Читать книгу Братство бумажного самолётика - Екатерина Белецкая, Екатерина Витальевна Белецкая - Страница 3
Глава 2
Ит Соградо. Док
ОглавлениеПотеря была невелика, она почему-то даже развеселила – звонок этот за четыре года осточертел просто неимоверно, и то, что мальчишки приложили к нему руку, превратив в немое напоминание о былом величии, которое никогда больше не будет противно тренькать, даже в чём-то обрадовало. Интересно, зачем им понадобилась именно чашечка, почему они не утащили звонок целиком? Немного странно. Впрочем, братья и были странными, действовали порой абсолютно нелогично, абсурдно, кажется, они и сами порой не осознавали свою собственную мотивацию. Или мотивация была чужая… Ит задумался. Возможно, заказ от Комара, братья сегодня снова «крыса», а у Комара фантазия ещё та, следует признать. Больная фантазия, если уж начистоту. По хорошему, и Комара, и всю его компанию следует отправить к психиатру. Оптом. Сразу. Но это Масловка, поэтому никаких психиатров, конечно, нет, и не предвидится. А предвидится вечер, и очередное избиение «крысы». Бедные братья Фламма, и бедный я, который имеет право, считай, только сидеть в кабинете, перебирать бумажки, и проводить осмотры по графику. Чёрт бы побрал это всё.
В дверь постучали – Ит поднял голову от журнала, и произнес:
– Войдите.
* * *
Посетители к доку шли ежедневно, и состав их был давно известен и заучен. Баб Зина: давление. Лаврентьич: похмелье. Физик: подагра. И так далее, в том же духе. Вообще, по уму, док не обязан был принимать преподавателей и персонал, но принимать приходилось, тратя на эти приемы то время, которое в штатном расписании отводилось детям. Дети тоже приходили, или их кто-то приводил, но это случалось на порядок реже, чем нашествие преподавателей. Сегодня была суббота, и Ит знал, кто, когда, и с какой проблемой наведается – не смотря на то, что время было каникулярное, ходили к нему, как на работу. Быстро разобрались и поняли, что он действительно умеет лечить, может лечить, и лечит хорошо, вот и шли. Впрочем, страдальцев тоже можно было понять. Зачем обращаться в поликлинику, когда под боком есть свой врач, с руками, с головой, понимающий, и безотказный?
При других обстоятельствах Ит, с высокой долей вероятности, послал бы всю эту братию куда подальше, предварительно честно приняв по одному разу, но – не в тех, в которых он и Берта находились последние четыре года. Не принимать было нельзя. Отказывать было нельзя. Даже проговаривать вслух своё мнение о происходящем тоже было нельзя, потому что по условиям договора, на заключение которого ушло три года, было нельзя вообще ничего, лишь молча находиться на своём месте, и наблюдать. И спасибо, что хоть так. Ужас, да. Кромешный тёмный ужас, но иного выхода просто не существовало.
…На пороге кабинета стоял завхоз, и причина его появления ощущалась на трехметровом расстоянии – Ит невольно поморщился от запаха перегара.
– Здорово, Лаврентьич, – вздохнул он. – Что, голова?
– Она, проклятущая, – подтвердил завхоз. – Итгар, родимый, мочи нет терпеть, дай эту твою… как её… коку…
– Элеутерококк, что ли? – спросил Ит, вставая из-за стола. – Лаврентьич, ну вот на кой ты опять вчера столько выпил, а?
– Да я немного, – замахал руками завхоз. – И утром нормально вроде, чего-то после полудня только накрыло. А сейчас вообще как шар чугунный катается. Может, лопату сильно бросил, вот и разболелась башка-то? Не надо было кидать.
– А зачем ты кидал? – полюбопытствовал Ит, открывая шкафчик ключом с замысловатой формы бородкой. Шкафчик этот был практически сейф, и являлся мечтой для многих, но Ит, памятуя годы, проведенные на Терре-ноль, к устройству шкафчика подошел ответственно. Во-первых, шкаф был цельнометаллический, во-вторых, он был привинчен к полу, и не абы как, а на восемь толстенных законтренных на всякий случай болтов, в-третьих, замок Ит переделал сам, и вскрыть шкафчик обычными средствами не представлялось возможным.
– Сучата эти удочку мою спереть хотели, – пожаловался завхоз. – Вот и не сдержался. Ну что мне, всё в дом убирать, что ли, каждый раз? То тачка моя понадобилась, то ножницы по металлу, теперь вот удочка. Я же не миллионщик! А эти… сперва пристали – дай им, да дай. Я в отказ. Потом, смотрю, по кустам лезут, к сараю, ну я и не сдержался.
– Так кто лез-то? – спросил Ит, уже догадавшись о том, какой последует ответ.
– Братья эти, близнецы-засранцы, – проворчал завхоз. – Вообще бы пришиб, вот честно. Какие-то они…
– Какие? – Ит вытащил из шкафчика нужную бутылку, и принялся наливать раствор в мензурку. Конечно, это был не только пресловутый элеутерококк, настойку Ит делал сам, и добавил в неё обезболивающее из своих запасов. – Ну, так какие?
– Не такие, – дёрнул плечом завхоз. – Не нашенские какие-то. Не знаю я.
– А что в них ненашенского? – удивился Ит. – Руки, ноги, голова. Смотрел я их, мальчишки как мальчишки.
– Какие-то они… – не обладающий большим словарным запасом завхоз задумался. – Ну… это… Тощие какие-то.
– И чего? Я вон тоже тощий, – Ит пожал плечами. – У нас в семье все тощие, и брат у меня такой же, и мать была такая же. Что ж я, ненашенский после этого?
– Ну нет, ты нашенский, – залебезил завхоз. – Обычный ты. А эти не такие. Не знаю.
– Самые обычные они, – твёрдо произнес Ит, хотя отлично понимал, что говорит сейчас неправду – и это еще мягко сказано. – На, держи. Пей. Давай воды налью, горькая.
– Не, нормально, – завхоз залпом осушил мензурку. – Ух, хорошо пошла! А эти всё равно не такие. Вот, например, какая у них нация, можешь сказать?
Ит снова пожал плечами.
– Не знаю, – признался он. – Не моя точно. Хотя у меня две – латыши и армяне. Да, я в курсе, что это смешно, Лаврентьич, но вот так получилось, что папа маму полюбил.
– А ты вообще еще дальше пошел со своей полячкой, – поддел завхоз.
– Нормально я пошёл. Только она не полячка, а полька, – поправил Ит. – И чего?
– А того, что они непонятные совсем.
– Слушай, отвяжись ты от них, – попросил Ит. – Это у тебя от того что голова болит дурь всякая полезла наружу. Сейчас элеутерококк всосётся, и забудешь про всякие глупости.
– Ну, может, и так, – завхоз покосился на бутылку, всё ещё стоявшую на докторском столе. – С собой не отольёшь хоть немножко?
– Не отолью, – твёрдо ответил Ит. – Я не аптека, уж извини. Надо, зайдешь. Нет, повторяю, не буду я тебе с собой давать ничего, и не проси даже! Если я у вас на поводу пойду, вы быстро себе моду заведете клянчить, а у меня отчетность. Одно дело тут помочь, другое – довольствие вам устраивать.
– Да ладно, ладно, не сердись ты так, – залебезил завхоз, пятясь к двери. – Нет, так нет, я чего, я ничего…
– И не пей ты столько больше, – попросил Ит. – Одно дело голова, а если печень отвалится, что делать будешь?
– Не, печень у меня нормально, гвозди переваривать могу, – заверил завхоз.
– Переваривает желудок, – безнадежно произнес Ит в сторону закрывающейся двери. – Ай, ладно. Не батя я тебе, чтобы морали читать…
Дверь захлопнулась. Ит тяжело вздохнул, взял со стола бутылку, и поставил её обратно в шкаф. Секунду подумал, задвинул вглубь, а вперед переместил другой флакон, с примочкой. Дождь вчера был, а это значит, что скоро заявится Фрол Савельевич, в сравнении с которым завхоз кажется милейшим существом… ну да, способным кинуть в спину подростку штыковую лопату, но всё-таки.
Достали, подумалось ему. Как же они все достали, не передать – своей этакой вот хитрой тупостью, житейской смекалкой, желанием всё получить на халяву, и, главное, извечным «авось пронесёт». Интересно, кстати. Значит, братья пытались утащить удочку? Ну, это точно «крыса», к гадалке не ходи. Братья не рыбачат. И силки на ворон не ставили ни разу – спросил как-то, было дело, сказали, что брезгуют. Хотя другие детдомовцы ворон иной раз в охотку ели, другой вопрос, поймать ворону было делом отнюдь не простым. Потому что сделать силок, найти место, вдали от детдома, дойти, поймать, забить, а потом еще и поджарить – это вам не репу с картошкой тырить на хозяйских огородах. Целое приключение.
Полчаса прошли в блаженном ничегонеделании, а потом в дверь постучали снова – причем в этот раз стук был ого какой, подлиза завхоз стучал робко, «тук-тук-тук», а сейчас прозвучало «бум! бум! бум!», потому что стучал физик, он же замдиректора, а с этим шутки были плохи. Все его были обязаны опасаться. И ученики-детдомовцы, и сотрудники, и, конечно, хиляк-докторишка, которому, не иначе как за упорство, Фрол с удовольствием настучал бы точно так же и по голове, вот только начальство не позволяло.
– Открыто, Фрол Савельевич, проходите, – произнес Ит, одергивая халат. Халат, надо сказать, был на нём безукоризненно белый и выглаженный – спасибо Берте, постаралась. Да и вообще, вид вполне себе презентабельный, даже волосы аккуратно убраны в хвост, и спрятаны под этим самым халатом, «чтобы не маячили». С волосами случилась отчаянная битва в самом начале работы в проекте; отрезать их Ит отказался категорически, и поэтому была спешно придумана легенда, что носит свой хвост Ит из-за того, что волосы закрывают шрам на голове, если срезать, будет видно, а он не хочет, чтобы пялились. В принципе, концепт этот под легенду бывшего военного врача подходил пусть и не стопроцентно, но в целом неплохо, однако Итский хвост, пусть полуседой, пусть аккуратный, пусть даже и спрятанный, был в местных условиях всё-таки вызовом обществу, и ещё каким. Не таким, конечно, как фамилия «Фламма», но близко к тому. Ит вообще для столь длительной работы внешность практически не менял – так, добавил немного морщинок, седины (по легенде ему было пятьдесят два года), чуть ссутулился, и сделал в паре заметных мест шрамирование. И всё. А Берта так и вообще ничего в своём образе менять не стала, только причёску сменила на короткое каре, очень простенькое, чтобы любая местная мастерица сумела подновить.
Фрол Савельевич переступил порог кабинета так, что сразу становилось понятно: прибыла монаршая особа, не меньше. Плечи расправлены, все три подбородка задраны, в глазах – надменность и едва ли не брезгливость.
– Итгар Вааганович, добрый день, – поприветствовал он. – Я к вам по делу.
Ит встал, обошел стол, и отодвинул стул – про этот особый порядок он был более чем в курсе.
– Добрый день, – ответил он. – Присаживайтесь, пожалуйста. Какое же дело привело вас ко мне?
Правила игры было соблюдены от и до, и замдиректора позволил себе что-то, похожее на джокондовскую едва заметную улыбку.
– Погоды нынче разыгрались, – начал заход в направлении заветного шкафчика замдиректора. – Нестабильные погоды. И следует осознавать, что подобные атмосферные явления…
Ит с неприязнью смотрел Фролу чуть выше переносицы – стараясь держать в фокусе несколько седых волосков между бровями, и поменьше замечать всё остальное: водянистые глазки, гладко выбритые подбородки, какой-то белый налет в уголках губ (кажется, от зубного порошка), красноватую шею, которую натирал воротник рубашки. Пакость, думалось ему. Какая же это всё пакость. И… господи, если бы я хоть что-то мог сделать, но я ничего не имею права делать, и сейчас я, как миленький, достану примочку из шкафа, да еще и натру этой твари этой примочкой косточки на ногах, потому что для того, чтобы удержаться здесь, надо очень сильно постараться смириться с этой пакостью, и делать вид, что её не существует. На секунду он представил себе, что ломает замдиректорскую шею, и он даже услышал протестующий хруст позвонков и треск, но…
– …следствием является болевой симптом, который и привел меня к вам в кабинет, – закончил свою пространную речь Фрол Савельевич. – Вы, как обладатель соответствующего диплома и знаний, и приносивший присягу Гиппократа…
– Я клятву военного врача давал, – в сотый раз напомнил Ит. – Гиппократ это дело давнее, как вы понимаете.
– Но, в любом случае, вы не вправе отказывать страждущему, – твёрдо произнес Фрол Савельевич.
– Подагра? – спросил Ит. Фрол кивнул. – Одну секундочку. И, Фрол Савельевич, я вам много раз говорил: меняйте режим питания. Исключите, пожалуйста, солёное, жареное, и острое. Не усугубляйте своё положение.
– Сам разберусь, – велеречивость Фрола в мгновение ока куда-то испарилась. – У вас примочка есть?
– Есть, я же сказал уже. Сейчас всё сделаю. Разувайтесь.
«Интересно, сколько же он жрёт? – подумал Ит, прикладывая смоченные в растворе марлевые салфетки к выпирающим плюснефаланговым суставам. – И где он берет деньги, чтобы столько жрать? Хотя, конечно, всё понятно, и что, и как, и откуда, но хоть постеснялся бы, что ли. Впрочем, такие не стесняются. И этот еще ничего, он, если мы всё выяснили правильно, пока что никого не убил. Ещё не убил. Ладно, не хочу об этом, не могу об этом, и не буду об этом думать, иначе я ему сейчас переломаю ноги, и вылетим мы с Бертой отсюда на такой скорости, что сложно вообразить».
– Нужно зафиксировать, – сказал он. – И пробудьте хотя бы час в покое, не ходите. Сегодня на ночь выпейте чаю с молоком, как я предлагал, и не переохлаждайте ноги.
– Опять шерстяные носки? – неприязненно спросил Фрол. – Ну сколько можно, лето на дворе…
– Вы же хотите, чтобы боль прошла? – спросил Ит. – Значит, сегодня носки. Поберегите ноги.
– Ладно, – сдался замдиректора. – Итгар Вааганович, вы составили список на июль?
– Уже заканчиваю, через час будет готов, – отрапортовал Ит, хотя список у него был готов ещё вчера. – Сегодня можно будет сдать?
– Нужно, – нашел к чему прицепиться замдиректора. – Очень бы хотелось, чтобы вы включили, наконец, пунктуальность, в список ваших добродетелей. Потому что вы в который раз уже запаздываете. Ещё раз опоздаете, лишу премии.
– Простите, постараюсь исправиться, – закивал Ит.
– Отчёты хотя бы готовы?
– Да-да-да, готовы, отдать сейчас? – Ит убрал примочку в шкаф, закрыл на ключ, и только после этого подошел к стеллажам, которые находились в дальней части кабинета. – Вот, пожалуйста. Июнь закрыт, и вот майские исправления.
– Занесёте всё вместе, – махнул рукой Фрол, которому, конечно, совершенно не улыбалась перспектива тащить самостоятельно к себе объёмистые папки. – И не тяните.
– Не буду тянуть, – пообещал Ит. – Скоро всё принесу.
– Вот и славно.
Когда дверь за Фролом Савельевичем закрылась, Ит с трудом подавил в себе желание плюнуть на неё, снова сел за стол, покрутил в руках карандаш, сунул в стаканчик, и приготовился жать следующего страдальца. Точнее, страдалицу. Впрочем, настроение у него уже стало улучшаться, потому что предстояла в его кабинете в ближайший час вовсе не трагедия, а нечто совсем иное.
* * *
Самым загадочным в этой истории было то, как химичка, Мария Львовна, в принципе сумела угодить в химички – судя по осторожным расспросам, которые нет-нет, да устраивала ей Берта, в химии Мария Львовна понимала чуть меньше, чем ничего. Все её уроки сводились к тому, что она, путаясь в формулах, читала ученикам по главке из учебника, а потом ученики переписывали выдержки из этих главок к себе в тетради. Контрольные она проводила чисто номинально, работы не проверяла, а оценки ставила наобум – хорошо, что четверки и пятерки. Она была не злой, нет, боже упаси; Мария Львовна была феерически, фантастически, феноменально глупой, до ужаса наивной, и влюбчивой, как мартовская кошка. По слухам, в Масловский детдом её во временную ссылку отправил какой-то большой любовник, причем отправил с непонятной целью – то ли уберечь эту красотку от своей жены, то ли наоборот, уберечь жену от притязаний Машеньки, с которой сталось бы придти домой, и всё в лоб высказать незнакомому человеку.
– Не понимаю, – говорила Берта. – Я искренне не понимаю, как у неё в принципе получается быть такой дурой? Это ведь нарочно не придумаешь, над ней дети смеются, а она, кажется, этого даже не замечает.
Ит догадывался, как, и понимал, что вопросы Берта задает, конечно, в риторическом ключе, но он порой и сам недоумевал, ради какой великой цели Марию Львовну терпят, именно что терпят, в детдоме, да еще и в роли учителя химии. Почему химия? Пристроили бы хотя бы трудовичкой, пол мыть и жарить яичницу она, разумеется, умеет…
– Итгар Вааганович, можно? – химичка стучать не стала, она, видимо, к его двери кралась, потому что обнаруживать свое присутствие не стремилась. – Я ненадолго.
– Заходите, Мария Львовна, открыто, – вздохнул Ит. – Что-то случилось?
«Пятница случилась, – подумал он. – Танцы в ДК. А потом случилось ещё что-то, что бывает по пятницам, и вот она здесь, ну конечно».
Мария Львовна, надо сказать, была действительно хороша собой – стройная, пышногрудая блондиночка с перманентом и подведенными глазами. Ладненькая милая фигурка, рост невелик (впрочем, тут высоких почти и не было), формы достойные, и во взгляде нечто этакое… туманное и многообещающее, но при этом наивное и чуть ли не невинное. Этакая Мэрилин Монро Мценского уезда. Одежда, правда, подкачала, потому что одежда эта была, во-первых, дешевая, и, во-вторых, подобрана безвкусно, аляписто, по мещански. Укороченная синяя форменная юбка, пиджак с ватными подплечниками, просвечивающими через слишком тонкую ткань, босоножки, расшитые бусинами – искусственный жемчуг и блестки. Полное фу, как говорила Берта, но, если принять во внимание вкусы шоферов лесовозов, вполне себе ничего. Для Морознова сойдёт.
– Итгар Вааганович, тут такое… – химичка тихонько прикрыла за собой дверь, и села напротив Ита за стол, облокотившись, причем так, что все прелести оказались как раз напротив докторских рук. – Такое… ну и, в общем, я опять к вам.
– Понял, – коротко кивнул Ит. – Вы снова?
– Ну… да.
– Мария Львовна, я же рекомендовал вам пользоваться средствами защиты, – безнадежно вздохнул Ит. – Ну вы же взрослый человек. Я понимаю, порыв, страсть… лето, наконец, но надо же как-то всё-таки думать головой-то!
– Кончились, – Мария Львовна мило покраснела. Ит откинулся на спинку стула, чтобы находиться подальше от прелестей, и покачал головой.
– Ну так купите, – с неприязнью произнес он.
– Стыдно, – она покраснела ещё гуще. – Надо в Пермь ехать.
– Так езжайте, – Ит рассердился. – Ладно, это вы уже сами. Что на этот раз?
– Чешется, – полушепотом произнесла она.
– Угу, – Ит поморщился. – Нет, ну так нельзя. Хорошо, в этот раз, судя по всему, молочница. А если сифилис? Вы позора боитесь? А без носа остаться не боитесь?
«Застращаю, – подумал он. – Ох, застращаю. Надеюсь, на пару недель хотя бы хватит».
– Боюсь, – Мария Львовна вытащила из кармана подшитый кружевом платочек, и промокнула глаза. Промокнула, впрочем, очень осторожно, чтобы не повредить тени. – Очень боюсь. Но, понимаете, так бывает, что…
– Бывает, – согласился Ит. – Люди взрослые, порой и не такое бывает. Но думать всё равно надо. Вот что, зайдите ко мне через два часа, отолью свечи, сделаете курс. Но чтобы в следующий раз приобрели изделие номер восемь, и носили с собой. И ещё, Мария Львовна, будьте вы разборчивее в выборе. Что это за кавалер такой, если у него даже на защиту денег нет?
– Есть у него деньги, – возразила химичка. – Он просто забыл…
– Угу. В который раз он просто забыл, если вы ко мне от него с такой наградой пришли? – спросил Ит. – Значит, и с другой забыл. Про это вы не подумали?
– Нет, – кажется, она растерялась. – А ведь и правда, где-то он же взял… ой, ну как же я…
– Обойдётся, – Ит встал. – Идите, и через два часа жду.
– Так чешется же очень, – казалось, химичка сейчас заплачет.
– Ну, почешетесь пару часов, – развёл руками Ит. – Мне приготовить надо лекарство, я такие формы не держу, у нас тут всё-таки дети, а не вендиспансер.
Из его кабинета химичка вышла красная от стыда, но обнадеженная скорым излечением – к Иту она за эти четыре года с подобными проблемами обращалась раз двадцать. Хоть бы она уже родила от кого-то, и осела хоть где-то, думал Ит. И лезла бы к нему со своими половыми проблемами и болячками, подцепленными от местного… гм… контингента. Да, именно что контингента, это, наверное, самое подходящее слово.
* * *
Берта пришла после обеда, она сегодня была выходная, и чем-то занималась в городе, но, видимо, занятия кончились, и Берта приняла решение вытащить мужа с работы пораньше, у того, по её расчетам, дел в этот день было немного. Пришла Берта при параде, в нарядном выходном платье, с яркой тряпичной индийской сумкой – сумка эта, заграничная, нездешняя, была предметом зависти почти всех детдомовских дам, в первую очередь, разумеется, Марии Львовны.
– Привет, – стучать Берта, конечно, не стала, зашла в кабинет, положила сумку на стол – в ней что-то звякнуло. – Отработал уже?
– Привет, – Ит закрыл последнюю на сегодня папку, тоже встал, обошел стол, и чмокнул Берту в щеку. – Да, всё уже, закончил. А откуда это ты такая нарядная?
– Собрание кружка, – пояснила Берта. – Мы там все сегодня были нарядные.
– Это какого? – удивился Ит. Берта в один кружок ходила, а другой вела сама. Первый был садоводческий, второй – математический. Ради математического, да еще и закрытого по летнему времени, Берта наряжаться не стала бы.
– Садоводы, – подтвердила его невысказанное предположение Берта. – Фотографировались для стенгазеты, показывали, что удалось взрастить. А потом ели, что принесли. У Гали была редиска какая-то уникальная, красная внутри, а Тамара всем показывала съедобный физалис, но только показывала, он у неё в горшке на подоконнике растёт.
– А ты? – Ит усмехнулся.
– Желтый кабачок, разумеется, – пожала плечами Берта. – Произвела фурор, просят вырастить семенной. Выращу, тем более…
– Тем более что их выращиваю я, – напомнил Ит. – Ладно, будет семенной, мне не жалко. Интересное что-то было?
– Не-а, – покачала головой Берта. – Совсем ничего. Что на обед давали?
– Да как всегда, – махнул рукой Ит. – Баланда «три капусты, две морковки, и куриная косточка».
– Бедный ты мой, – Берта вздохнула. – Бутерброд хочешь?
– Давай дома, – покачал головой Ит. – И я не бедный, это дети бедные. Никак не привыкну.
– Не напоминай, – попросила Берта. – Галчата голодные… кому бы бутерброд пристроить, а?
– Кто-то младший был на площадке, – Ит подошел к окну, выглянул. – Толик с Кирюшкой в футбол гоняют, отдай им. С маслом, небось?
– И с сахаром, – кивнула Берта. – Бутерброд-пирожное. Дай нож, на двоих разрежу сразу. Тебя подождать?
– Нет. Ты иди, я тут всё запру, и приду, – сказал Ит. – Ты только тихонько, ладно? Увидят ещё…
– Не увидят, – покачала головой Берта. – И я же не скажу, что от меня. Баб Зина прикроет, если что.
– Угу, – кивнул Ит. – Всё, давай. У входа встретимся.
…Это дурацкое правило – не подкармливать детей – ввёл Фрол Савельевич, чёртов замдиректора, и отнюдь не просто так. Ему нужны были дети голодные, за кусок хлеба на всё согласные, но сердобольные тетки-преподавательницы, типа Берты, совсем уж мелких всё-таки нет-нет, да подкармливали. Жалко же. Очень жалко. Галчата, правильно Берта сказала. Тощие, нескладные галчата, вечно голодные, обделенные, никому не нужные. Четыре года Берта преподавала здесь же, в Масловке, математику, и все эти долгие четыре года она так и не научилась привычке, которая от неё требовалась. А именно – не думать об этих детях, как о детях. Она даже и не пыталась ожесточить сердце, это было выше её сил. Одному только она сумела как-то, с грехом пополам, научиться. Терпеть. Терпеть и молчать.
* * *
С территории детдома они вышли вдвоем, сумку теперь нёс Ит – звякал, как выяснилось, в сумке одеколон «гвоздичный», который выбросили на рынке, и которого опытная Берта прикупила сразу три флакона. Автобуса решили не ждать, и пошли в город пешком, по хорошей погоде получасовая пешая прогулка получилась в самый раз. Берта сперва вроде бы печалилась (из-за бутерброда и мальчишек, конечно, догадался Ит), но потом развеселилась, потому что у неё возник план на этот вечер, который она решила притворить в жизнь. Для осуществления плана требовался муж, и муж тут же был озадачен.
– Давай на лодке покатаемся, – предложила Берта. – Сейчас домой зайдем, переоденемся, и на реку. Ага?
– Кто нам лодку даст? – спросил Ит.
– Лаврентьич, – пояснила Берта. – У него сегодня голова болит. Ну, болела. Рыбачить он не пойдет, сам сказал, и про лодку я уже договорилась. За веслами только к нему зайдём.
– И когда ты только всё успеваешь, – покачал головой Ит. – Может, просто у реки погуляем? Ну что нам эта лодка?
– Нееее, – покачала головой Берта. – Хочу на воду. Хоть как. Сами приучили на Окисте, а теперь в кусты? Так дело не пойдет. Поэтому будет лодка.
– Ладно, – сдался Ит. – Хотя ты, конечно, сравнила – океаны на Окисте, и эту речку. Тем более что вода холодная, даже не искупаешься.
– Зато красиво, – возразила Берта. – Кофе возьмём, в термосе, бутербродов, куртки. Покатаемся…
– Это ты покатаешься, потому что катать придется мне, – хмыкнул Ит.
– Тебе грести лень? – Берта, кажется, немного обиделась. – Ладно, сама погребу. Дел-то, скажешь тоже.
– Да погребу я, погребу, – Ит уже пожалел о своих словах. – Буду я тебя эксплуатировать, делать мне больше нечего.
– Ага, попался, – торжествующе произнесла Берта. – А вообще, смешное слово, да?
– Какое? – не понял Ит.
– «Погребу», – объяснила Берта. – Нет, ну правда. Ну смешное же.
– Наверное, – Ит улыбнулся. – Да, в принципе, немного есть. Малыш, извини, у меня голова сейчас другим занята, и я слегка торможу поэтому.
– Чем занята? – Берта тут же утратила веселость и нахмурилась.
– Различия пошли, причем уже такие, что даже этот старый дуб Лаврентьич начал их замечать, – объяснил Ит. – Так что сильно подозреваю, что относительно спокойной время заканчивается. Что-то дальше будет…
– Посмотрим, – Берта вздохнула. – Я и сама вижу. Мне тут наша ежедневная Маша сказала, что Ян похож на тебя, и спросила, не родственники ли вы. Пришлось отшучиваться. Но сам факт… Понимаешь?
– Ещё бы, – Ит потёр переносицу, поморщился, словно от внезапной головной боли. – Надо будет чуть маскировку подправить, наверное.
– Не поможет, – покачала головой Берта. – Да и зачем? Люди бывают похожими, ничего особенного в этом нет.
– Хорошо, пусть так, – согласился Ит. – Но наши проблемы, как ты догадываешься, не могут ограничиться только их внешностью.
– В том и дело, – Берта отвернулась. – Ладно. Проехали. Это всё не сегодня. Потому что сегодня лодка и «погребу». Будешь работать погребцом. Или погребуном? Как тебе больше нравится?
– Да как хочешь, – хмыкнул Ит. – Загребатором. Загребу тебя куда-нибудь на остров…
– Размечтался, – отрезала жена. – И потом позора не оберемся. Давай уж лучше чинно и благородно. Мне лавры Марии Львовны не нужны.
– И мне тоже, – добавил Ит.