страны, я отговаривалась прозрачными границами с Московией и плела еще какую-то неимоверную, но совершенно непроверяемую чушь.

Я была как раз в одной из таких поездок, когда в мессенджер пришло короткое сообщение: «Леха застрелился». Я перечитала его трижды, прежде чем улыбнуться своему собеседнику и сказать, что мне надо срочно в дамскую комнату. Леху я знала еще до вторжения. Он был из поисковиков, ребят, устраивавших и до, и после вторжения вахты памяти. Не парады ряженых в новоделаной форме второй мировой, которыми заполнялся город девятого мая – у этих главным их трудом было раз в году несколько часов постоять у памятников павшим. Спереть название чужой работы они, однако, не побрезговали, их выходы в свет тоже назывались вахтами памяти. Но Леха был из молчаливых ребят, которые в этот самый праздник стояли в мокром раскопе и руками вынимали из глины останки, остатки личных вещей и то, во что превратилось оружие. Им всем было не лень перетирать руками каждый комок мокрой глины в поисках личного медальона павшего бойца. И вот – эта новость. На их группу вышел оборотень. Его убили, конечно, но Лехе не повезло. Превращения в фавна он решил не дожидаться, проверять, нет ли у него вдруг иммунитета, тоже не стал. Все решил сам, как всегда. Мне было невыносимо горько. И все, что я могла – это записать в счет саалан и лично наместнику и эту смерть, и все последующие. Им и всем предателям, выбравшим сытую жизнь и безопасность за счет своих же соседей, вытаскивавших город на себе с начала вторжения.

…Мир сложный, но смешной и милый, особенно их звери. Ящеров здесь очень немного, рептилии по большей части невелики и безопасны, зато зверей с теплой кровью много, и они разнообразны. Многие из них живут с человеком долгие сотни лет и верно служат ему. Я уже знаю лошадей, собаку, кошку, козу и овцу, издали видел корову. Лошадь и корова ростом примерно равны громовому ящеру, но короче, за счет другого устройства тела. Лошадь – упряжное животное, или для езды верхом, корова – молочное и мясное, овцы для шерсти и мяса, козы для молока и некоторые породы для шерсти. Как видишь, тут все отдельно, а не вместе, как у нас. Собака и кошка – звери-компаньоны, но они не работают по дому, как сайни, а охраняют дом и следят за благополучием человека. Здешние люди хуже понимают себя, чем мы, и их звери оказывают им серьезную помощь, сообщая об их настроении и состоянии. Сейчас здесь лето, но из-за фауны все звери охраняются так же строго, как мы охраняем наших малых от ящеров и драконов. Увидеть их близко мне пока некогда…

Из письма Дейвина да Айгита матери.

В середине лета Полина получила от парней со Славы всю авоську подвигов Алисы, начиная с выездов за рубеж и общения с иностранными журналистами на камеру, и заканчивая роликом с ю-туба, в котором Алиса купается в бухте у Зоны под девизом «никто мне не указ, что делать на моей земле и где пикники устраивать». Флешку со всем этим счастьем привез Виталик, приехавший «заодно поговорить, а то очень пить хочется, до дома не доеду».

Это было только самое очевидное. Кроме того, под чем она подписалась, были теракты на блокпостах, явно авторства ее выводка. От них страдал в основном ветконтроль, но с ними гибло много гвардейцев. Саалан тяжело переживали эти смерти. Полине очень не нравилось то, что после этих эксцессов нельзя было дать никаких гарантий за то, что оборотней в городе нет. Если тот, из подвала с проспекта Ветеранов, был единичной случайностью, то любой следующий говорил, что твари – неотменяемая часть городской жизни. Еще был очень неприятный лозунг боевого крыла «смерть предателям» – разумеется, подразумевавший в первую очередь ветконтроль.

У Виталика глаза были сильно больше обычного, когда он пришел к Полине домой поговорить обо всех Алисиных достижениях сразу. Полине тоже стало не по себе даже от перечисления. Но по настойчивой просьбе Виталика, которая выглядела скорее уже требованием, она посмотрела и ролики с интервью, и запись какого-то круглого стола, и ролик с залива, с мокрой Алисой в кадре. В кадре и в купальнике.

Когда занимательная часть программы и чай в полулитровой кружке гостя кончились, Виталик посмотрел на Полину весело и иронично, и спросил:

– Ну что? Решение какое-нибудь будет? Или еще подождем?

– Виталя, – Полина замялась – я согласна, что это уже треш, и, наверное, даже полный треш…

– Но? – он смотрел ей в лицо и почти смеялся, хотя улыбка была еле заметна, если не смотреть ему в глаза. И от этого ей было очень неловко, даже почти стыдно.

– Ты понимаешь, что я связана профессиональной этикой?

Он не выдержал и заржал в голос:

– Полька, ну сама послушай, что плетешь! Говоря о твоей профэтике, нужно задавать вопросы на четыре шага раньше, с «Манифеста убитого города»… – и осекся.

– Ну и вот, – сказала Полина мрачно.

– Ну да, – кивнул Виталик, – не смешно.

…Я провожу без тебя этот вечер. Впервые за все время, что мы по эту сторону звезд. Мне очень больно сейчас, и завтра тоже будет больно, но возможно, однажды это отступит. Я не знаю наверняка, только надеюсь. Тебя нет рядом и больше не будет, и теперь нас связывает только та боль, которую я чувствую. Эта боль объединяет меня с твоими товарищами по отряду. Они в госпитале сейчас, и им больно – ранены, обожжены… Я тоже болен. Болен тобой, болен за тебя, за вас всех. Я не могу ненавидеть того, кто сделал это, но ты болишь у меня… Я даже спеть о тебе пока не могу, но обещаю: ты не останешься без песни, ты не будешь забыта.

…Мы пришли сюда в один день, не зная друг друга, не зная друг о друге, встретились и были благодарны этой угрюмой земле: я за тебя, а ты за меня. Мы делили труд и отдых здесь и надеялись унести домой нашу дружбу. Как только появились первые радиосообщения, сперва о случившемся в районе блокпоста, затем о погибшем гвардейце, я понял, что это ты. И дорогой мой друг, тот, кто сделал это, не получит моей ненависти. Я не пропущу в себя ненависть, потому что я хочу оставить место в сердце для любви к тебе. Я говорю: ты навсегда останешься в моем сердце. Я люблю тебя. Я унесу тебя в своем сердце на родину, которую ты больше не увидишь…

(выдержки из прощальных писем в чате саалан, ноябрь)

Перед декабрьским вылетом в Стокгольм Димитри наконец получил от аналитиков доклад о вероятных точках культурного конфликта с местными. Читать доклад пришлось в самолете, хотя отношения к цели поездки он и не имел. Из доклада самым прямым образом следовало, что досточтимых надо останавливать в их рвении наставлять местных на путь Пророка и Искусства. Академия, со всем ее религиозным рвением, решила повторить подвиг двухлетней давности по земному счету и разом поссорить имперскую администрацию со всеми местными – судя по уже достигнутым результатам.

Досточтимые не были бы собой, если бы не начали диктовать свои представления о должном и не должном прямо поверх местных обычаев и обратили бы на эти обычаи хоть немного внимания. Как всегда, они дали этим обычаям оценку и начали вносить свое, не интересуясь тем, насколько люди их готовы слушать и заменять привычное на предложенное.

Они успели вмешаться в жизнь местных именно там, где это вмешательство меньше всего способствует пониманию саалан местными, и уже почти наработали на вражду.

Осуждая и угрожая, они запрещали местным отдавать дань уважения их мертвым привычными способами. То, что они предлагали, воспринималось уроженцами края как оскорбительное и пренебрежительное отношения к их святыням. Нужно было ждать возражений, и не только от частных лиц. Князь подумал, усмехнувшись, что ему было бы очень интересно посмотреть на конфликт досточтимых и полиции, которой нужно вскрывать захоронение и исследовать останки для разбора уголовного дела и установления истины. В общем, объяснить это все досточтимым было невозможно, даже если этих всем составом запихать в портал и потребовать замены. Так что появление проблем было неизбежной частью будущего. Но князь уже был предупрежден, а досточтимые – нет. Оставалось дождаться, когда они обнаружат проблему и удивятся. После этого и можно будет начинать с ними разговаривать. Остальные листы доклада Димитри читал очень медленно, а закончив, попросил кофе и конфет. Конфет было почти два десятка, и их все равно не хватило.

Академия, со свойственной ей непосредственностью, влезла в медицинские практики местных, и это было немногим легче того, что они уже наделали на атомной станции. Да, в этих практиках были возможности для злоупотреблений, в том числе и для тех, которые по меркам империи могли быть расценены как некромантия. Но эти злоупотребления были возможны не там, где их нашли досточтимые. А то, что они нашли – было просто лекарским ремеслом, очень далеко убежавшим вперед от уровня, известного саалан. Просто другим способом выразить любовь к близкому или другу и заботу о нем. Просто новым для саалан способом помочь людям. А некромантию здесь нужно было искать среди отношений живых с живыми. Это было непостижимо, непредставимо и дико. Как одна луна. Как съедобные птицы. Как толстые и сытные грибы. Как пищевые злаки в количестве больше десятка. Как шелк и эта их ткань из древесины, вискоза.

Князь вздохнул и вернулся к докладу. Досточтимые были правы в одном: суверенность семьи в крае была чрезмерной, и это придется менять, даже если трения будут неизбежны. Часть местных семейных практик была откровенно жестокой и вредительской, еще часть легко определялась как некромантия, но проходила по категории отношений матери и ребенка и, следовательно, была частным делом семьи. Вместо того чтобы лезть под руки медикам и полиции, Академии следовало заняться защитой и охраной женщин, потому что в сложившихся условий местные традиции и практики именно их ставили под удар прежде всего. Было еще что-то религиозное, с поклонением частям останков мертвых, и с этим точно должна была разбираться Академия. Князь просмотрел эту часть доклада очень бегло, решив обсудить это все с достопочтенным при личной встрече.

Убрав наконец эти листы, Димитри решил, что пиар служба заслужила если не премию, то выходной точно. При первой возможности. Но пока его ждала первая встреча с главой иностранного государства, разнообразия ради, с королем. И это радовало князя Кэл-Аларского. За время своих визитов в Москву он несколько устал как от самого Эмергова, так и от его команды. Теперь у Димитри была возможность посмотреть, как ведут дела местные аристократы. Несмотря на всю подготовительную работу, переговоры о сотрудничестве в области восстановления энергоснабжения Санкт-Петербурга легкими быть не обещали. Они включали в себя в том числе закупку оборудования под видом оказания гуманитарной помощи, а санкции с края никто не снимал.

Досточтимый Лийн, целитель и травник, на этот день подвигов совсем не планировал. До Долгой Ночи оставалось не больше декады. Он собирался спокойно доехать из Сосново, куда его отправляли с инспекцией фельдшерского пункта, обратно в Приозерск, и заняться чтением. Но день был сырой, Лийн выпил в кафе по дороге лишнюю кружку чая и, конечно, почувствовал потребность зайти перед дорогой в туалет. Увидев скорчившуюся на полу рядом с кассой молодую женщину, он на ходу присмотрелся и понял, что она рожает. Но он все-таки зашел в кабинку по своим делам, а выйдя, прежде всего помыл руки, по завету Пророка. После чего прямо у кассы туалета поставил портал в городской госпиталь Приозерска, сгреб на руки эту несчастную, спросил ее имя и шагнул в овал, заполненный клубящейся белой мглой. В приемном покое он заявил, что останется с ней, и, как выяснилось, был совершенно прав. Ему потребовалось все Искусство, доступное ему, а акушерская бригада использовала, по их собственным словам, все везение, отпущенное на смену, для того, чтобы мать и дитя остались живы. Лийн навещал женщину, назвавшуюся Юлей, все девять дней, что она провела в больнице. А на десятый день, двадцать седьмого декабря две тысячи двадцатого года он, придя проведать свою подопечную, обнаружил только матерящегося врача и оставленного Юлей малыша, которому нечем было ни понять, что мать отказалась его воспитывать, ни испугаться того, что его ждет.

Врач пожаловался досточтимому – мол, и последнее заначенное на эту тварь ушло, стоило ее спасать, такую. Лийн смутился:

– Она сделала что-то плохое, когда ушла?

– А ты как думаешь – мрачно глянул на него врач – долго ее пацан в доме ребенка проживет, если их там и так в полтора раза больше нормы, а антибиотиков в крае нет? Вот зачем было с мужиком спать, если ребенок не нужен?

– И ты знал заранее, что она так сделает? Но все равно спасал ей жизнь? – Лийн ничего не понимал, ему было жалко и измотанного врача, и глупую Юлю, и маленького мальчика, зачем-то обреченного на смерть. Последнюю фразу он не понял в принципе, поэтому не обратил на нее внимания: то было уже в прошлом, а сейчас речь шла о жизни и смерти уже рожденного малыша.

– А что, тебе не видно было, чем все кончится? Ты сам не понимал, что нормальная девка, которой важно, чтобы ребенок выжил, рожать не в вокзальный сортир побежит? Не случись рядом тебя, она бы его там и утопила. С другой стороны, – доктор раздраженно махнул рукой, – меньше бы мучился.

– А зачем ты ее спасал, раз она так плохо поступила?

– Я врач. Я, – доктор длинно и бессвязно выматерился, потом закончил фразу, – обязан.

– Но почему ты должен его отправлять туда, где он точно умрет?

– А куда его? Себе брать? Так у меня дома своих двое. Тут оставить? Так у меня таких прав нет.

И Лийн решился.

– Отдай мне. Я воспитаю. Будет жить, вырастет. И еще скажи, что нужно больнице и малышовому приюту, я передам наставнику, он попросит у наместника. Попробуем добыть.

Доктор подумал про контрацепцию, но ничего не сказал. Подумал он, строго говоря, совершенно неодобряемые тем же самым Лийном вещи. Что в крае не только антибиотики не купить, но и контрацептивы, и чего еще можно ждать, если живем как в черной Африке: бог дал, бог взял. И что при таком положении дел рожать будут, как в Африке – всё, что понесут. И оставлять будут где попало при первой возможности, и спасибо, если в роддоме, а не в сугробе или в сортире. А вслух только еще раз подчеркнул необходимость антибиотиков. Не только в этом госпитале, а во всех больницах и родильных домах края. Записал Лийна отцом ребенка и выдал ему направление в материнскую школу при роддоме. Лийн забрал мальчика и пришел с ним в приозерский замок. Достопочтенный выслушал доклад брата-целителя, пришедшего к нему в покои с младенцем на руках, кивнул и распорядился подготовить представление наместнику. Вернувшийся из очередной поездки Димитри не увидел в событии ничего заслуживающего внимания, кроме сообщения об антибиотиках, которые нужны и которых нет. На этом он и сосредоточился.

А досточтимый Лийн стал приозерской диковинкой. Сначала его опекали и обучали все врачи и акушеры больницы: по нему было видно, что он никогда не занимался младенцами и даже ни одного не видел до сих пор. Так что обо всех премудростях родительства ему рассказывали медики, временами показывая необходимые действия прямо в реальных ситуациях. Большую часть необходимых общих знаний Лийн получал на лекциях для беременных при родильном доме, которые он добросовестно посещал с малышом в слинге, создавая некоторый ажиотаж. Как раз тогда к врачам присоединились матери маленьких детей и начали объяснять и показывать то, чего не говорили врачи. Например, как пользоваться слингом, ему показала одна из женщин, носившая второе дитя. Она и выдала ему слинг из своих запасов. Через месяц Лийн начал проходить процедуры, связанные с усыновлением, и начавшиеся с получения им паспорта гражданина края. Но ум его был занят совершенно другим: примерно на четвертую неделю своего внезапного родительства он обнаружил, что держит на руках маленького мага. Как раз к этому времени он услышал достаточно про синдром внезапной детской смерти и другие ужасы, так что на несколько дней перестал спать и выпускать ребенка из рук. На пятый день, совершенно измотавшись от тревоги и бессонницы, он, с разрешения наставника, вошел в Источник с младенцем на руках: «Если это должно случиться, пусть случится сразу». К его удивлению, малыш не отреагировал на Поток никак, только щурился, ловя взглядом светящиеся нити и следя за парящими кристаллами.

Святая стража, узнав об этом, охнула всем составом и полторы декады не дышала, дожидаясь последствий. Через две недели малыш сам перевернулся с живота на спину и очередной раз улыбнулся отцу. Лийн, сутки назад получивший паспорт на имя Лев Станиславович Сиротин, улыбнулся ему в ответ и начал одевать его в очередной боевой поход, за свидетельством о рождении. Разумеется, история Лийна и его воспитанника, получившего традиционное местное имя Глеб, подробно освещалась на портале имперской администрации. Жители края не знали, что копии этих статей магистр Академии получал с ежемесячной почтой, они просто следили за развитием событий – и начали даже симпатизировать монаху, который усыновил ребенка и ради этого прошел непростой процесс натурализации. История маленького Глеба получилась настоящей новогодней сказкой со счастливым концом, которых так не хватало в это тяжелое время.

Марина, следившая за развитием сюжета через Интернет, прокомментировала происходящее Виталику, как зреющий неотвратимый головняк эпических размеров. Так оно и вышло. Достопочтенный дал распоряжение проверять всех местных детей на способности к Искусству. Эта рождественская история стала началом многих бед, как обычно и бывает. Но пока что она вызвала дружное умиление и симпатию к именно этому парню в сером.

– А что за грохот с Петроградки был час назад? Теракт?

– Нет, салют. Наместник институту гриппа праздник устроил, за вакцину.

– Неужели сделали?

– Ага, теперь будут покусанных ловить, чтобы проверить в деле.

– Да типун тебе на язык, что ты с гадостями на ночь…

– Какая жизнь, такие и новости, считаем, что эти – хорошие.

Первым человеком, которому повезло остаться в живых после контакта с оборотнем, стал до того ничем не примечательный водитель лесовоза, живший под Лугой. В районную больницу он пришел своими ногами. Там описал обстоятельства происшествия, сказал, что с момента встречи прошло меньше трех часов, и вот, оборотня-то пристрелили, да-да, не фавна, но дотянулся и цапнул, гад. И откуда только взялся, ноябрь на дворе. Пострадавший попросил позвать нотариуса, мол, а то бывшая жена и нынешняя за его домик волосья друг другу выдерут, а после нотариуса быстренько с ним разобраться, пока он еще человек. А завмед ему возьми, да и предложи не только нотариуса, но и денег семье заработать – мол, Центр ищет добровольцев для испытания гамма-глобулинов для лечения, и нужен им кто-то, у кого прошло меньше пяти часов от контакта. Обещали полностью бесплатное лечение и весьма крупную сумму денег на руки семье вне зависимости от исхода.

В апреле двадцать первого года его, уже выздоравливающего, знакомили с первым комиссаром ООН, приехавшим в край после аварии. Выздоравливающий выглядел скрюченным стариком, проглатывал половину слогов в каждом слове, но был жив и вменяем, ходил без поддержки и уже мог смотреть на свет. Врачи уверенно обещали ему полное восстановление. На фавнов вакцина не подействовала, но всех обрадовал даже такой неполный результат, он давал надежду.

Как всегда и бывает, за хорошей новостью последовала плохая: в конце мая в Ломоносов прорвались оборотни. Сперва был известен только сам факт, невероятный и кажущийся недостоверным.

К осени девятнадцатого года стало ясно, что оборотни никуда не собираются исчезать, что их число растет с каждым днем. Приняли меры к своевременному обнаружению их стай. Вокруг города установили несколько линий слежения, состоящих из столбов с датчиками движения и прожекторами на расстоянии шестьдесят метров друг от друга. Если в сумерках или ночью ее пересекал объект с массой, соответствующей показателям оборотня, на пульт дежурного приходил сигнал тревоги и на место выезжала группа быстрого реагирования из бойцов саалан. Там, при помощи своих технологий, пришельцы определяли принадлежность объекта, и, если он оказывался ксенофауной, группа начинала преследование. Линии поделили на зоны контроля, их распределили между блокпостами, силы самообороны держали связь с ветконтролем, и в целом сложившаяся система позволяла уничтожать большинство тварей либо до того, как они попадали в пригороды, либо оперативно обнаруживать их в жилом массиве. За два года жизни рядом с угрозой жители города привыкли приходить домой засветло, закрыли подвалы и чердаки, укрепили входные двери в подъезды, поставили на окна решетки. Так что, несмотря на рост числа тварей, жертв среди людей было меньше, чем в прошлые годы. Да и гамма-глобулин, к производству которого подключились пришельцы, теперь был в каждом фельдшерском пункте. Если тебя не съели, а только покусали или забрызгали, то выживешь, только доберись вовремя.

И вдруг – массовый прорыв, жертвы среди сил обороны и жителей района, и полное отсутствие реакции со стороны блокпоста на пересечении КАД и Краснофлотского шоссе, который должен был закрывать этот участок основной линии слежения.

Все выяснилось в течение одной ночи: боевики устроили теракт точно на этом самом блокпосту, повредив не только его, но и казармы ветконтроля. Запах крови привлек оборотней и фавнов, но пост они не тронули, хотя пищи там было уже полно. Напуганные шумом пожара и прожекторами прибывших на место служб, твари пошли дальше, обойдя сам пост. И ушли в пригород, где устроили охоту за живой двуногой и четвероногой добычей.

Полина, прочитав новость, и сложив известное со свежим, села и взялась за голову, пока никто не видел. А когда через полчаса ей позвонил Виталик, чтобы выяснить, есть ли мнение по проблеме с именем Алиса хотя бы теперь, она спокойно сказала:

– Да, есть. Не лезем в это. Вот просто не лезем. Иначе окажемся виноватыми для обеих сторон и главными сволочами по итогу.

– Поля, точно? Предупреждать о последствиях тоже не будем?

– Виталя, а кому там слушать предупреждения? Там музыка революции по всей голове.

– Но может, попытаться хоть притормозить?

– Да гори оно огнем, их останавливать. С обеих сторон кретины, бедный город, блин. Не трогай. Нам за ними разгребать после всего. Если выживем еще.

Евгений в это время ехал в Приозерск и по дороге говорил с матерью через гарнитуру.

– Мама, я жив. Привет. Нет, меня не покусали, и никто в меня не плюнул ядовитой слизью, их остановили раньше. Не повезло другим людям.

– Нет, мам, люди наместника тоже целы, у них же вассальное подчинение, помнишь? Не повезло команде его второго заместителя, она женщина, ее зовут Асана. А ее родовое имя – да Сиалан, переводится как «род дождя» или «род тумана», я не настолько хорошо понимаю их язык. У нее кошмарные потери, в том числе несколько дворян, ее вассалов. И солдат человек сорок, ее личных. Общих потерь гораздо больше.

– Ну, женщина-офицер. Израилю нормально, почему этим должно жать?

– Нет, она тоже нормальная такая барышня, как и первый зам наместника, мы с ней дней за несколько до того довольно мило общались про их женский национальный костюм. Как раз кто-то из ее девиц свою одежду притащил показывать. А вчера ее хоронили, как раз эту, чье платье я смотрел и фотографировал. Ее и остальных.

– Мама, я не знаю. И мне очень трудно выбирать сторону, потому что я не могу не отдавать себе отчета, что действия Сопротивления закономерны после событий восемнадцатого года, и они имеют право еще лет десять продолжать. Но мысль о том, что частью их послания наместнику могу стать лично я, и даже не потому что я с ним работаю, а просто проходя рядом, меня как-то напрягает.

– Нет, мне не страшно. Мне просто очень тяжело понять, кто прав и на чьей я стороне. Я не могу согласиться с борьбой за свободу посредством разрушения защиты от оборотней. Но с другой стороны, танцевать вокруг фонтана, взявшись за руки – это очень милая идея, но можно бы оставить в покое некрополи Лавры и открыть их для посещения, раз уж Эрмитажа больше нет.

– Я знаю, мам. Ничего, когда-нибудь определится. Хорошего дня тебе, пока.

Последствия теракта на Краснофлотском были страшными. Смертник подорвал грузовик, начиненный взрывчаткой, у казарм рядом с блокпостом. Именно там находились опергруппы, чьей задачей был контроль периметра. Сорок восемь человек погибло на месте, около сотни было ранено, большинство тяжело. Террорист явно знал, куда целиться: в выбранном им крыле находились в основном саалан, маги и гвардейцы. Димитри доложили о нем сразу: хотя час был поздний, он еще не ложился. Асана со своими ушла туда немедленно, но они все равно опоздали, привлеченные чужими болью и страданием оборотни ушли в пригороды и рассеялись в жилых массивах и лесопарковых зонах. По оценкам ребят Асаны, речь шла о нескольких десятках тварей. С учетом их обычного поведения, можно было готовиться к появлению примерно сотни фавнов: сперва твари будут жрать, потом играть с добычей, намеренно ее упуская. До фельдшерских пунктов дойдут не все, кого они отпустят. Оставалось надеяться, что они не успеют начать сбиваться в стаи и не смогут создать себе лежки в городе. Блокпост и линии слежения придется восстанавливать, но это была меньшая из проблем.

После заседания оперативного штаба из местных и саалан, Димитри задержал Дейвина.

– Я хочу знать, кто это. Поименно. Я тебя слишком хорошо знаю, чтобы не заметить, что ты на совещании не сказал и четверти своих соображений.

Дейвин откинулся в кресле и сплел пальцы.

– Похожие акции устраивают промосковские группировки. Но им нравится чужой страх, так что обычно они подписываются, это хорошо для бизнеса и отчета. Сейчас прошли уже ночь и полдня, а на их ресурсах ликование диванных боевиков и полное молчание лидеров. Возможно, это новые люди, решившие начать свою политическую карьеру с громкой заявки, и кормящиеся из той же руки.

– Эта, рыжая?

– Только если она решила повысить ставки. С москвичами она конкурирует на другом поле.

– Когда мы будем знать, кто автор? Озвученные сроки мне кажутся сомнительными.

– Литейный попытается отчитаться перед нами задержанием групп, обнаруженных до теракта. Их держат под колпаком специально на эти случаи. Горожанам полезно видеть, как берегут их покой. Дальше будет тихо. Установят личность смертника, определят круг его контактов – и мы узнаем, кто посадил его за руль и набил грузовик взрывчаткой.

– Сколько времени это займет?

– Реально – около двух суток, официально – дней пять.

– Хорошо, – кивнул Димитри. – Продолжим разговор, после того как я вернусь из Московии. Я не могу отменить поездку, какой бы траур у нас ни был.

– Мне это не нравится, мой князь. Тебе не стоило бы ехать. Но свободного пути тебе.

Тайна молчания лидеров промосковских группировок открылась спустя сутки, когда Димитри вылетел в Москву. Его самолет взорвался где-то в Новгородской области. Скрины с Flight-radar с доказательствами были в сети уже через десять минут. И москвичи сразу же заявили, что сумели уничтожить диктатора. Впрочем, порадоваться досыта у них не вышло. Очень злой наместник через два часа сидел на пресс-конференции в Москве, приносил извинения за то, что вопреки всем договоренностям был вынужден воспользоваться технологиями пришельцев, чтобы вовремя оказаться в этом зале, и выражал сожаление о том, что погибли пилоты, их он вытащить своими методами не успел. Террористы-неудачники вместо получения неувядаемой славы стали мировым посмешищем.

По возвращению из Москвы Димитри успел переговорить с Дейвином до получения докладов от местных спецслужб и совещания с администрацией города.

– Что по Краснофлотскому? Кто организатор?

– Алиса Медуница, известная как Лиска Рыжий хвост. Не сама и через третьи руки, но организатор и заказчик она.

– Она взяла на себя ответственность?

– Нет. Издевается над москвичами, и все на этом.

– Странно, на местных террористов это не похоже. Что у нас вообще есть на эту дрянь? Из какой она семьи?

– На удивление мало. До Манифеста она вела забавную жизнь. Родилась в девяносто пятом году, родители местные, эмигрировали после объявления протектората куда-то в Южную Америку. Училась в школе, как они все, а вот высшую школу не закончила, это редкость. Начав жить со своим любовником до того, как получила паспорт, в тот же год завела блог, в котором делилась впечатлениями от путешествий. По миру она правда ездила много, и по очень странным для юной девушки местам. На какие средства, неясно. Коллеги пытались говорить с людьми, знавшими ее до вторжения, но ничего конкретного узнать не вышло – да, вроде была такая рыжая девочка, обстоятельств знакомства не вспомнил никто из опрошенных. У коллег сложилось впечатление, что у Алисы было несколько разных кругов общения. И эти круги никак не пересекались. В две тысячи восьмом ее имя упоминается в сводках в числе местных ультранаци, но, похоже, позже они разошлись. Сейчас из того кружка допросить уже некого: они сами разобрались с собой и друг с другом. После аварии на ЛАЭС ее как подменили. Коллеги утверждают, что в создание ее образа непримиримого борца с оккупацией кто-то вложил большие средства. Ей предложили, она взяла, и вот, имеем что имеем. На выбор в ее хозяева предложили с десяток имен, и все это не те люди. Они не могут отследить ее контакты. Они не знают, как она пересекает границу, на какие деньги путешествует, и даже живет ли она в Санкт-Петербурге или приезжает время от времени, они не в курсе. Подготовку в лагерях террористов она не проходила, в списках людей, которыми интересовалась местная разведка в целях вербовки и обучения, не числится. Перечень подвигов ее стаи за последние годы я подготовил, он длинный. Ни за одну акцию она ответственности на себя не взяла, и не удивительно. Она создает свободно развивающуюся сеть, с большинством участников групп структуры она в лучшем случае обменялась парой приветов в сети. А остальное они делали сами по материалам, выложенным ею. Она просто распространяет эти материалы для желающих: приходи и бери, дальше на личное усмотрение.

– Похоже, мы сами вырастили этого монстра?

– Да, мне тоже так кажется. Либо эта Алиса не имеет никакого отношения к той, что жила в крае до аварии. В сети есть фотографии ее авторства времени до вторжения, но на них нет ее самой. Идентичность авторства текстов тоже сомнительна.

Совещание с местными безопасниками прошло нервно. Димитри не считал выводок Алисы достойными врагами и сомневался, что так можно было назвать промосковские группы. Его отношение разделяли и местные, но предлагали они все равно странное и невозможное в Саалан. Они хотели от наместника разрешения не на аресты известных им террористов, а на полное уничтожение вместе с их именем и посмертной судьбой. И даже их смерть они описывали не как убийство. «Ликвидация», вот как они это называли, словно речь шла о предметах, а не живых людях. Они бы и про теракты ничего не сообщали, но сеть и без них взрывалась фотографиями и видео с места событий. Впрочем, местные безопасники имели дело с саалан не первый год, так что довольно быстро стали говорить с наместником на языке цифр. По обычаям саалан, убийца или его семья были должны семье убитого возмещение за его смерть, причем оно далеко не всегда выкупало жизнь преступника. Но дома виновниками происшествий с массовыми жертвами могли оказаться только маги, и, значит, убытки и чужое горе удалось бы оплатить. Здесь с самого террориста брать обычно оказывалось нечего, его семья искренне считала, что ничего не должна за то, что вырастила убийцу. В далекой южной стране Нового мира был обычай разрушать дом, где жил решивший убить своей смертью других – и этому разумному народу вечно пеняли соседи за плохое обращение с ни в чем неповинными людьми. Из сказанного получалось, что задержание террористов и их пособников принесло бы наместнику только очередные потери: содержание в тюрьме, публичный суд, после которого подлые убийцы могли превратиться в героев, как случалось в истории страны, частью которой край был до присоединения к империи, а после – все равно казнь. Увидев интерес князя к событиям полуторавековой давности, местные оживились и пообещали прислать материалы, но судьба террористов сегодняшнего дня их занимала больше, чем бомбисты прошлого.

Выслушав всех, князь сказал:

– Да, разумно будет убивать их при задержании. Но только тех, чьи преступления или намерения достаточно доказаны и могут быть подтверждены перед судом, если их родня решит оспорить законность смерти.

– Уничтожать, – поправил наместника седоусый офицер, – как бешеных зверей. Убивают людей.

Дальше обсуждение пошло бодрее: местные не сомневались, что получат согласие наместника, и пришли с готовыми процедурами принятия решений о ликвидации. Оставался вопрос Алисы и ее выводка.

– Князь, – после паузы сказал Дейвин. – Мы их накроем в их летнем лагере, всех. В том числе эту мразь. В лагере она появится точно, как и в этот, и в предыдущий год. И, – он зло улыбнулся. – будет уничтожена достаточно впечатляюще.

– Хорошо. А вы, – князь кивнул безопасникам, – тогда займитесь москвичами.

На том и порешили.

У Димитри появилась насущная необходимость заняться мелкими, но важными задачами: приближался официальный имперский праздник середины лета, и если первые два года можно было списать отсутствие торжеств на аврал и перегруженность, то теперь, несмотря на траур, хотя бы официальную часть праздника нужно было провести, ради спокойствия гвардейцев и дворян. А консультант по стилю во время очередной встречи сказал Димитри еще порцию гадостей. Князь слушал терпеливо, потому что пока этот парень ухитрился ни разу не перейти границы, хотя говорил о вещах, впрямую касающихся очень личных областей жизни. В этот раз речь пошла о совсем интимных темах. Ряд предметов гардероба князь отказался выбрасывать, потому что просто очень привык к ним и любил их.

Евгений, услышав этот довод, посмотрел на него печально и сочувственно.

– Димитри, я тебя очень прошу, никогда и никому больше этого не говори. Будет у тебя потом собственный стилист или нет, но никакой обслуживающий персонал из этого мира не должен знать, что у тебя есть любимые обиходные вещи. Других историков моды, согласных заниматься подбором личного гардероба клиенту, ты не найдешь, а действующие стилисты не читают мемуары и не помнят о временах, когда у дворян были любимые предметы одежды и быта. И нормальный стилист предложит тебе обсудить это с твоим психологом. Ведь любимый предмет одежды – это память о том тебе, которым ты уже не являешься, и которого нельзя показывать посторонним людям. Особенно у нас.

– Почему нельзя показывать? – спросил Димитри, чувствуя важное

– Потому что тот, кто будет заинтересован сделать тебе больно, будет бить именно в эту часть твоей души. Мы тут все сволочи, князь. Учти и не верь нам.

Димитри кивнул, запоминая, и предложил перерыв на чай. Предстояла вторая сложная тема: белье. Пока они пили чай и обсуждали теорию вопроса, Димитри успел понять достаточно о перспективах своей личной жизни: если не изменить подход к вопросу, выбирать он сможет только среди своих. Учитывая возможные трения с досточтимыми, это не слишком обнадеживало. Допив чай, они удалились во внутренние покои, князь закрыл дверь гардеробной и услышал осторожный вопрос стилиста:

– Ты же понимаешь, что я попрошу тебя раздеться и показать, как это выглядит?

Князь пожал плечами и не стал дожидаться просьбы.

Стилист молчал долго. Выражение его лица было очень хорошо известно князю. В юности ему доводилось именно с таким лицом говорить хорошим друзьям, что стихи не удались. Димитри наклонил голову и слегка улыбнулся:

– Правду, пожалуйста.

– Господи, какая лажа, – ответил Евгений.

– Понятно, – кивнул князь, – какие есть предложения?

Стилист сделал сложный жест одновременно левым плечом и правой бровью.

– Экстренно можно взять из армейских запасов, даже форменное офицерское будет лучше. Твой размер там точно есть. А в перспективе – давай решать вопрос, исходя из задач. Что ты хочешь от своей личной жизни?

– А какие есть варианты? – спросил Димитри, одеваясь.

– Я подготовлюсь к разговору и обсудим, – ответил Евгений.

По независящим от них обоих причинам, продолжение разговора отложилось довольно надолго. После торжеств, носящих на себе явный отпечаток траура, Асане пришлось заниматься зачисткой фауны в Ломоносове, Дейвин был занят зачинщиками беспорядков, а Димитри вместе с да Онгаем и другими графами края пытался свести в систему хотя бы часть хозяйственных вопросов.

Альена да Айгит родила довольно рано, в шестнадцать по человеческому счету. Она была «отданным ребенком»: мать оставила ее отцу и ушла обратно к своим родителям, едва оправившись после родов. Альена с ней виделась несколько раз, но мать честно держала слово и не проявляла к Альене внимания больше допустимого. Отец, впрочем, ее тоже не баловал ни общением, ни заботой, поэтому интернат ей даже понравился. А вернувшись с кольцом мага из интерната, Альена быстро отселилась от отца в предгорья рядом со Столицей и родила от смертного. Родила она потому, что ей очень хотелось кем-нибудь быть, а отец ей слишком часто говорил, что она пока никто – и до обучения, и во время учебы, и после экзамена. Уехала она, однако, все-таки в дом, принадлежавший бабке ее матери, потому что купить дом на свои деньги не имела возможности: у нее еще не было рабочего контракта. Но родив, она стала матерью, и это было уже что-то. Потом, по прошествии времени, когда у нее был и свой дом, и четверо живых детей, все маги, она приехала к отцу только затем, чтобы сказать ему: «да Айгит – это я. А ты кто? Все еще наемник у да Шайни или все-таки получил кольцо от старого маркиза?».

Но в начале этой истории Альена лежала в старом доме на постели прабабки, смотрела в закрытую ушедшим целителем дверь, и чувствовала растерянность и страх. Она надеялась, что у нее родится девочка, и что она будет похожей на отца – смертной, красивой и легкомысленной. Ей хотелось такую дочку, какой отец Альены никогда не позволял быть ей самой. Он считал, что раз она маг, ей не должно быть веселой и свободной, и пресекал это, как умел. Юной матери не повезло: ее ребенок оказался магом, как и она. И мальчиком. Она совершенно не знала, что делать с младенцем, тем более таким, который может умереть в течение года в любой день. В доме было еще одно существо женского пола, более опытное в таких вопросах. Это была сайни, звали ее Айя, у нее уже вырос один выводок и подрастал второй. Будь Айя полюбезнее, а Альена помягче нравом, судьба Дейвина сложилась бы иначе, но Айя любезной не была. Она сама пришла к родильнице и сказала «давай его сюда, пока он у тебя не умер». И это было совершенно лишним с ее стороны.

Альена изо всех сил привстала на постели, потянула к себе одеяло, на котором лежал кое-как завернутый в полотно малыш, обхватила спящего сына рукой и сказала «заботься о своих детях. Моим я не просила тебя заниматься». Айя фыркнула – «и не попросишь уже, разбирайся с ним теперь сама, как знаешь» – и ушла из комнаты роженицы, гордо таща по полу хвост. Альена не знала никак, поэтому позвала хранительницу огня и сказала: «позови кого-нибудь из рыбачек, у кого есть живые дети». Рыбачка пришла, и Альена сказала ей «вот мой малыш, он родился три часа назад и скоро проснется, как мне кормить его и заботиться о нем?» И рыбачка ей ответила: «Юная госпожа, просто поднеси его к груди, и он сам о себе позаботится». «К моей?» – переспросила Альена, и рыбачка засмеялась: «Да. У женщин тоже бывает молоко, и им можно кормить дитя». Тогда Альена сделала так, как ее научила рыбачка, и малыш, как она и сказала, сам знал, что ему делать. Через несколько вдохов он уже сосал молоко, а она плакала от боли, но не отняла у него грудь. Рыбачка, из уважения к ее храбрости, рассказала ей, как понять, голоден ли малыш и не пора ли сменить ему пеленки, и принесла ей из дома свой кожаный пояс, чтобы Альена могла встать и заботиться о сыне и о себе.

Юная мать сама учила своего сына сидеть, ходить и говорить. Он сел с ней за стол, как равный, в три года, и она дала ему столовый прибор гораздо раньше, чем он увидел оружие.

Досточтимые приходили смотреть на эту небывальщину раз в декаду целый год. И через год увидели, что ребенок силен, смел и весел, и что он разумен как двухлетний. Еще через год Дейвин был введен в Источник в присутствии матери, потому что такова была его воля, и он смог выразить ее в понятных и учтивых словах. Достопочтенный был тронут его вежливостью и дал согласие. Выйдя из Источника, Дейвин подошел к матери и обнял ее, поразив досточтимых сыновней привязанностью и мужеством: он не проронил ни звука, ни слезы, когда Поток коснулся его. Через год после этого дня впечатленный материнским подвигом Альены император пожаловал ей баронство: крохотный клочок земли в предгорьях вокруг дома, в котором родился Дейвин. На нем не нашли бы пропитания и пять квамов, поэтому там были только цветы. Все цветы, какие только есть в Аль Ас Саалан.

Когда ему было семь, Альена отклонила предложенное достопочтенным приглашение в школу в Городе над Морем на три года, чтобы обучить сына владеть оружием. Так что в интернат он попал поздно – но, благодаря заботе матери, почти не отстав от соучеников ни по манерам, ни по знаниям. Он был мал ростом и тощ, потому что был первенцем Альены, и она еще не умела понять, съедает ли ребенок достаточно, чтобы расти. Он быстро обогнал сверстников в учебе, потому что с рождения с ним рядом был человек, а не сайни, и не просто человек, а женщина-маг, менталист и целитель. И прежде всего она была матерью и любила сына, как умела. А лучше всего Альена да Айгит умела учить запоминать, думать и сражаться. Поэтому ни маленький рост, ни легкость тела не мешала юному недомагу нападать и защищаться. С первого дня в школе он дрался не хуже остальных.

И это ему очень пригодилось: Дейвин единственный из всех сверстников уезжал из школы домой на Долгую Ночь и на Солнцеворот, потому что любил мать и хотел видеть ее, и потому, что знал, что она его тоже любит и ждет. Сестра, родившаяся через год с небольшим после его отъезда, ему понравилась, и он ей тоже. В общем, в семье да Айгит отношения были очень теплыми и нежными. Соученикам Дейвина это не нравилось. Сперва его дразнили, он не замечал этого. Затем пытались не выпустить из интерната – сначала поодиночке, потом группами. Но и это не помогло. Когда его, уже известного всей столице боевого мага, спрашивали, кто помог ему стать лучшим мечом столетия, он с загадочной улыбкой говорил – мои соученики, я им до сих пор за это благодарен. Они не стеснялись в средствах, он считал постыдным уступить и отказаться от встречи с матерью. После того как он избил до больничной койки одновременно семерых, преградивших ему путь домой, его выпороли первый раз в жизни: за потерю контроля. На тот день ему едва исполнилось двенадцать лет.

Эта порка стала и последней. Выдержав заработанное, Дейвин встал, не издав ни звука, с каменным лицом натянул на исполосованную спину рубаху, а потом сказал: «следующий, кто встанет между мной и моей матерью, будет убит». Его воспитатель уронил плетку и попятился.

Через год Дейвин мирил мать с уже совсем старой Айей. Сайни горевала и стыдилась того, что Альена не дала ей не только сына, но и рожденную после него дочь, и следующую, новую, дочку тоже не дала. В гнезде сайни этого дома были только сайни, и это было неправильно, грустно и стыдно. А Альене тоже было не по себе, от того, что ее сайни несчастливы – а как может быть счастливо гнездо с несчастной старшей? И Дейвин мирил их перед ночью солнцеворота. Когда они мирились, держась за руки, обе плакали.

Когда он выиграл второй императорский турнир, Альена сказала ему, что гордится им. И добавила – но любовь к тебе во мне все равно больше гордости за тебя. Позже он узнал, что его дед наблюдал за ним с галереи для зрителей все три дня, но не осмелился подойти познакомиться. Мать навсегда осталась для него единственной старшей, в его представлениях род да Айгит начинался с нее.

Он стал первым мечом эпохи, превзойдя достижения живых и подвиги мертвых, и среди боевых магов ему не было равных. Но больше всего в жизни он любил не бой, а спокойную беседу за семейным или дружеским столом, сложные интересные загадки и задачи – и еще долгие спокойные объятия в теплой тишине дома.

Дейвин думал о доме и о матери, ведя машину по шоссе, по дороге считая бесчисленные озера этой земли, охраняемые то строгим строем елей, то высоким красивым сосновым лесом. Потом он свернул с шоссе к поселку, за которым машину пришлось оставить: дорога за поселком была пригодна только для пешего путника. Болтавшие на заднем сидении о чем-то своем двое недомагов смолкли: время для разговоров кончилось. Около получаса они шли пешком, любуясь августовским лесом, потом Дейвин прислушался и показал рукой направление. Недомаги послушно изобразили гуляющую парочку и свернули с дороги на тропу. А сам он пошел по дороге дальше, уже зная, что она сделает несколько поворотов и приведет его точно туда, куда нужно.

Лагерь выглядел даже симпатично. Аккуратно прибранная территория, палатки и коврики жизнерадостных цветов, сохнущие на растяжках одеяла, походный очаг с готовящимся обедом… Если не знать, кто эти люди, зачем они здесь, и чем знамениты их лидеры – очень милая группа. И все трезвые.

Дейвин поздоровался, задал два-три уточняющих вопроса. Да, это точно были те люди, которых он искал. Мага разобрало любопытство, почему-то ему стало важно знать, что привело их сюда. Пользуясь тем, что они так и не поняли, кто он, и приняли его за сааланца, гуляющего в лесу в свой выходной, он спросил их, как они видят свои цели – и вообще в жизни, и те, ради которых они здесь. Ответы были разными, но эта разница ничего не меняла. Примерно четверть из них были просто бойцы. Обычные наемники, которым обещали денег или возможность заработать – потом, когда первая задача будет решена. Вторые приехали, чтобы получить знания о том, как лучше бороться за свою идею. Идея заключалась в том, чтобы его, Дейвина, тут больше не было никогда. Как и всех его соотечественников. Он покивал, поулыбался – мол, несогласие по земельному вопросу, да-да. Третьи были верны своему лидеру. И им была все та же неуловимая дрянь, Лиска Рыжий хвост. Что же, это был их выбор.

Он улыбнулся, поблагодарил за ответы, пожелал всем спокойных снов. Самые быстрые и внимательные еще успели удивиться – мол, день на дворе, время к обеду, какие сны? Но начать говорить они уже не успели: уснули, где стояли, как и остальные.

Выждав двадцать вдохов, чтобы заклинание подействовало с гарантией на всех, он махнул недомагам, чтобы они отошли подальше. Особой нужды в этом не было, Дейвин работал аккуратно и точно, но то, что он собирался сделать, было не боем, а побоищем, и он не хотел этого зрелища для своих студентов. Несмотря на то, что это была единственная возможная в таких условиях форма милосердия. Усилие ему довольно дорого стоило, но он собрался, пожелал всем свободного пути – и задействовал заклинание, разрушающее жизнь. Пройдя по лагерю и убедившись, что живых не осталось, маг испепелил трупы, пересек лагерь и сказал дожидавшимся студентам: «я закончил, пойдемте». До самого вечера у него было скверное настроение. Лиске, неведомым чудом не оказавшейся в лагере, он поставил в счет и то, что из-за нее он чувствовал себя хуже последнего мясника. В его родном языке не было слова, чтобы назвать то, что ему пришлось сделать. В местном словаре он не стал копаться – и так было тошно.

Мам, извини, я вчера не мог позвонить. Отпаивал коньяком первого зама наместника. Да, это он в Заходском был. Нет, никем не руководил, один. Это их оружие, я обещал не разглашать. Приехал вечером ко мне внезапно, весь расстроенный, я в него влил почти литр Фавро, потом говорили про терроризм и права личности. Нет, я трезвый, мне и ста граммов не перепало, ему нужнее было. Ага, еще не ложился, глаза слипаются. Вечером через хэнгаут, целую, пока.

Я опоздала. Позже, вместе с Эгертом, я пыталась вспомнить, что именно меня задержало, но так и не смогла. Должна была приехать за полчаса до полудня, а добралась только к часу, бывает. Я вышла к лагерю, не услышала его и озадачилась. Как ни крути, пара десятков людей в одном месте, пусть и собравшихся слушать лекции, это какой-никакой, а шум. От ребят, готовящих обед, хотя бы. И по мелочи – обрывки разговоров, смех, что-то еще. Но из лагеря доносился только стрекот кузнечиков в траве. Я остановилась, не выходя из леса, и очень осторожно проверила, есть ли кто живой. И не почувствовала никого. Глянула еще раз, вдруг засада. Но нет, людей здесь не было. Больше всего захотелось развернуться на месте и пойти в обратную сторону, но я вздохнула и осторожно пошла вперед, готовясь к самым поганым сюрпризам и не зная, чего ждать.

На костре в центре лагеря в котле подгорал обед. Я потянулась было к Источнику. И тут до меня дошло, что это за странные кучки пепла лежат вокруг. Села я прямо где стояла. Взгляд упал на пачку сигарет, я трясущимися руками вытряхнула одну и прикурила от пальца, забыв об осторожности. Да, я опоздала. Судя по содержимому котла, в лучшем случае на полчаса. Докурив, я вытащила из плавающих вокруг обрывков заклинаний все, что могла. И получалось, что саалан был один. Он не скрывался, так что, встретившись, я его непременно узнаю. Просто, быстро, чисто. Усыпил, разорвал ствол головного мозга и сжег. И проделал он это со всеми одновременно. Останься у меня хоть немного нервов, я бы испугалась еще больше, на этот раз задействованных им походя сил и точности, с которой он все проделал. И… И выходило, что ушел он на своих двоих. После всего, что сделал.

Ожог на пальцах от сигареты, дотлевшей до фильтра, я скорее увидела, чем почувствовала. Отбросила ее и запустила руки в волосы, закрывая лицо. Лагеря больше не было. Он справился со всеми меньше, чем за пять минут. И успей я вовремя, не факт, что продержалась бы против него хоть сколько-то лицом к лицу. Тут был боевой маг саалан. Настоящий. И теперь ветер разносил пепел, который он оставил от моих друзей.

Надо было уходить. Я бросила последний взгляд на лагерь и почти побежала к дороге по одной из лесных тропинок. Не к машине, черт с ней, она все равно одноразовая. Через десять вдохов, я уже знала, к какой точке на границе спешу. До Хельсинки я добралась через двое суток, проведенных почти без сна. Мне уже начинало мерещиться всякое, так что я сняла койку в хостеле на все, что было в кармане, и упала на подушку. Утром привела себя в порядок, позвонила с одолженного мобильника на один из номеров экстренной связи, сказала условленную фразу и пошла в кафе, прилагавшееся к ней. Если Эгерт в городе – придет сам. Если нет – будет кто-то от него. На последнее я купила большой кофе.

Через полтора часа в зал вошел Эгерт, и, оказавшись рядом с моим столиком, вдруг меня крепко обнял и сказал: «Ты жива. Я не надеялся».

Еще через час мы были в каком-то домике у озера, он поил меня чем-то темным, сладковатым и очень крепким. Как я потом узнала, Штрох ровно в два раза крепче водки. Я сперва рассказывала спокойно, хоть и глотая слова, потом плакала в Эгерта, а дальше было утро и совершенно дикое похмелье. И я сказала, трогая еще влажные после душа волосы и сражаясь с жуткой жаждой:

– Я хочу, чтобы его не было. Я хочу стереть его, чтобы и следов не осталось.

– Наместника? – уточнил Эгерт и дал мне бутылку Перье.

– Угу.

Он посмотрел на меня внимательно и долго.

– Хочешь – делай. Я помогу.

Как сообщает анонимный источник, саалан полностью уничтожили лесной лагерь террористического подполья. По оценкам, на месте погибло от двадцати до тридцати боевиков. Точнее, от них остался только пепел. Только у нас! Эксклюзивные фото и видео с места происшествия

Народные новости, 05. 08. 2021

Ленту новостей Полина читала на псковском автовокзале, в Гатчине или в Кузьмолово – где получалось. Сидя в вокзальном кафе, она открыла новость полностью, отпила из чашки и поморщилась: мятный чай с ромашкой был омерзительно горьким. Подойдя к стойке, Полина попросила воды. Вода горчила тоже. Полина с полминуты молча посмеялась над собой: пепел Клааса и прочая подростковая романтика после сорока пяти, охренеть как вовремя. А если не шутить – наверное, ей больно. И похоже, что очень больно. Со стороны ее внутренняя жизнь выглядела как короткий, но явный упрек качеству чая. Впрочем, в кафе она была одна.

Она выбрала в списке контактов Маринин номер:

– Мариш, привет, в народные новости глянь.

Из трубки она услышала вздох:

– Поль, да видела я уже. Ты же понимала, что к тому шло?

– Да. Одна она по любому не смогла бы жить, это был только вопрос времени.

– Ну вот и все. Нет больше рыжей девочки…

– Ну и, – Полина огляделась, убедилась, что в зальчике пусто, а продавец за стойкой по уши в комме, и закончила – пусть теперь молятся, как умеют. Я, конечно, не она, но пятки им прижарю.

У блога Аугментины к осени двадцать первого года резко выросли посещаемость и цитируемость. Даже Дейвин не мог не смеяться, читая местные забавные враки, которые она выкладывала у себя перед выходными. Язык этих баек был совершенно ужасен, он был даже не наполнен просторечиями, а состоял из них целиком, но все было абсолютно понятно и очень смешно. Несмотря на то, что знать и чиновники выставлялись в них в омерзительном свете и на то, что в них рассказывались ужасающие нелепицы – оторваться было невозможно. И он читал, уже не понимая, по долгу службы или из удовольствия он просматривает ее очередную выкладку. Про золотые игральные карты, про рыбу-треску, про кислые щи, которые не суп, а квас, про мороженых волков и про мордобитное письмо… Это все было очень смешно читать. Но у этих площадных баек было и второе, скверное, дно. Каждая из них напоминала о том, что любой чиновник, полицейский, или сааланский дворянин, контролирующий часть территории края – все они враги, и от них ничего хорошего ждать не стоит. И не потому, что они хотят зла, а потому что они тупы, жадны и несдержанны. В городе эти байки, похоже, знали, потому что не вдумывались в их смысл. Просто посмеивались, вспоминая. Коллеги с Литейного тоже не видели в них проблемы, более того: Дейвину нашли целый диск с мультфильмами по этим сказкам и сказали, что им в обед сто лет, без шуток ровно сто. И насовали еще таких же дисков с другими подобными историями, пообещав еще и книг с картинками. Для них эти истории и действия группы Аугментины так и остались вещами из двух разных кучек, никак не связанными между собой. Дейвин махнул рукой и увез диски к себе в апартаменты в замке. Проблема при этом никуда не девалась: настроения в городе эти тексты регулировали. И было тем хуже, что они всем знакомы, потому что люди могли перечитывать их не только в сети. Над саалан начали посмеиваться снова, и смех этот не был добрым.

Вариант со снайпером отпадал. Эгерт сказал, что так пробовали, но не вышло. Я уточнять не стала, кто это был и где, для магов саалан динамическую силовую защиту от пули поставить не проблема. От автоматной очереди с нескольких направлений может и не спасти, но от снайпера точно поможет. История с самолетом для меня значила, что хотя бы там наместник расширил свои защиты на все помещение, в котором находился. И я не могла рассказать Эгерту, что я знаю, не объясняя, откуда именно. Приходилось молчать, слушать и думать, как приложить его идеи к реальности.

Консультанты Эгерта, с которыми он не стал меня знакомить, считали, что единственный шанс достать наместника – это дрон со взрывчаткой, во время проверки готовности города к зиме. Наместник взял за правило регулярно объезжать Питер вместе с местной администрацией. В неэффективности фугасов под машину и прочих гранатометов все убедились еще на Дейвине. Но после теракта в небе Литейный сумел навязать наместнику своих телохранителей, от которых он отбрыкивался все годы, что был здесь, и уж их-то летающие объекты отслеживать учили. Я видела способ обмануть их, но не понимала, как при этом остаться незамеченной для магов, сопровождавших наместника, и для него самого. Ну сделаю я дрон невидимым, и что? Для колдунов саалан это все равно что новогоднюю елку в воздух запустить, сопроводив «Джингл белз», чтобы точно не пропустили. Я не вылезала в сеть, ела, спала, гуляла, училась управлять дроном, рисовала с Эгертом планы и схемы, следила за новостями из Питера и края, а потом встретила ее. Мою идею.

Ворона была хороша. Откормленная наглая птица, королева местных помоек и гроза пернатой мелочи расклевывала что-то большое и красноватое, потом подняла голову и сипло каркнула. Я замерла в восхищении. Вот он, ответ. Дрон заметит охрана с Литейного. Колдовство не упустит сам наместник и маги рядом. А вот ворону, если это будет конкретная ворона, а не иллюзия абстрактной вороны, не заметит никто. Через пятнадцать минут я вошла в дом, а на руке, обмотанной курткой, сидела ворона. На немой вопрос Эгерта я соврала, не дрогнув ни единым мускулом:

– Она ручная, видимо. Сама прилетела.

– И зачем она тебе?

– Рисовать буду. Где здесь поблизости магазин для хобби?

Он рассмеялся, открыто и свободно, как умел, по-моему, только он, и сказал:

– Ты потрясающая женщина. Я привезу, что нужно?

Я продиктовала список. Пока он отсутствовал, взвесила птицу.

Когда подошло время ужина, он постучал в мою комнату, заглянул.

Я сидела по-турецки перед столом, на котором прыгала довольная жизнью ворона, вокруг меня валялись разноцветные листы для набросков вперемешку с цветными карандашами и пастелью. Я доделывала очередной набросок. Вороны у меня, разумеется, получались сплошь радужно-переливающиеся, как в мультике или на эскизе художника-сюрреалиста.

Посмотрев на Эгерта снизу вверх, я сказала:

– Я доберусь до наместника. Я знаю, как. Но есть сложность: ограничение в шестьсот грамм, считая взрывчатку.

– Никаких сложностей. Есть пластид.

– Вот и отлично.

Ворона каркнула.

Я отложила набросок, которым занималась, в кучку, где лежали еще шесть, встала и распахнула окно. Ворона, вспрыгнула на подоконник, прыгнула два раза, а потом обернулась и каркнула прямо на меня, громко и четко. Я решила, что это пожелание удачи на вороньем и ответила: «Спасибо!». Птица еще раз подпрыгнула, раскрыла крылья и вылетела в сумерки. Обернувшись к Эгерту, увидела, что он с интересом рассматривает отброшенные в сторону и уже не нужные рисунки.

– Ты не думала о карьере художника? – заданный им вопрос был неожиданным, но меня слишком занимал уже сложившийся план, чтобы осмыслять еще и это.

– Вот наместника в натюрморт превращу, а потом подумаю, – пожала я плечами.

Дальше снова потянулись однообразные дни. Я гоняла дрон, чтобы быть уверенной, что мне не помешает неожиданный порыв ветра, Эгерт недоумевал, почему я так фиксируюсь на точном количестве секунд полета от чердака, откуда я его запущу, до места, где будет скорее всего стоять наместник, и совершенно не беспокоюсь о его заметности. Я молчала. Все было проще, чем ворона, которая мне так помогла. Она, кстати, повадилась прилетать и попрошайничать, стуча клювом в кухонное окно. Я собиралась замаскировать дрон под эту самую ворону, настолько конкретную, насколько они вообще бывают. И чтобы не оставить никаких следов, заклинание должно распасться и развеяться перед взрывом. Его обрывки при других обстоятельствах неизбежно привлекли бы внимание, но в сутолоке после взрыва они затеряются.

Несколько недель спустя, когда Эгерт высаживал меня недалеко от железнодорожной станции, на которой останавливались электрички до Вантаа, чтобы я начала длинный путь до Питера через полмира, я сказала ему на прощанье:

– Не смотри на меня, как на покойника. Я не собираюсь умирать в этот раз.

Когда Эгерт вернулся в дом, дававший им приют в последние недели, ворона прыгала по крыльцу. Теперь она точно стала ручной. Увидев его, она хрипло каркнула. Эгерт принес птице с кухни обрезки мяса, сел на ступеньку рядом и какое-то время смотрел, как ворона склевывает подарок. Алиса рисовала ее еще несколько раз, забрала с собой только один набросок, самый странный, оставив остальные в комнате. Эгерта очень беспокоила ее уверенность, что дрон не увидят и не заметят, но подстраховать ее он не мог в любом случае.

Наступающий день с точки зрения виконтессы да Сиалан не обещал проблем, только сложности. Планировалось много передвижений и много контактов с местными. А в их присутствии расслабляться было себе дороже: острые вопросы и неприятные сюрпризы следовали один за другим, стоило только слегка отвлечься. Князь потребовал присутствия ее и Девина в намеченной поездке по югу края: следовало проверить качество укреплений границ населенных пунктов и дать рекомендации по обеспечению безопасности. Осень уже началась, но до спада активности фауны было еще месяца полтора по самым оптимистичным прогнозам.

Они успели выйти из здания Адмиралтейства, миновать фонтан и подойти к скульптуре, изображавшей путника и очень странного квама-переростка, по дороге обменявшись несколькими шутками друг с другом и с людьми из команды да Онгая. На этом все планы полетели к старым богам, под хохот этих самых богов. Асана успела заметить краем глаза какой-то странный радужный комок, слетающий из кроны дерева прямо к князю… или к Дейвину… или нет, все-таки к князю – и понять, что выбросить щит или поймать эту дрянь она уже не успевает. Еще она успела почувствовать сильное недовольство местной охраной, раскрыв рты смотрящей на этот комок, как на что-то совершенно безобидное. А потом грянуло так, что с ближайших дереьев посыпались листья.

Через бесконечную, длиной в вечность, минуту, Дейвин протер лицо от щепок и мусора и обернулся к князю. Асана тряхнула головой, прогоняя звон из уха. Димитри стоял там, где взрыв застал его, правой рукой опираясь на подбежавшего охранника из звена запаса. Левая рука князя висела плетью. Охрана занималась ранеными товарищами. Граф да Онгай стоял с платком у лица и пытался унять кровь из носа.

Подойдя к князю, Асана спросила:

– Ты обратно дойдешь или тебе помочь?

Димитри рассеянно улыбнулся ей и ответил несколько невпопад:

– Изумительные ощущения. Я бы сказал, что это любовь, но не буду обманываться.

Только после этого он посмотрел наконец в лицо ждавшей ответа Асане и ответил:

– Конечно, дойду. Много чести ей будет видеть обратное.

Развернулся, опираясь на охранника, и действительно сам пошел в здание и дошел до кабинета. Только там он позволил себе слабость – придерживаясь правой рукой за диван, сначала осторожно сел, потом лег. Прибывший мигом медик из местных посмотрел на рану и присвистнул: из дыры площадью с кулак и глубиной сантиметра три выглядывали несколько металлических фрагментов, в рану попала ткань рубашки, мышцы и сухожилия выглядели грустно.

– Ну что, едем в больницу? Нужно обезболивать, чистить и шить.

– Нет. – уверенно ответил бледный от боли и гнева князь. – вы сделаете все необходимое здесь.

– Но стерильность, инструменты… – растерялся врач.

– Ну так попросите доставить, пока тут все готовят. Да шевелитесь же, черт возьми! Или вам будут ассистировать журналисты с Фонтанки, а это в мои планы не входит.

Врач пожал плечами и начал звонить по телефону в больницу. Дейвин остался с Димитри в Адмиралтействе, а Асана поехала с инспекцией одна, злая, как целый осиный рой, и натыкала местных в каждую промашку и недоделку. Думала она только об одном: встретив ту «ее», о которой упоминал князь, за такую «любовь» к ее наставнику и другу, она, пожалуй, выразит горячую благодарность. В местном стиле.

Я так и не знала, удалось ли мне вчера достать наместника или вся подготовка была зря. Второй раз этим способом к нему подобраться не выйдет. С одной стороны, вчера он отменил все. С другой – на сайте администрации тишина, обычные отчеты о ничем не примечательном дне. Ушла я вчера до того, как квартал оцепили: по Вознесенскому переулку, обогнув Исаакиевский собор, улочками у Главпочтамта к набережной Адмиралтейского канала, еще чуть-чуть дворами – и я дома.

Зайдя утром в пекарню на площади Труда, я купила конвертик с ветчиной и большой кофе. Планов не было никаких. Только я села за столик, думая позавтракать, как увидела у стойки Виталика. Он спрашивал, с чем сегодня пончики. И тут я поняла, что мне надо в Новгород. Забрав свой стакан, я подошла к нему и сказала:

– Привет. До Шушар не довезешь?

Он резко обернулся, и я впервые в жизни увидела, как человек превращается в анимешного персонажа с большими круглыми глазами.

– Что, мне черные волосы не идут? Ну извини, дома только эта краска была.

– Допивай, – он кивнул на стакан в моей руке. – и поехали.

На обратном пути Виталик остановился на заправке и написал в мессенджере ровно две фразы: «Жива твоя проблема. Автостопом до Новгорода отправилась».

Первым чувством Полины после встречи с этими новостями была радость. Она состояла из теплой легкости в теле и двух слов – «ффух, жива». Потом были мысли. Неприятные. Много. О самой ее реакции, значащей, что все очень всерьез, и уже не вчера. О том, что завтра может не стать любого из составляющих ее жизнь – Алисы, Димона, Юрки, Марины, Виталика. О том, что она, к своей досаде, вряд ли будет первой, и ей еще предстоят потери. И о том, что если она не хочет терзаться виной за то, что выжила и просыпаться по ночам с мыслью – «а все ли я сделала, что могла, если я еще здесь?», то что-то пора менять. И еще о том, что она не успевает, катастрофически, фатально не успевает – и у нее не остается выбора.

Дейвин заехал к донору под самый конец новогодних праздников. Вечер был очень милый, но Женька чувствовал, что Дэн чем-то озабочен, и это что-то касается его. Пока не впрямую, но касается. Они мило посидели в гостиной, пожарили стейки на кухне, там же обсудили что-то из истории одежды нового мира, что-то из истории оружия саалан, сварили кофе – и Дейвин наконец решился.

– Женька… у нас не проблемы, еще не проблемы, но могут быть сложности. За себя не беспокойся, по крайней мере пока, но я знаю, что у тебя есть знакомые, у которых могут быть знакомые…

– Дэн, давай сразу к сути. Я умный, я соображу.

– Хорошо. Эти ваши… следопыты, разыскатели…

– Ты про археологию второй мировой и предвоенных репрессий?

– Да. Передай им, чтобы с этого лета брали на раскоп ваших священников.

– Дэн, ты охренел. Не все из павших даже крещены.

– Неважно. Главное, чтобы живые не пострадали.

– Даже так… Понятно. Спасибо.

Первый открытый конфликт мирного Сопротивления с властью произошел весной двадцать второго года, когда город в основном оттаял и родители начали выпускать детей во дворы без присмотра. То есть, с весьма формальным «присмотром»: раз в четверть часа из окна. В принципе, по новым правилам патруль Святой стражи имел право забрать детей прямо с внутридворовых площадок, если взрослых при них не было. Но в этот раз они явно перегнули палку: этих детей они видели не первый раз, потому что именно в этот двор ребята в сером заходили прицельно раза четыре и даже пообщались с каждым из детей, так что сааланцы знали, что при малышах есть две бабушки. И то, что одна из них ушла в дом на четверть часа по вполне естественной причине, а вторая начала отвечать на звонок, когда пришел патруль, не называлось «дети брошены»: взрослые при них были. Тем не менее сааланцы вызвали подмогу, оттеснили бабушек, забрали детей и ушли.

К наместнику или да Онгаю обращаться никто не стал. Одна из бабушек сразу позвонила соседу, имевшему связи с коммуной, державшей качалку через квартал, тот поднял своих друзей… Через час досточтимым без затей набили лица у Адмиралтейства, забрали всех, кого они намеревались грузить в машину, чтобы везти в Приозерск, и быстренько переправили в мастерскую при гаражах на проспекте Славы. Одновременно туда приехала и Марина. Подростков по одному отправили по домам, а вот с малышами было сложнее: Святая Стража искала газель, в которой их увезли, по всему городу. Так что детки остались в мастерской. Они были тихими и каким-то вялыми, несмотря на то, что с них сняли уличное и выдали печенье с какао. Рассмотрев их, Виталик понял, что они боятся. Сперва он позвонил бабушке, одной из двух, с которых все началось, и, убедившись, что она дома и может говорить свободно, предложил ей план действий. Услышав согласие и даже понимание, он нажал отбой и повернулся к маленьким гостям.

– Так, малышня, – сказал он, улыбаясь. – Программа следующая: сейчас я вызываю нормальный транспорт, настоящих байкеров на настоящих мотоциклах, и мы с вами едем нарушать правила третий раз за сегодня, потому что если по правилам вас можно увезти от бабушки, не спрашивая согласия, то в… В мусорный бак такие правила. Понятно?

Дети закивали, начали шевелиться, и он продолжил:

– Мы поедем на мотоциклах далеко-далеко, там вы сядете на поезд и приедете в другой город, потом туда приедут ваши родители, вы с ними встретитесь и поедете оттуда… куда захотите. Договорились?

Мальчик в красной рубашке в клетку, сдерживая слезы, спросил:

– А я не упаду с мотоцикла, когда он поедет?

Виталик уверенно ответил:

– Нет, ты будешь сидеть между рулем и руками взрослого всю дорогу. И взрослый тебя пристегнет к себе ремнем безопасности.

Автобус у байк-клуба был, но этот вариант Виталик просто не рассматривал: как маги блокируют машину на дороге, уже знали все. Пытаться везти малышню одной машиной можно было даже не пробовать.

Когда подъехали мужики, дети уже понимали план действий и были почти как настоящие: кто-то смеялся, кто-то дул губы и примеривался зарыдать… в общем, все было, как и положено по возрасту. Появление больших дядек в куртках со множеством молний и клепок отвлекло их, и Виталик весело скомандовал разбираться по парам, и искать себе взрослого, с которым хочешь ехать. Параллельно он всех приехавших три раза переспросил, залиты ли баки, уточнил, стоят ли ветровые стекла и всем сказал, где канистры в гаражах. Потом все со смехом, но очень быстро заворачивали детей в оберточную бумагу перед тем, как паковать в прогулочные комбинезоны снова. Его обаяние ему сослужило не самую хорошую службу: рыжая красотка лет четырех крепко держала его рукав и со слезами отказывалась ехать с кем-то кроме него. Он потратил десять бесценных минут на уговоры, понимая, что не может обещать ей никакого «потом» – именно потому что это «потом» должно быть у нее, и здесь, а не черт знает где. Кончилось все тем, что она крепко его обняла, поцеловала, сказала, что любит его навсегда, и он самый лучший в ее жизни – и согласилась ехать с Валентином. Виталик бережно ответил на объятие девочки и пошел одеваться. Убедившись, что все готовы, что на детях поверх комбинезонов надеты взрослые дождевики, что у всех водителей есть стропы, которыми можно пристегнуть маленьких пассажиров, он забрал у Марины трехлитровый термос, неожиданно для себя погладил ее по щеке и попросил передать привет Полине. Первые стартовали, Виталик посмотрел, как они выезжают из двора, и нажал кнопку стартера. Из двора он выезжал с дурацкой улыбкой полностью счастливого человека, только что пережившего самую крупную личную удачу в жизни.

Из города выезжали узкими тихими улочками: было понятно, что за ними сейчас отправят кого-нибудь «поговорить», так что, как бы ни хотелось ехать по Р-23 прямо, выбирать приходилось обходной маршрут. Первой остановкой было Александровское. Там, в гаражах, Виталик погнал всех заправиться и попить горячего. А сам взял мужиков повнятней и с ними стал проверять, не остыли ли дети. Потом они втроем отвели всю мелочь пописать, напоили теплым и старательно затряхнули обратно в прогулочные комбинезоны, заменив бумагу на удачно нашедшиеся в нычке туристические сидушки. На этом они потеряли минут сорок, зато провели их в тепле и не попали с общим потоком в Гатчину, куда уже приехала Асана с четырьмя своими и десятком гвардейцев. Проселками миновав въезд в небезопасный город, Виталик направил группу петлей через Сиверский, понимая, что если за ними кто-то поехал, то сейчас этот кто-то чешет по Р-23, если только уже не ловит ворон в Гатчине, где было бы логично притормозить таким кагалом, как байкеры собой представляли.

Асана так и сделала. Потратив в Гатчине час, и обнаружив, что такой толпы на мотоциклах здесь не проезжало, она с магами, проехав город насквозь, снова выехала на Р-23, чтобы обнаружить, что и тут ничего похожего даже не мелькало. После этого виконтесса сделала то, что больше всего не любила: остановилась и начала думать.

Остановившись в кафе и потребовав обед для себя и своих людей, она достала карту области и внимательно ее рассмотрела во всех подробностях, приближая заклинанием то один, то другой квадрат.

Байкеры в это время миновали Суйду и Куровицы и выезжали из Белогорки. Впереди была Дивенская, после которой годные проселки заканчивались. Виталий и его друг Валентин знали, что у Большой Ящеры последняя из поселковых дорог упрется в трассу, и второстепенных дорог уже не будет до самой Мшинской. И ехать до Луги им придется очень быстро, потому что Мшинская железнодорожная станция, конечно, ближе, но от нее электрички идут только до Луги, а на пересадке их прихватят без вопросов. Значит, садиться на электричку надо сразу в Луге и ехать до Пскова без пересадок. Поэтому вторую остановку Виталик скомандовал в Дивенской, где у него были свои авторемонтники, слегка охреневшие от такого визита, но расторопные и понятливые. Он выделил группе такие же сорок минут на второй отдых, затем они опять одели детей и рванули к шоссе.

Асана в Гатчине сидела над картой и вычисляла их возможный маршрут, злясь и ощущая, как уходит время. Потом вдруг поднялась и скомандовала всем старт.

Погоня получилась что надо. Целей было неожиданно много: две семерки двухколесных машин, резвых и маневренных. И перехватывать их поодиночке не было смысла: достопочтенный сказал «привезти всех». Убивать не хотелось: дети были будущими магами, взрослые защищали их, им просто не успели объяснить, что никто не хочет малышне вреда. Но для этого нужно было успеть перехватить группу по дороге, потому что корытовский лагерь был уже фильтрационной зоной, и на ее территории саалан могли действовать только с разрешения начальника структуры. Внедорожник Асаны, в который поместилась половина ее группы, мог быть быстрее, чем мотоциклы местных, которых маги преследовали. Но из этих четырнадцати трое постоянно путались перед самым носом автомобиля, заставляя отвлекаться, замедляться и перестраиваться. Они играли в «догони-мой-хвост» почти до самой Луги. А когда справа около шоссе показался гранитный памятный знак, вся группа преследуемых машин, кроме этих надоевших трех, вдруг одновременно прибавила скорость. Два мотоциклиста продолжили движение, а один остановился и положил свою машину боком на шоссе. С Асаной было четверо, и это были не самые худшие маги империи, а за ними следовала машина с гвардейцами, не такая быстрая. В отличие от людей, в ней сидевших. Они схватились за оружие, еще не успев открыть двери. Асана раздраженно дернула плечом и прикрылась заклятием от полетевших пуль, заметив себе серьезно поговорить с самыми торопливыми стрелками. Тот, с шоссе, ответил довольно задорно: в лобовом стекле машины Асаны появились две круглых дырки, от которых побежали трещины, машине гвардейцев тоже не повезло: оба передних колеса вышли из строя.

Гвардейцы повыскакивали из машины, продолжая перестрелку, Асана подала им знак заканчивать этот балаган и обернулась. Мотоциклист лежал на шоссе, пристроив голову на кромку седла своей машины, смотрел на нее глазами серебряного цвета и улыбался весело и дерзко. Он ей понравился, и она приблизилась, хотя он все еще держал в руках оружие. Подумав помочь ему подняться, она присела на корточки, чтобы было удобнее поддержать его за спину. Но он отвернулся от нее и умер. Так и не перестав улыбаться. Асана рассмотрела его внимательно. Рослый для местного, одного роста с ней, не слишком молодой. Впрочем, они тут все стареют рано. И совершенно не огрузневший с возрастом. Она с грустью посмотрела ему в лицо. Человек был очень хорош – жесткие волосы глубокого коричневого цвета с едва заметной сединой, четкие правильные черты лица и эта дерзкая улыбка на мертвых губах. Казалось, он сейчас откроет глаза и можно будет говорить, но из-за его плеча по асфальту тек блестящий красный ручеек. Следы от пуль на грубом черном свитере были почти не видны. Асана поднялась, огорченная и расстроенная:

– Красивый. Был красивый.

Кто-то из гвардейцев недоуменно посмотрел на виконтессу:

– Он же враг.

– Это его земля, – отрезала она, – и не он начал стрелять первым. Местные хоронят в земле? Найди лопату и сделай ему могилу. Остальные, схватившиеся за оружие без команды, тебе помогут. Я жду.

Гвардейцы мрачно достали лопаты и занялись делом. Порка плеткой за самовольно открытый огонь им была обеспечена в любом случае, но Асана могла и добавить дисциплинарных мер, стоило лишь открыть не вовремя рот.

В это время от лужской платформы отошла электричка, в которой все одиннадцать дошколят, отобранных анархистами у Святой стражи, поехали во Псков, где им предстояло дождаться родителей. Из мотоэкипы детей разматывали уже в дороге, под хохот и с помощью всех соседей по вагону. Их сопровождали двое взрослых, сдавшие весь «детский сад» с рук на руки Полине. Они и рассказали ей первые подробности. Родители дважды украденных за неполные сутки детей подъехали в течение трех дней, с глазами шире лица и почти без вещей. Ускорение выдачи разрешения на въезд в Московию для них Полина продавливала разве что не коленом.

Димитри узнавал об этом в три приема. Сначала пришла расстроенная Асана и доложила ему, во что ее втравил достопочтенный, и чем это кончилось. Он выслушал ее и расстроился тоже, настолько, что отложил разговор на несколько дней. От князя Асана отправилась на конфиденцию к Айдишу и прорыдала у него два часа. Через сутки в сети появился пост Аугментины с такими подробностями, как будто она летела над этим шоссе на драконе верхом и для надежности фиксировала все события на видеокамеру. Разумеется, в ее заметке не было ни слова вранья. Конечно, она не позволила себе ни одного определения в адрес участников. Естественно, по итогам событий администрация наместника оказалась по уши в помоях. Князь был зол почти до искр с ногтей, но и это было еще не все: его пожелал видеть достопочтенный. Раздраженный Димитри сказал секретарю:

– Хочет видеть? Прекрасно, я жду его после обеда. Не один? Ничего, у меня в кабинете достаточно места.

Достопочтенный явился впятером, скорбно вздохнул и начал жаловаться на местных, которые, не разобравшись, пускают кулаки в ход, потом затевают какие-то дурацкие игры, рискуя жизнью своих же детей, устраивают пальбу на трассе и оставляют пятна на репутации ни в чем не повинной Святой стражи. Остальные досточтимые горестно кивали, демонстрируя разукрашенные синяками лица.

Димитри почувствовал, что у него нет сил сдерживаться:

– Досточтимые, да вы охренели. Тут все-таки есть законы, свои, местные. Когда зимой вы забрали детей даже не с улицы, а из дома, никто не возражал. Потому что все соседи и полиция видели, что их родители были не первый день пьяны настолько, что не могли о них заботиться. И изъятие детей оформили прямо при вас, и свидетели подписались, так что инициировали вы их на правах опекунов. А то, что вы сделали сейчас, по сути прямое нарушение этих самых законов. Здесь люди привыкли законы выполнять, и ждут того же от вас. Не говоря о том, что я никому из вас не разрешал отдавать приказы моей гвардии и моим вассалам, и терпеть этого больше не намерен. Я вполне доверяю Академии в принципе, но если кто-то из вас повторит подобное случившемуся, он будет выслан в столицу с просьбой о замене. Это новые земли, они не прощают ошибок.

Высказав это, князь кивком головы указал визитерам на дверь. Часом позже на конфиденции у Айдиша он высказывал свое мнение о случившемся так, что стекла звенели. Закрыв за ним дверь, Айдиш отпивался водой с полчаса и еще столько же умывался. Вечером еще и достопочтенный пожелал видеть едва пришедшего в себя после трудного дня собрата по обетам. В присутствии брата-хранителя и еще троих досточтимых, участвовавших в изьятии детей, увезенных местными в Корытово, он долго выяснял у Айдиша, насколько князь недоволен. А потом еще дольше спрашивал, нельзя ли сделать так, чтобы наместник понял и оценил благие намерения Святой стражи выполнить его же, между прочим, распоряжение о защите детей от возможной встречи с фауной, и перестал тыкать магам Академии в нос их невольной ошибкой и случайной небрежностью.

Айдиш, выслушав обе стороны, задал присутствующим братьям, у которых на лицах цвели синяки после встречи с анархистами, только один вопрос:

– А эти дети что, были последними потенциальными магами в городе? Зачем вы их так долго караулили и так грубо забирали? Вы таких же на улице не могли собрать?

Коллеги, потрясенные новизной идеи, ответствовали:

– А что, можно было?

Айдиш потер переносицу, помолчал – и пожелал братьям хорошего вечера. Сказать тут было больше нечего.

St. f4ce: Полина, добрый вечер, это Валентин. Витыч просил при случае передать, что он твою задачку решил, и что для того чтобы с девушкой танцевать, ее надо приглашать танцевать, а не маяться ерундой. И еще он просил тебя не бросать одну и помочь с работой.

Augmentina: Валентин, доброго вечера. И спасибо.

Прочитав сообщение и набрав ответ, Полина сняла с изголовья кровати полотенце и прижала к глазам. Она с минуту сидела, глубоко дыша, как будто утирала с лица воду. Затем отложила полотенце на постель мокрой стороной вверх и снова посмотрела в монитор.

St. f4ce: когда ты будешь в городе и где тебе удобно встретиться, чтобы на нас посмотреть?

Augmentina: В следующие выходные. Если вас не двадцать человек – то можно, например, в кафешке на Финбане. Если двадцать – там же, но в зале ожидания. Часа в два дня, устроит вас?

St. f4ce: в кафешку поместимся :) До встречи.

Augmentina: до встречи.

Она встала, ушиблась о стол, на котором стоял ноут, зацепила коленом кровать, потеряла равновесие, с размаху села на постель, не видя комнату, и снова прижала к глазам полотенце.

Выйдя через пятнадцать минут в душевую и двигаясь по коридору почти вслепую, она встретилась с кем-то из коллег, судя по испуганному оханью:

– Поля, господи, что с тобой, ты заболела?

– Нет, просто аллергия, – ответила она сипло и медленно, – до завтра пройдет.

Предложенный неведомой дружеской рукой диазолин она взяла с благодарностью, и все равно проснулась на мокрой и соленой подушке в пять утра.

Больше всего в этой истории Димитри не понравилось то, что парни Асаны применили огнестрельное оружие без приказа. Для человека, привыкшего пользоваться холодным оружием, автоматическое огнестрельное – это очень плохая чужая магия. Нормальному человеку, несущему в крови и костях представление о чести рыцаря, неприятно брать в руки предмет, плюющийся смертью со скоростью, измеряемой в десятках возможных трупов в минуту. Маги не в счет, им проще привыкать к самым разным вывертам мироустройства. Но даже Димитри после первого знакомства с огнестрельным оружием сперва распорядился применить его для расстрелов, и только потом, через несколько десятков дней, взял в руки сам. И ему это было непросто. Он тоже был сыном своего мира, и для него это было бесчестное оружие, не для боя лицом к лицу. И значит – гадость, которую противно брать в руки.

Асана, опытный и сильный маг, тоже впервые увидела применение огнестрельного оружия во вполне адекватных обстоятельствах: оборотень и не заслуживал иного, судя по тому, какие он оставил за собой следы. После этого у нее была охота на чуткую пугливую птицу, живущую в доспехе из собственных перьев. И охотилась она в обществе донора – человека, к которому после снятия слепка еще некоторое время сохраняется особое отношение. Он и предложил ей свое ружье, так что Асана обязана была этому человеку еще и тем, что он ей помог преодолеть остатки отвращения к этому оружию. А Дейвин оружие Нового Мира изучил крайне внимательно – и ни разу не взял в руки.

Но чтобы гвардейцы, смертные воины, верные своему господину, или госпоже, целиком и полностью, без приказа взяли в руки вот это и использовали против никому не угрожавшего местного… Это было настолько недолжным, что Димитри не знал, как это назвать – ни на родном языке, ни на местном. Он понимал только, что оставлять этих людей здесь после случившегося будет очень большой ошибкой.

Точно в пересменку Полины Асана да Сиалан поехала к месту гибели своего неизвестного противника, по местному обычаю, с цветами, так ей посоветовал досточтимый Айдиш. Найдя на могильном холме фанерный обелиск с портретом, на котором погибший мотоциклист был запечатлен все с той же памятной ей усмешкой, она сложила розы к памятнику, оперлась рукой на деревянную ограду и разрыдалась.

Еще через пять дней, устраиваясь где-то в Ржевской области, мама красивой рыжей девочки, тоже рыжая и красивая, растившая дочку с помощью своей мамы, наконец открыла новостную ленту. Она прочитала все, что писали о приключениях дочери и ее маленьких товарищей по путешествию. Потом еще порылась по соцсетям, как смогла, восстановила события, нашла портрет погибшего на шоссе и проплакала до полночи матери в плечо, сожалея об этой оборвавшейся жизни, этой невстрече и о чем-то еще, ей самой не вполне понятном.

Так и получилось, что о сорокалетнем анархисте, бабнике и разгильдяе, ставшем одним из основателей городской сети взаимопомощи и легендой Питера, плакали горше всего те три женщины, ни с одной из которых он не был близок.

Вернувшуюся из-под Луги Асану сразу же уведомили, что князь просил ее прийти к нему, как только она окажется в замке. Она выслушала дежурного гвардейца и пошла к Димитри. Князь выглядел усталым и расстроенным, и прервал ее приветствие небрежным кивком на кресло:

– Садись. И рассказывай, как ты сорвалась в погоню за людьми, которых я не приказывал ни задержать, ни доставить ко мне. Я знаю, где ты была и что это значит. Ты сама понимаешь, что неправа была с начала и до конца. Теперь мне интересно, знаешь ли ты, как так вышло и почему.

Асана послушно заняла кресло, вздохнула.

– Мой князь, твой приказ мне передал достопочтенный. То есть, он сказал, что это твой приказ, а он только передает его, поскольку ты занят.

– Что помешало тебе связаться со мной по комму или послать зов? – устало спросил Димитри. Он уже знал, что помешало, и это очень портило ему настроение.

У Асаны кружилась голова и путались мысли. Получалось, что достопочтенный… солгал ей? Солгал намеренно, понимая, что она после этого нарушит присягу князю и закон империи? Достопочтенный сделал это?

Димитри увидел и понял, что с ней происходит. Они были слишком давно и тесно знакомы, чтобы он не заметил. И он привел ее в чувство следующим вопросом:

– Асана… твои парни без команды использовали огнестрельное оружие против местного. Ты понимаешь? Огнестрельное оружие! Это же как зарезать спящего. И они смогли сделать это сами, без приказа. То есть – без твоего приказа. В простой ситуации непонимания с местными. Кто говорил с твоими людьми, Асана? И твои ли это люди?

Она согнулась в кресле и закрыла лицо ладонями. Теперь ей было так же скверно, как ему. И они оба ничего не могли с этим сделать. То есть, что-то могли, но понимали, что доступного явно не будет достаточно.

Друзья погибшего тоже бурно обсудили произошедшее у себя в мастерской.

– На портал к саалан зашел.

– И?

– Извещение вывесили, что такие-то списком высланы домой за нарушение воинской дисциплины, повлекшее смерть мирного жителя.

– Ошибка, значит. Некисло ошиблись, два раза за день, по старому УК лет на двадцать в сумме.

– Эта-то, мечта полиции, заместительница наместника, убивается на весь ВКонтакт, сожаления пишет.

– Она еще и розы на могилу возит теперь.

– Это пока что розы. Потом будет круче, вот увидишь.

– Да куда уж круче… был живой мужик, теперь земляной бугорок. Ну будет она на эту могилу таскать цветы до осени, а потом свечки до весны, и что?

– Она у них из хорошей семьи. С правильным воспитанием. Насколько мне объясняли, она ему должна что-то вроде последней песни. То есть что-то такое у нее ВКонтакте будет точно. С изложением подробностей и деталей события.

– Ну посмотрим, что споет.

И песня появилась – точнее, баллада. В балладе были героический бунтарь на мотоцикле, не менее героическая преследовательница, и пули, вылетевшие по ошибке. Не обошлось и без морали: досточтимые в балладе получались козлами высокой пробы. Голос у Асаны был красивый, и мелодия баллады получилась довольно приятная, хотя на тяжелый металл и даже вообще на рок совершенно не похожая. Больше всего творческое поделие виконтессы напоминало старый городской романс.

Байк-клуб недели две дружно плевался и матерился, втайне надеясь, что эта дура успокоится. Но баллада начала расходиться, ее запели в Луге и в Гатчине – сначала сааланцы, а за ними и местные. После этого Валентин написал Полине и позвал ее в гости – может, хоть она им объяснит, что вся эта фигня значит, а то морду этой Асане бить как-то уже совсем пора, а очень не хочется, самим непонятно, почему. Полина приехала, и байкеры с ней вместе долго пили чай в мастерской, разговаривая про Генриха Восьмого и Ивана Грозного, про второй расцвет работорговли и окончание реконкисты, про родовое дворянство и характеры его представителей, про судьбы коренного населения Мексики и Африки в шестнадцатом веке… Наконец байкеры поняли, что Асана так высказывает сожаление о случившемся – и смирились. Решив, что она просто такой сааланский вариант очень тупого генерала, и объяснить ей что-либо нереально из-за отсутствия у нее дополнительной извилины для второй мысли, они даже были готовы ее пожалеть: извинялась она честно и расстроилась искренне. Да и команды открывать огонь она не давала, в конце концов.

Через два дня Асана вызвала в Новый мир вторую часть своей гвардии. Увидев на портале имена прибывших – сплошь женские, все пятнадцать – байкеры успокоились, окончательно приняв в отношении виконтессы да Сиалан гипотезу «это их версия тупого генерала, но она хотя бы честно исправляет все, что может исправить». О том, что высланным гвардейцам предстояло провести остаток жизни в монастыре, город узнал только через восемь лет после событий.

А Асане довольно быстро стало не до городских сплетен и идей достопочтенного: ее девочки-гвардейцы, увидев огнестрельное оружие, растеряли боевой дух. Сперва все было очень мило и весело: они кинулись собирать и разбирать оружие, ведь таких больших, красивых и сложных головоломок они дома, конечно, не видели. А узнав, что еще может эта игрушка, они, пища от восторга, начали отстреливать серии по мишеням – стоя, лежа, с колена, в движении, на скорость, на точность… в общем, радости не было предела. Целых десять дней, пока Асана не объяснила им, зачем эти штуки на самом деле нужны и как их предстоит использовать. После этого разговора девочки немедленно разучились разбирать и собирать оружие и перестали попадать в цель. Все пришлось начинать сначала. Но теперь у них все валилось из рук, затворы прищемляли пальцы при разборке-сборке, две девицы во время стрельб ухитрились получить синяки на лице, не учтя отдачу, а про качество стрельбы можно было вообще забыть. Асана спокойно и настойчиво добивалась результата. На это ушло еще четыре дня. Следующую неделю любые слова об оружии вызывали у них либо слезы, либо злость. На пятый день Асана прочитала им лекцию об оборотнях, с убедительными иллюзиями, фотографиями из социальных сетей и подробностями истории первого зараженного.

Магда, взглянув на фото, помрачнела и перевела взгляд с экрана в коридор, на стойку с оружием. Посмотрев на стоящие в стойке автоматы, она побледнела и задержала дыхание, унимая тошноту. А продышавшись, сказала, что она согласна убивать такую гадость при помощи вот этой мерзости. Но не людей. Остальные прониклись недостаточно и все еще не могли ни толком стрелять, ни нормально обращаться с оружием. Оборотни впечатлили всех и интереса к занятиям у девочек прибавилось, но дело все равно не шло. Асана, бранясь и шипя, объявила два дня тренировок без оружия рядом с линией огня. У мишеней в эти дни была гвардия князя. Через четыре часа Вильдис заявила – «я поняла, это местная магическая традиция». К счастью, это было на стадионе за периметром, поэтому выяснять, почему Асана так орет на подчиненных, пришел один Дейвин, как раз в этот день находившийся не в городе. А то позора было бы выше ушей – и ей, и девочкам. Наскоро успокоив ее, он предложил перемежать тренировки с огнестрельным оружием более привычными для солдат практиками – фехтованием, метанием ножа, работой с сетью и веревками.

Но и с фехтованием у девочек в первые дни не задалось: похоже, оружие нового мира их шокировало очень сильно. Магду, которая сумела согласиться на новое оружие, начали постепенно отторгать, она мрачнела и, судя по результатам, тоже чувствовала себя неуверенно. От этого всего Асане тоже было не по себе.

Именно в этом настроении ее и застал достопочтенный, пришедший на стадион поговорить. Вопросы, которые он задавал, она просто не поняла. И когда он предложил ей быть умной леди и догадаться самостоятельно, чего от нее хочет империя, и что ей пытается донести Академия, Асана наконец сорвалась. Она швырнула на землю ножны, которые держала в руках, и очень резко ответила, что самых догадливых она уже отправила домой. А то цена велика у их догадливости. И добавила, что тупая ящерица в ее лице занята задачей попроще: сделать так, чтобы девочки выжили при встрече с оборотнями, а оборотни не выжили бы. Закончив тем, что ее ума даже на эту задачу хватает не полностью, так что пусть достопочтенный поищет кого-нибудь побашковитее, она отвернулась от него и пошла подбирать ножны. Доложить князю об этом разговоре она забыла, потому что всего через полчаса после этого разговора девчонки наконец соединили для себя в одно целое судьбу парней, отосланных назад, и свойства оружия Нового мира. Это окончательно обрушило их боевой дух. Остаток дня они рыдали по своей несчастной судьбе, предвидя свое превращение в такое же отребье, каким стали их товарищи по службе, а Асана стояла посреди этого детского сада и не знала, что делать. Наконец, она отправила свою гвардию в казарму, объявила на завтра выходной и уехала к полицейским в Ораниенбаум, жаловаться на жизнь.

Полицейские ей обрадовались, выслушали, искренне посочувствовали и предложили решение в виде совместных стрельб и обучающих занятий для девчонок. Через сутки у ворот замка затормозил автобус, привезший подмогу: местных инструкторов. Дело пошло веселее. Девочки приободрились при виде мужчин и даже заулыбались, полицейские были тоже рады вниманию, и поскольку знали, что есть общая тема для бесед, уверенно пошли знакомиться. Через полчаса гости и гвардия Асаны роились возле столов с оружием, местным и имперским, а начальство гостей обсуждало с ней корни и причины проблем, с интересом рассматривая привычную экипировку гвардии. Еще через час девочки показывали, как этим всем работать, а полицейские восхищенно моргали. Потом они поменялись ролями, и полиция показала, как на самом деле надо пользоваться огнестрельным оружием, а девочки Асаны наблюдали и аплодировали. Потом все обедали и беседовали про благородство и подлость безоружных и вооруженных людей и прочую возвышенную философию. А после обеда обсуждали программы стрельб и совместных занятий на ближайшие десять дней.

После того, как гости уехали, приободрившиеся гвардейцы задали Асане только один вопрос: «А почему тут в полиции только мальчики?». Но именно на него она и сама не знала, как ответить.

Так и вышло, что Димитри оказался не в курсе выезда досточтимых в корытовский лагерь, и все, что там случилось, стало для него неприятным сюрпризом. Особенно последствия этого выезда. Обо всем сразу он узнал от очень грустного Айдиша и очень злого Дейвина, которые одновременно прочитали это в блоге Полины, посовещались и вместе пришли рассказывать о случившемся князю, прямо с распечаткой заметки из ее блога. Он не стал тратить времени на их вступление, угадав по лицам, что ничего хорошего они ему не принесли, и просто протянул руку:

– Давайте вашу гадость, – взял листок у Дейвина и начал читать.

Ну что, господа читатели, похоже, капец нашему местному Дону: детей мы сдали. Вчера к нам приехали из Приозерска на двух автобусах и газели ребята в светло-серой одежде, согнали всех детей и подростков в актовый зал, там провели какую-то мне непонятную сортировку, понравившихся им забрали с собой, остальных оставили. Как говорить с родителями увезенных и свидетелями этого события, я не знаю, не говорить с ними не имею права, потому что дестабилизированы все. Надо что-то делать, но я не знаю, что я вправе делать в этой обстановке, и как все это объяснять людям… или хотя бы понимать самой. А пока я набирала текст выше, пришли воспитатели с территории и рассказали, что у нас два суицида. То есть, успешных два, а третью вынули из петли живой. Обе погибших – женщины, у обеих вчера забрали детей. У выжившей тоже увезли дочку.

…пойду к начальнику лагеря за разъяснениями и распоряжениями, не поминайте лихом.

Прочитав текст, Димитри посмотрел на дату, затем сверился с календарем: заметка была сегодняшней. До начала неприятностей у него было целых несколько часов, благодаря Дейвину и Айдишу. Это не спасало, но по крайней мере позволяло не выглядеть идиотом, не знающим, что у него за спиной творят его подчиненные.

Пока Димитри читал распечатку, Полина, совершенно не знающая о том, что наместнику интересен ее блог хотя бы в такой форме, получала от начальника лагеря вместо разъяснений и распоряжений форменную истерику. Но ее смущала не сама форма подачи, а то, что из конкретики в этом потоке эмоций была только ссылка на распоряжение наместника, причем, кажется, устное, потому что никаких бумаг ребята в светло-сером с собой не привезли, а к шефу вообще не заходили. На вопрос «как работать с людьми» шеф ответил предельно понятно: «как хочешь». После этого Полина ощутила невероятную, давно забытую легкость в теле и ясность сознания. Протянув руку прямо под локоть шефу, она вынула из стопки листок писчей бумаги, быстро заполнила его стандартным текстом, проставила число и подпись, и протянула ему. Затем, со словами «а хотя…", взяла лист обратно. Дописав еще две фразы, она снова подала лист шефу в руки, встала и вышла из кабинета. Закрывала дверь она с тем чувством полной свободы, какое бывает только у человека, минуту назад выкинувшего в окно всю свою жизнь. Заявление об уходе, оставшееся у шефа в руках, было совершенно типовым, вот только в счет обязательной двухнедельной отработки перед увольнением Полина вписала часть невостребованных выходных, а остальные дни согласилась взять деньгами при расчете. Шеф, прочтя это все, понял, что его волшебная палочка, кажется, сломалась, и пошел искать ее по территории. И через почти час нашел в спальном блоке, пакующей сумку.

– Поля, но как…

– Вы сказали – как хочешь. Вот так и хочу.

– Но дети…

– А что дети? С ними все уже случилось, мне тут делать нечего и оставаться незачем.

– А как же ты в Питере работу найдешь?

– Пойду в бизнес.

– Да как же ты клиентов наберешь?

– Не горит.

– А жрать, извини, ты что намерена? Свои принципы?

– Контрабандной вязальной шерстью торговать буду, у меня челнок знакомый есть. До свидания, Петр Викторович. Удачи вам.

Подхватив сумку на плечо, Полина обошла шефа и вышла из блока. Он остался в идеально убранном блоке, посмотрел в окно, проводил женщину взглядом и затейливо выматерился. Зашел к своему заму и объявил: «поехал-ка я в Приозерск, послушаю, что там скажут». Но на один автобус с Полиной уже не успел, как ни торопился.

Утро у Димитри началось поздно: ночью он готовил представление о работе Святой стражи магистру Академии и размышлял, вызывать уже наблюдателя или пока пытаться обойтись своими силами. Отдав с утра черновики Иджену, он узнал от него, что приехал шеф лагеря Корытово и хочет разъяснений по ситуации. Димитри удивился:

– Но почему от меня?

– Мой князь, по его словам получается, что Святая стража ссылалась на твое распоряжение, а не на приказ достопочтенного.

Услышав это, Димитри очень остро захотел, чтобы маркиз да Шайни пришел в себя хоть на пять минут. Князь задал бы ему только один вопрос – как он ухитрился настолько распустить представителей Академии за каких-то два с половиной года по счету Аль Ас Саалан, чтобы они позволили себе действовать от имени наместника, даже не ставя его в известность. Но секретарю он сказал совершенно другое.

– Хорошо, Иджен. Собери к закату тех досточтимых, которые к этому причастны, пригласи Дейвина и Асану и будь готов позвать достопочтенного, если его участие в разговоре будет необходимо. Да, Айдиша тоже позови, лишним не будет.

Закат пришел безобразно быстро, князь, как обычно, не успел сделать и двух третей намеченного, но когда солнце коснулось края горизонта, он вышел из внутренних покоев в приемную.

В приемной наместника уже собрались Дейвин, Асана, Айдиш, начальник корытовского лагеря Петр Викторович, герой и инициатор событий досточтимый Бьерд, и не участвовавший в поездке во Псков брат старший хранитель миссии. Корытовский шеф приехал уже расстроенным, у них специалист после всех этих событий бросил на стол заявление об уходе и заявил, что уходит в бизнес. То есть, бросила и заявила. В коротком разговоре перед началом разбора полетов Айдиш выяснил, что Полина, которую он так мечтал получить в команду, после описанных ею в блоге событий все-таки уволилась и уже уехала в Петербург. Школе это давало надежды, но довольно призрачные: Айдиш давно знал, что из образования люди не уходили, пока могли продолжать работать, а если уходили, то навсегда. Князь слушал этот разговор краем уха, и старался сохранить ясное сознание. Получалось плохо. Все приложенные усилия смогли только превратить красную пелену перед глазами в белую и сделать ее слегка прозрачной.

Старший хранитель сидел молча и смотрел на свои пальцы. Он не столько понимал, сколько чувствовал, что без мордобоя сегодня не обойдется, и надеялся, что Айдиш, со своим талантом миротворца, сумеет как-то сгладить этот угол. Дейвин, занявший ближайшее к окну кресло, был твердо намерен отмалчиваться, пока его не спросили и разнимать драку, когда она начнется. Тоже молча. Асана выглядела, как человек, у которого из-под ног уходит земля. Димитри был занят: он старался сохранить остатки спокойствия, уже не понимая, что спокойствие его давно покинуло. Шесть кресел стояли полукругом, и пятеро из сидевших в них предпочли бы быть сейчас где угодно, но не здесь. Только досточтимый Бьерд, автор ситуации, собравшей всех в кабинете наместника, был спокоен и весел.

Ватное молчание нарушил Петр Викторович. Грустным голосом, выдававшим нежелание говорить о неприятном, он спросил, с какими законами соотносятся действия досточтимых на территории лагеря. А потом посмотрел на наместника совсем печально и попросил выдать ему на руки подзаконнный акт или копию распоряжения наместника об изъятии детей у семей, подавших документы на выезд. И добавил, что ему нужно такое распоряжение хотя бы задним числом, чтобы понимать, как работать дальше. Наместник после этого с интересом глянул на досточтимых. Брат-хранитель сложил пальцы ногтями к ногтям и смотрел на руки. Айдиш, подперев рукой голову, мрачно молчал.

Досточтимый Бьерд независимо шевельнул плечом в своем кресле:

– Я не понял, что не так. Речь идет о детях, родившихся в крае. Поскольку их мнения по поводу эмиграции никто не спрашивал, мы имели столько же прав оставить их в крае, сколько родители имели прав их увезти. Что же до самой процедуры – все сделано, во-первых, по местным законам, а во-вторых, с активной помощью местных властей. Мы их совсем немножко убедили, можно даже сказать, что и не убеждали.

Корытовский шеф посмотрел на него очень большими глазами:

– Это вы меньше чем за двое суток успели их уже и за звезды переправить?

Он вдохнул, видимо, намереваясь еще что-то сказать, но досточтимый Бьерд даже не услышал вопрос и продолжал петь птахой:

– Озерный край – часть империи, дети и направлены в Метрополию на обучение. Пресветлый князь, ты сам сказал в марте, что мы должны соблюдать местные обычаи, чтобы жители Озерного края тоже помнили о них. Мы так и сделали, как ты пожелал! По местным законам изъять детей мы имели право, в интернат поместить тем более имели право. И конечно выбор интерната осуществляли мы, ведь их родители больше не граждане края. Работать ребенок не имеет права до четырнадцати лет, значит, и не работает. А их трудовая деятельность – это обучение труду. Все же нормально получилось! Нарушений нет!

Асана, уже сидевшая с глазами шире лица, стремительно бледнея, выпалила:

– Но это же… Это похищение в рабство!

Петр Викторович печально кивнул:

– Ну да, траффикинг…

Бьерд все еще был весел, беспечен и вполне доволен собой, он даже поднялся на ноги, чтобы жесты вышли более убедительными:

– Да почему! Все же по закону! По их собственному закону!

Он, видимо, был намерен продолжить, но Дейвин заметил, что князь пошевелился в кресле – и не спеша повернул голову к окну. За окном были очень красивые сумерки, по темно-синему шелку неба не спеша катилась золотая монетка луны, считая черные складки веток… Дейвин услышал обращенным в комнату ухом звук удара, следом характерный негромкий хруст, и через удар сердца и еще половинку – звук соударения двух твердых предметов. Маг повернулся обратно – ну так и есть. Никто и икнуть не успел, и вот, пожалуйста: досточтимый лежит на полу, из-под его виска растекается черная лужица, и Айдиш скорбно вздыхает: «Бедный Бьерд, он был так неосмотрителен…» А князь стоит, опустив голову, и дышит глубоко и гневно. После оплеухи Димитри у досточтимого практически не было шансов выжить: удар сломал ему шею. Он был уже мертв, когда, падая, влетел головой в угол письменного стола, стоящего за креслами. Впрочем, это было уже совершенно неважно ни досточтимому, ни наместнику.

Нет, подумал граф, остановить князя, когда он так зол, конечно, можно, и он даже потом поблагодарит, но как же было лень. Еще меньше хотелось после этого чувствовать себя недоумком, спасшим идиота. Ведь этот досточтимый точно решил бы, что все так и должно быть. Нехорошо, конечно, вышло, князю теперь штраф платить придется, может, даже на службу лишний раз в храм сходить, а ему и так некогда настолько, что Дейвин уже месяца три не видел, чтобы Димитри пользовался хотя бы пудрой. Сам граф, при всей своей занятости, успел не только истратить весь запас средств, привезенных с родины, но и купить местное, хоть и с посторонней помощью, и даже научиться правильно наносить купленное на лицо.

Маг вздохнул, поднялся, прошел по комнате, открыл дверь в коридор, свистнул дежурной из гвардейцев, игравшей на смартфоне в какую-то головоломку:

– Позови кого-нибудь прибрать тут. И скажи, чтобы захватили мешок и носилки.

Иджену, прибежавшему быстрее, чем пришли слуги, Дейвин сказал:

– Иджен, не стой тут столбом, иди и вызови ему замену. Попроси, чтобы прислали кого-нибудь поумнее него. И пусть поторопятся. И да, подготовь весь список его подвигов и отправь вместе с ним, на тех же носилках.

Закончив с Идженом, Дейвин сразу повернулся к Димитри:

– Князь, ты как себя чувствуешь? С тобой побыть или оставить одного?

Димитри мотнул головой, все еще не вынырнув из волны злости, с которой он боролся. Дейвин проинтерпретировал это для остальных:

– А, пойдешь во внутренние покои? Ну мы не будем тогда мешать. Доброй ночи. – и пошел к двери.

Остальные потянулись за ним. Дейвин еще слышал, как за дверью Петр Викторович говорил Айдишу, приняв его за местного, что этому Бьерду он даже завидует в чем-то, потому что вот его-то проблемы наместник одним боковым в голову не решит, он-то не сааланец. Дейвин прислушался и услышал:

– Да лучше бы на его месте был я. Дети-то из лагеря никуда не делись. Их там не восемь человек, между прочим. И все в курсе причины увольнения Полины Юрьевны, она от них ничего скрывать не стала. Так что найти психологов в программу после того, что они устроили, будет гораздо сложнее, а и так было непросто. И специалисты, если они вообще найдутся, будут хуже ушедших. А дырка в черепе решает все проблемы раз и навсегда. Тоже, что ли, уволиться нахрен, и вот пусть кто хочет, тот и гребет это все. А я устал, я дома был последний раз на новый год. Вот какой смысл в этой программе, если они все равно пришли и сделали, что хотели? И даже без приказа? Пошутили, понимаешь, ради первого апреля, попробуй тут не поверь. День дурака? День дебила!

Дейвин поморщился. До Нового мира он не был особенно рьяным поклонником Академии, но считал, что если они что-то делают, то выбирают лучшие из возможных путей. Новый мир раз за разом показывал, что это не так. Но говорить что-то не было смысла. Оставалось только пожелать Айдишу доброй ночи, надеясь, что это не звучит как издевательство, и идти к себе.