Читать книгу Дитя Ириса. Фильтр - Екатерина Васильевна Дереча - Страница 2

Первое, что я почувствовала – боль. Она иногда затихала, а потом нарастала с новой силой и, казалось, что эта пытка будет продолжаться вечно. В голове что-то звенело и пульсировало. Временами я забывалась и боль уходила… ненадолго, но всё же эти мгновения казались блаженством. Не хотелось просыпаться. Там, в мире снов, спокойно и тихо, там было безопасно.

Я вспомнила лицо незнакомца, его мутные глаза, яростно сжатые губы, и вздрогнула. Они оставили мне воспоминания. В этот раз оставили. Так, нужно открыть глаза. Это оказалось даже проще, чем я думала. Яркий свет ослепил меня, и пришлось зажмуриться.

Попыталась снова приоткрыть веки… ничего не изменилось – всё та же пустота, заполненная ярким светом, от которого слезятся глаза. А затем расплывчатым пятном надо мной склонилась тень, в которой я узнала сиделку.

– Хейзел? Что произошло? – спросила я и тут же поморщилась от боли в разбитой губе.

– Не волнуйся, всё хорошо, теперь ты в безопасности. Я добавлю ещё обезболивающего, – она ввела лекарство в катетер на моём запястье. – Ну вот, теперь должно стать лучше. Хочешь пить?

Женщина протянула мне стакан с водой и сочувственно улыбнулась. Несмотря на то, что уголки полных губ всегда были чуть опущены вниз, улыбка была доброй и понимающей. Она убрала волосы под белый колпак с эмблемой госпиталя – спиралью ДНК, переплетённой с одним из химических элементов.

На бледном лбу сиделки пролегли две глубокие морщины, карие глаза, излучающие неподдельную отзывчивость, делали лицо приятным, но всё портила некрасивая родинка на подбородке, похожая на грязное пятно.

– Тебе нужно отдохнуть, дорогая, – глухой голос Хейзел звучал всё тише. Я уже засыпала, вновь погружаясь в мир грёз. Там было хорошо, я, кажется, даже смеялась.

Мои длинные волосы развевал теплый ветерок. Тень от тугих голубоватых листьев, сплетенных над головой, падала на лицо, закрывая его от палящего солнечного света. Свисающие с деревьев оранжево-красные цветки бигнонии почти задевали обнаженные плечи. Влажный утренний воздух был приятен на вкус, а запах только распустившегося корилопсиса, растущего на кромке леса, опьянял своим нежным, пряным, почти осязаемым ароматом.

Это был, конечно, сон, шутка ослабленного мозга, ведь в мире, в котором я проснусь, не может быть таких воспоминаний.

Я резко открыла глаза и осмотрелась: вокруг меня стены, безукоризненно белые, не тронутые ни одним цветным пятнышком, белый потолок, будто продолжение одной из них, и круглая лампа наверху, парящая в воздухе. Чересчур яркая, слепящая голубоватым светом.

Дверь палаты распахнулась слишком неожиданно, и я не успела притвориться, что сплю. Вошедший мужчина посмотрел на меня с укором. В его коротких светло-русых волосах, зачесанных на правую сторону, неровными пятнами белела седина. Густые брови нависали над прищуренными голубыми глазами, нацеленными на моё лицо. Очки в нелепой круглой оправе ничуть не смягчали взгляд, от которого мои плечи покрылись мурашками.

– Вижу, тебе уже лучше, – канцлер прошёл к моей кровати и взял в руки стоявшее на тумбочке зеркало. Мне показалось, всего на секунду, что в его глазах промелькнула грусть. – О чём ты думала, Оливия? Тебя ведь предупреждали!

Ну, конечно же, предупреждали. Вот только с чего бы мне верить? Сначала они стёрли мою память, обрили налысо и оставили без ответов. А потом начали убеждать в том, что я сама во всём виновата. Может быть, я действительно залезла куда-то не туда, но разве это повод для обнуления. Хотя… западные ворота, якобы запечатанные после Катаклизма, стёртая память, странный шрам, тянущийся через всю мою грудь…

А ведь канцлер говорил, что я могу спрашивать его обо всём, и он непременно мне расскажет. Ага. О том, что он мой отец, я узнала вообще случайно, и то перед самой выпиской отсюда.

Я присмотрелась к нему в надежде, что смогу вспомнить хоть что-то из прошлого. Твердый квадратный подбородок, выступающий вперёд, крепкое телосложение и высокий рост. Белоснежный мундир с многочисленными нашивками, означающий, что мужчина занимает высокий пост в военном ведомстве. Начищенные до блеска сапоги отражали свет от лампы, гордая прямая осанка так и кричала о властности. Нет, спрашивать у этого мужчины о том, кем я была, или о том, что происходит в Фильтре, я уж точно не стану.

– Молчишь… это так не похоже на тебя, Оливия. Почему ты сбежала? – несмотря на фальшивую улыбку мужчины, слова казались колючими и холодными, как и губы, которые их произнесли. Мне показалось, что в палате стало холоднее, я еле сдержалась, чтобы не передёрнуть плечами или завернуться в простыню.

– Я устала… от бесконечного контроля. От охранников, следующих по пятам, – я стиснула кулаки, сдерживая дрожь, пробежавшую по пальцам. – Мне надоело безвылазно сидеть дома. Даже, чтобы почитать, нужно спрашивать разрешение. Или это нормально? Я просто не помню, как жила раньше, но точно знаю, что не так.

– Ты снова попала в неприятности, Оливия. В прошлый раз одно из твоих… кхм… легких было повреждено, его пришлось удалить. Ты хочешь повторения? – канцлер приподнял левую бровь, как бы спрашивая, насколько он убедителен. Я молчала. – Твой организм отвергает антибиотики и многие другие лекарства, я ведь уже говорил тебе. Нам пришлось отключить твои органы от жизнеобеспечения. Это провоцирует сбой мозговой деятельности и обнуление нейронных связей. Ты же не хочешь, чтобы тебя обнулили ещё раз?

Ну, понятное дело, не хочу. Вот только совсем не обязательно давить на меня и забрасывать медицинскими терминами. Как будто я не понимаю, что обнулят меня сразу же, как только докопаюсь до запрещённой информации. И вся эта фальшивая забота – только видимость. Они ведь могут выбирать, какие зоны нейронных связей блокировать, какие обнулять, а какие стимулировать. Значит, могли оставить мне воспоминания, просто не захотели.

– Куда ты бежала? Ты не знаешь города, не ориентируешься на местности. Хотя бы запомнила, кто на тебя напал? – канцлер выжидающе следил за моим лицом. Знаю, он хотел узнать не о том, кто напал, а о том, что я успела увидеть.

– Я… кхм… – я облизнула сухие губы и растерянно посмотрела на мужчину. Он снова вынуждал меня лгать, потому что сказать правду – подписать себе приговор. – Я заблудилась, а потом мне стало плохо… помню только, что упала, а потом стало больно… и всё.

– Так я и думал. В этот раз ты отделалась сотрясением, дочь, – фальшивая улыбка исчезла, её место заняла раздраженная гримаса. Он небрежно бросил зеркало, которое всё это время вертел в руках, на кровать. – Это был твой последний побег из дома.

Канцлер по-военному быстро развернулся и шагнул к выходу из палаты, бесшумно прикрыв за собой дверь. Я ударила кулаком по изголовью кровати, с наслаждением почувствовав слабую боль в руке. Похоже, иногда, чтобы прийти в себя, немножко боли не помешает.

Несмотря на мою показную смелость, я всё ещё не могла понять, кто же я. Кем была до обнуления. Они стёрли меня, уничтожили прошлое, а сейчас пытаются контролировать настоящее. Я схватила зеркало, собираясь не то отшвырнуть его подальше, не то поставить обратно на тумбочку.

Руки почти не дрожали, я крепко сжимала тонкое стекло, отражающее белую стену позади меня. Интересно, этот псих сломал мне нос, или я отделалась парой синяков? В зеркало я заглядывала не часто, но сейчас хотя бы не пугалась собственного отражения.

На меня смотрели всё те же невероятно яркие фиолетовые глаза с вытянутым продолговатым зрачком, опушённые позолоченными ресницами. Ни у кого в Фильтре я не видела такого. Ни у пациентов госпиталя, ни у охранников. Даже у отца были обычные – голубые с синей окаёмкой, с нормальными круглыми зрачками.

В зеркале отражалось моё лицо – бледное, худое, с острым подбородком и высокими оцарапанными скулами. Прямой и узкий нос на кончике немного сплющивался, переходя в широкие ноздри. На переносице красовался заживляющий пластырь, а лоб был густо обмазан жёлтой мазью – всё же неплохо меня приложил тот парень. Верхняя губа, которая была чуть больше прикушенной нижней, придавала лицу еще более грустное и обиженное выражение. Ну, могло быть и хуже…

После приступов, к счастью не слишком частых, мной овладевала невероятная усталость. Доктор Вернео предупреждал, что любая нагрузка – физическая или психологическая – провоцирует их. И я поверила, сразу же после того, как моя голова чуть не взорвалась от одних лишь попыток вспомнить хоть что-то из прошлого. В первый раз я даже не могла поднять ложку с едой, пришлось питаться пару дней через трубочку.

Я откинула простынь и посмотрела на белую больничную пижаму, скрывающую ноги. Чтобы спустить их с кровати понадобилось такое усилие, что я совершенно выбилась из сил. Голова закружилась, когда я попыталась сделать шаг, держась за кровать. Это ведь совсем не сложно… просто передвигать ноги и всё! Только-то и нужно – добраться до стены.

Когда я рухнула на твердый пол, из глаз брызнули слёзы, но я попыталась встать. Ничего не вышло… схватившись за край кровати, неуклюже попыталась подтянуться. Пот катился по спине, виски сдавило от напряжения. Ещё немного… почти получилось. Рука подвела меня, и я снова оказалась на полу.

– Что у нас тут? Девочка решила немного погулять? – и надо же было именно в этот момент кому-то зайти в мою палату. За фразой последовал короткий смешок, и сильные руки подхватили меня за торс.

– Ну вот. Скажи, оно того хоть стоило? – сквозь слезы я разглядела Эдну Уайт, сиделку, упрямо сжавшую сухие губы.

Казалось, она специально сжимала меня всё сильнее, чтобы доставить больше боли. Эдна рывком подняла меня с пола, и грубо бросила на кровать. Вообще-то она была даже симпатичной. Стройная, если не считать слишком широких для её комплекции бедер. Белоснежный колпак с эмблемой госпиталя немного съехал набок, пока она поднимала меня, и из-под него выбивались русые пряди, чуть тронутые сединой. В серых глазах сквозило равнодушие. Да уж, Хейзел мне нравилась гораздо больше.

– Угу… определённо… – прошептала я, еле сдерживаясь, чтобы не закричать от боли.

Сиделка что-то ввела в катетер на моём предплечье, и головокружение прекратилось. Я осторожно спустила ноги с кровати, ожидая новой вспышки боли, но её не было. Осторожно, цепляясь за руку Эдны, я добралась до двери. Как хорошо, что я могу нормально ходить, и мне не придётся снова разъезжать по госпиталю на ужасной скрипучей каталке для немощных.

Ведомая медсестрой, я добралась до столовой, в которой слышались тихие разговоры и не очень аппетитно пахло едой. Посреди полупустого зала стояли продолговатые пластиковые столы, за которыми сидели немногочисленные пациенты госпиталя. На небольших подносах перед ними стояли тарелки с чем-то, очень напоминающим пережёванную и выплюнутую обратно еду.

Пока я размышляла, настолько ли я голодна, чтобы снова это есть, Эдна подтолкнула меня к свободному столу и плюхнула на него такой же поднос, заполненный едой. Небольшая, приплюснутая с одного бока, булочка, обсыпанная мелкими зернышками; тарелка с пюреобразным зелёным варевом и стакан морса, в котором плавали сморщенные синтезированные ягоды.

Я ковырялась в тарелке, переливая из ложки подозрительную жижу обратно, так и не рискнув попробовать. Булочка оказалась теплой и, на удивление, вкусной, с хрустящей корочкой. Морс я выпила весь, сплюнув попавшую в рот кислую ягоду – ну и гадость!

– Ты привыкнешь, – я вздрогнула от звонкого голоса рядом с собой и обернулась. Бледная девочка, настолько худая, что я могла бы пересчитать все её косточки, смотрела на меня светло-карими глазами. Русые волосы девочки были заплетены в тоненькую косичку, которая смотрелась нелепо.

– Вряд ли… – после обнуления мне было всё равно, что есть, но две недели сытной жизни в доме канцлера приучили меня к вкусной пище.

– Да брось, не всё так плохо. Я – Луиза, кстати, – больничная пижама болталась на девочке. Она продолжала что-то трещать, жадно заглатывая скудный обед.

Я пожала плечами и задумчиво оглядела остальных пациентов. Все они были одеты в белую пижаму, но было в них что-то общее, помимо больничной еды и одежды – обречённость.

Устав Фильтра номер семнадцать состоял из двухсот восьмидесяти четырех пунктов, и в одном из них было чётко указано, что все нуждающиеся получают необходимый запас одежды и еды. Так отчего же эта изможденная девочка так радуется безвкусной еде. В прошлый раз я ещё не знала подробностей мира, в котором очнулась, но сейчас…

Нас уверяют, что внешний мир – это безжизненная пустыня, а наш Фильтр, расположенный на единственном оставшемся материке, всего лишь один из двух десятков других. После Катаклизма выжили только те, кому повезло оказаться в них, так как земля больше не пригодна для жизни.

Технологии и ресурсы Бывшего мира утрачены из-за сильного радиационного фона. Все продукты и предметы в Фильтре преобразуют при помощи определенных реакций ядерного синтеза. И я должна верить, что это единственное место, в котором можно жить? Это даже жизнью нельзя назвать! Официальные документы давно не отражают действительность. Возможно, когда-то всё действительно было так, но не теперь.

Мне часто снилось, как я гуляла между высоких деревьев, кроны которых сплетались так тесно, что не было видно ни единого лучика света. Я помнила ощущение влажной травы под босыми ногами и земли, нагретой за день, прилипающей к пяткам во время бега. Помнила вкус ледяной воды, бьющей из подземных источников.

Доктор уверял, что это – «галлюциногенная подмена ситуативных воспоминаний». Только во снах я смеюсь и дышу полной грудью, но стоит проснуться, и чудеса ускользают от меня, оставляя лишь послевкусие, которое не запить синтезированным соком. Неужели это действительно не настоящее?