Читать книгу Нелюди. Рождение Героя - Екатерина Косьмина - Страница 2
Оглавление2
Распластавшись с мечом и пухлой заплечной котомкой, Уоллас спускается вдоль водопада по почти отвесной скале. Не зря говаривали, мол, только ловким здесь удастся пробраться, – даже Уолласу дорога дается непросто, а ведь тот сызмальства обсидел все пригорки, аж задразнили безрогим козлом. Бывалый, по уму подготовился к спуску. Стоптанные войлочные сапожки с лыковым низом обмотал ремешками с железными гвоздиками, натянул перчатки без пальцев, справленные из кожи шершавой, точно востопыркино брюхо.
Крутой склон сопротивляется, норовит уронить. Уоллас теряется в грохоте и водяной хмари, заполняющей рот, нос, глаза, уши. Косится через плечо: вид точно у птицы в полете. Деревья внизу похожи на бурую плесень.
«Другие пролазят, и я тут пройду» – пытается себя успокоить, но Боязливая уже щекочет под ребрами. Слизнув из-под носа соленую каплю, Уоллас перехватывает выступ и на полшага переставляет лыковый мыс.
Коварна эта единственная тропа, ведущая к Яблочным горам: к Сестриному перешейку и суровым, всегда заснеженным вершинам Черного Исполина, Небесного Дома, Драконьей Усыпальницы, Кривляки и Отца-Матери. Ступеней здесь нет, каждый сам избирает дорогу, кому сгинуть – тому такая Судьба. Река охраняет ущелье от незваных гостей: лесные твари, злыдни и прочая нечисть никогда сюда не взберутся. Говорят, не любят они высоты и чистой воды, да и лазать не каждый способен.
Обрыв не страшит лишь купцов, жадных до выгоды. Их манят гномьи стекла, самоцветы, оружие, посуда и хитроплетные украшения. Взамен несут пряности, соль, яркие южные ткани, книги да чужеземные небылицы. Влечет гостей и добрая обстановка в деревне, – не зря купцы любили шутить, мол, после Полуночного прохода путникам грозит чудовищная опасность: обожраться в «Небесном Котле».
Уоллас не забыл, как стращал Востер Нотос, учитель: «Спокойные времена заканчиваются. Пригодной для жизни земли на всех не хватает, а Лес, кажется, только растет. Однажды чаща сомкнется. Но раньше сюда придет орда чужаков, и от нашего Акенторфа ничего не останется».
Конечно, Уоллас слышал намек: его семье не давали забыть об их месте. И для людей, и для гномов Рохасы продолжали быть пришлыми.
Многие мальцы успели вызнать тайну Воды. Кто-то кричал ответ первым, а остальные галдели, точь-в-точь стайка птичек в клетушке. Мудрец дребезжал старческим голосом:
– Благость реки не вечна…
Каждому в деревне было известно, что Востер Нотос черпал знания из хмельных баек в «Небесном Котле». Вскоре Уоллас перестал верить в пророчества учителя так же, как все остальные.
Сорвав края у ногтей, он переваливает на узкую полку. Ноша отяжелела в три раза, – хочется сдернуть лямки и сбросить сумку вместе с мечом. Изо рта лоскутами рвется дыхание.
Почти надорвался, а сполз всего ничего. Внизу по-прежнему пропасть.
Интересно, как мама удержалась на отвесном уклоне, скользком и подлом от сырости? Хрупкая, будто прозрачная, малокровная Хорхе, как выдюжила тягостный путь? Ведь на сносях шла… Тут и мужик не каждый управится…
Сморщив нос, Уоллас задирает голову. Там по кромке обрыва мечется пес. Снизу видно, как появляется и исчезает башка. Лай не слышно за ревом реки.
Ладно. Надоест ждать, – вернется к родителям. На это точно достанет ума.
Свесившись, Друг пялится на хозяина глупыми глазками. Против света морду не рассмотреть, но Уоллас по ушам читает гримаски собаки. Из-за кромки скалы появляется шея, расширяется в тело, становятся различимы нелепая растопырка конечностей, бочоночек тушки и по-беличьи лихо опушенный хвост.
Сорвавшись с отвеса, Друг мелькает рядом с Уолласом и исчезает в развале. Ростах в двух ниже по ходу Воды.
Выругавшись сквозь зубы, Уоллас проворно спускается. Не помня себя, преодолевает разделяющую высоту. И не сразу верит увиденному.
Счастливчик-Друг обнаруживается целехоньким.
С обвиняющим видом пес стоит на хапке принесенной ветрами прошлогодней листвы, но веник хвоста его выдает, дрыгается из стороны в сторону. Отвлекшись на собаку, Уоллас упускает момент, когда уступ выкручивается из-под пальцев, ногти впустую вжимаются в кожу ладоней, гвозди на ремешках скользят по мокрому камню. В кошмарно затянувшееся мгновение кажется, будто он взбегает по своему следу обратно в ущелье.
Уоллас летит спиной в бездну.
Удар выбил весь дух. Уоллас не шевелится.
Ждет смертную боль в лопнувших потрохах и в разбитых костях. Моргает. Дышит – вроде, терпимо. Не веря счастью, осторожно возит рукой, другой, затем подгибает колени и переваливается на бок.
– Все хорошо. Хорошо. Я только немного сверзился, не страшно, это же малость… С кем ни бывает, подумаешь, – бодрится, со стоном встав на карачки.
Вроде, не поломался. За грохотом водопада не то, что голоса, мыслей не слышно.
Дивясь, Уоллас осматривается по сторонам: вот чудо! Он угодил в заполненную прелой листвой яму промеж валунов. Камни словно сами собой разошлись, поймав в торфяные ладони.
Проход сохранил ему жизнь. Уоллас возносит благодарственную Небесному Человеку: защитил, упас в смертельной опасности!
Пес кубарем катится в ноги. Отряхивается, лижет лицо и тычется в руку. Спохватившись, Уоллас проверяет закрепленные позади сумки топор и родительский меч, – и только тогда его жалит хлыст боли. Кости он себе, конечно, отбил. И в ушибленных потрохах начинает тянуть.
Но клинок цел, топор тоже в порядке, лишь скололся уголок лезвия. Внутри котомки сухарное крошево да уплющенные корни реды. Скромная плата за сбереженную жизнь.
Прислонившись к скале, Уоллас вздыхает:
– Ты во всем виноват, ссучий выродок…
Ничего не разумеющий Друг льнет башкой к колену хозяина.
На скале бросать пса нельзя, наверх тот не сможет вскарабкаться. Да и сам Уоллас не тот ловкач оказался. Если сдюжит поднять собаку в ущелье, Друг может снова метнуться вслед за хозяином. Дважды удача ни к кому не стучится.
Получается, снизошел Небесный Человек, сжалился, благословил, послав спасение и доброго спутника. Друга.
А кто кроме пса способен Ублюдка принять? Его, поправшего древний закон?
Это хваленое всеобщее право, – сплошные запреты да неприятие. Ненависть к тем, кто едва отличается. Кому их любовь помешала? Почему человеку нельзя любить деву гномов? Разве можно клеймить светлое, чистое чувство грехом?
Почему любовь обзывают грехом?
Все твердят, что Владыка не совершает ошибок. Это Он вдохнул душу Уолласу, Он подарил ему мятежное сердце, Он же свел судьбу со славной Элле.
Отчего им не оставили право жить по сердцу и по любви? Кому бы они помешали?
Все в Акенторфе знали переселенцев. Соседи ели из посуды горшечника Сандера Рохаса, приходили к маме за травами. Все знали, что Уоллас не богатый, но работящий жених. С каким почтением относились к семейству Элле!
А еще неотзывно, по кругу рыщет вопрос, колет под ребра: кто предал? Кто их укромную тайну прознал? Извратил и принес на суд совета старейшин?
Уоллас угрюмо смотрит на силуэты деревьев внизу. После падения ему страшно спускаться. Вздохнув, возвращает на место оружие, затем находит в сумке веревку, стреножит враз струхнувшего пса. Как охотник добычу взваливает Друга на плечи, вяжет к себе петлями из остатков пеньки. Подергавшись и получив тычину под ребра, балбес вроде бы замирает.
Смог! Выдюжил!
Уоллас распластался на каменном крошеве, сквозь которое пробивается редкая зелень травы. Словно порванный мех, грудь со свистом поднимается и опускается.
Связанный пес печальным кулем лежит рядом.
Оказывается, внизу даже воздух иной. Удушливо плотный. Несет заболоченной почвой, мышами, крутым сыром и еще чем-то неясным, застойным. Будто душком в запертом на год сарае.
Уоллас смотрит наверх, и едва может поверить глазам: он не узнает силуэты утесов. Вот, вроде, застыл двузубец Отца-Матери, значит, с другой стороны насупилась Драконья Усыпальница, – древние стражи Полуночного прохода.
Родные вершины кажутся неприступными. Они искажаются, вздымаясь за облака. Между ними кипит водопад, впечатляя неистовой мощью, Вода соединяет небо и Нижние земли исполинской пенной дорогой.
Взмыть бы по ней. Добраться до самой Ладьи и призвать к ответу Владыку:
«Почему? Если ты так мудр и добр, скажи, почему ты это позволил?»
Над щетиной травы и шипами кустов кряжатся первые деревца. Пока еще низкорослые и кривые, с угольного цвета сучковатой корой. Трещины на их узловатых стволах истекают смолой, бородавками раздуваются плюхи наростов.
Лес обступает Уолласа. Деревья заходят за спину, смыкаясь тесным кольцом. Небо затягивается паутиной ветвей. Он чувствует себя неуютно: невольно вспоминаются родительские остережения, мучительные разговоры перед самым уходом.
Вот мама, рыдая, дрожит и глотает слова. Побелевшие глаза ее смотрят птичьими, сжавшимися в точку зрачками. Руки, вцепившись сыну в запястья, напоминают лапки пичужки.
Вот отец вламывает кулаком по столешнице:
– Я с ним ухожу. Решено! – Поднимается на ноги.
Крякнув, стол сдвигается под натиском его обширного живота. На соломе остаются четыре свежие борозды.
Мечется в крынке растревоженное козье молоко. Пара ложек плюхнулась через край. Уолласу хочется подтереть белые кляксы. Он не может пошевелиться.
Ну куда ты пойдешь, старый грузень? Тебе даже с Прохода не удастся спуститься. – Всхлипывает мама, резкими движениями оправляя на муже овчинную безрукавку, как ребенку одергивает полы и ворот теплой рубахи.
Отец сникает и больше не спорит.
В лесной тиши чудится нечто зловещее. Друг громоподобно пыхтит, проламываясь сквозь кусты. От Уолласа пес не отходит, – наверняка уже пожалел, что увязался вслед за хозяином.
Неужели Полуночный проход так далеко, что не слышно гул водопада? Уоллас оборачивается, задирает голову и сквозь росчерки веток различает тени вершин. Те бдят на положенном месте. Он должен слышать рев разбивающейся о землю Воды, но звук будто отрезан.
Все начинается так, как предупреждали родители. Как пугали торговцы в «Котле». Ночной кошмар становится неотвратимым.
Уоллас достает любимый тесак. Сбалансированный, с широким, в пару ладоней длиной лезвием гномьей работы. Его тайком подарила Элле три года назад, как доказательство серьезности чувств. У гномов было так принято. Уоллас выстругал новую рукоять, уже в людском вкусе – с белками, шишками, пиком Яблочной горы и с блином солнца, роняющим лучики света на западный склон. Так он смог носить подарок открыто.
В лесной чаще такое оружие должно быть ловчее топорища – тесак равно подходит и для ближнего боя, и для острастки расшалившихся веток. Отец сразу одобрил, сказал: «То, что нужно. Бери».
Уоллас не чувствует и тени уверенности. Умей он достойно стрелять, взял бы небольшой лук, наподобие тех, с какими ходят эльфы в кортежах. Но Уоллас безнадежный стрелок, мастерству не учился. Сохранил семье охотничий сбор…
Он не попадет в петуха даже с трех десятков колен.
Под весом шагов перегной исходит отрыжкой. Смердящая жижа липнет к лыку плетенок, пытаясь утянуть их себе. Уоллас задирает ноги как цапля, боится остаться только в войлочных сапожках. Под подошвами он чувствует гнусов. Что-то лопается, – наверное, панцири да творожисто мягкие тушки.
По струпу вьются белесые черви, снуют жуки, перебирают ножками чешуйницы да мокрицы. Мельтешат мошки, возбужденно роятся жирные мухи. С веток грузно валится нечисть, шебаршится на голове и плечах. Как бы кто не заполз под одежду…
Брезгливо смахнув очередного клеща, Уоллас одергивает капюшон и, заподозрив неладное, оборачивается к Другу. Очень вовремя, потому что пес вокруг себя крутится, пытаясь избавиться от хищнецов. Заваливается на бок, катается по земле, разбрасывая и давя паразитов. Со страстным лязганьем скусывает кровопийц. На носу извивается несколько гнид.
– Арршш зорб! – Уоллас выплевывает гномью брань, обычную для Акенторфа.
Выдергивает из сумки и рвет на ленты полотняный отрез. Сколупывает паразитов ножом, затем заматывает в кровь изъеденные подушечки лап. Пес терпит, в ужасе пуча глаза.
– Все, вали давай, – закончив, Уоллас шлепает Друга по крупу.
Неловко вздергивая конечности, дурак-пес шагает со страдальческим видом. Каждый раз, когда Уоллас на него смотрит, Друг складывает особенно скорбную морду:
«Пойдем, хозяин, домой?»
Ветошью бы его обмотать, хорошенько от гнуса закуклив. Но где взять столько холстины?
«Вечером вычешу», – решает Уоллас. Затем вспоминает, что значит наступление ночи в этом проклятом Лесу.