Читать книгу #Сказки чужого дома - Эл Ригби - Страница 6

– Мое имя – на вашей книге, – сказал он, когда Хава спросила, как его зовут. На переплете значилось:

Хо' Аллисс.

Признаться, она испугалась. Но поезд уже стучал колесами, и бежать было некуда. Впрочем, Хаве и так-то было некуда бежать, даже если бы она и выбралась из вагона.

…Бояться она начала не в поезде, – намного раньше. Когда удрала с набережной, когда неслась куда-то, не разбирая дороги и захлебываясь слезами. Ей казалось, алопогонный все еще ее держит. Хотя ее уже никто не держал.

Наверное, она немного сошла с ума, потому что вообще ничего не помнила до того самого момента, как что-то большое и блестящее не вылетело ей наперерез. Боком и правой коленкой девочка ударилась об мостовую, а совсем недалеко от ее головы свалились два тяжелых чемодана.

– Ветра великие! Вы в порядке, ле?

Она лежала, зажмурившись. Боль накатывала волнами, то сильнее, то слабее. Голос тоже напоминал волну, которая никак не могла пробиться в ее сознание, – Хава не понимала, о чем ее спрашивают. Ее легонько тронули за плечо.

– Ну же, очнитесь.

К ней склонился длинноволосый и бледный мужчина. Он был одет в яркую лиловую рубашку, коричневый жилет и прямые коричневые крэ. Шею под жилетом расцвечивал галстук, завязанный двумя небрежными кольцами, – бангатáна с блестящей на узле булавкой. Глаза прикрывали круглые очки с желто-оранжевыми стеклами.

– Благодарю, что убили меня… – пробормотала она. Ее тело как будто раздавили.

Холодная унизанная кольцами рука быстро легла на лоб, потом на затылок.

– Куда вы так торопились? Ударились… Садитесь, я вам помогу.

Она села, с усилием вцепившись в его жилистую руку. Посмотрела на стоящий сбоку большой старый велосипед с блестящим рулем. На чемоданы. И тихо шепнула:

– Извините. Все хорошо, я…

Мужчина подвинул очки к кончику носа. Проникновенно посмотрел на Хаву исподлобья и улыбнулся:

– Вы беглянка…м-м-м… не так ли?

Хава вздрогнула. Осознав, что могла выдать себя, она торопливо помотала головой. Незнакомец слегка пожал плечами:

– Хорошо. Не говорите. Думаю, вас надо отвести в ближайший штаб серопогонных, чтобы вас вернули домой. И…

– Я беглянка, – понуро призналась Хава.

Незнакомец хмыкнул. Хава подумала, что сейчас он расскажет ей, насколько это нехорошо. Но услышала другое:

– Славно. Так я и думал. И откуда вы бежали?

– Из этого города.

…И мира.

– А куда?

– В Галат-Дор.

– И за сколько вы надеялись туда добежать?

Он рассмеялся, видно, сочтя свою шутку крайне удачной. У него была чрезвычайно подвижная мимика: то и дело вскидывались брови, поднимались и опускались уголки губ, раздувались ноздри. Части лица точно жили жизнью, отдельной друг от друга и от хозяина. «Застывало» его лицо лишь в редкие мгновения – когда светло-серые глаза встречались с глазами Хавы. Тогда выражение становилось вдруг цепким и спокойным.

– Я ни на что не надеялась. Просто бежала. Иногда это единственный выход.

– Как знакомо…

Все разрозненные части его лица успокоились. Хава промолчала. Незнакомец пригладил черные гладкие волосы и тревожно огляделся.

– Вас преследуют?

Хава кивнула без особой уверенности. Алопогонные могли о ней забыть, учитывая, сколько у них было дел, и…

– Тогда надо уходить. Быстрее!

Прежде чем Хава успела что-нибудь сказать, он бесцеремонно подхватил ее под мышки, поставил на ноги и подтянул поближе к велосипеду. Небрежно закидывая чемоданы на багажник, наспех приматывая их веревкой, незнакомец одновременно распоряжался:

– Сядете сзади, вы маленькая. Держитесь крепко, у вокзала много машин и сумасшедших. Будете моей помощницей, так и запишем. Писать-то… умеете?

– Умею! – машинально ответила Хава, хотя ничего не поняла. – Но…

– Тогда быстрее! Я подсажу!

– Но я…

Он подхватил ее вновь и почти закинул на длинное кожаное сидение. С щелчком ушла вверх опора, благодаря которой велосипед держал равновесие. Звякнул колокольчик. Незнакомец оттолкнулся, крутанул педали и уже на ходу сам уселся в седло.

– Цепляйтесь! Люблю, когда меня обнимают юные ла, этого не было уже с десяток юнтанов! – он хохотнул.

– Куда вы меня тащите?

Хава вцепилась в него. Но сама мысль – что незнакомый (и, возможно, чокнутый) человек увозит ее в неизвестном направлении, – очень ее беспокоила. А если…

– Вы… не алопогонный? – сдавленно спросила она.

Велосипед вильнул, едва не стесав угол какого-то дома. Мужчина обернулся, его лицо помрачнело.

– Посмотрите мне в глаза еще раз, если вы о чем-то забыли, ле. Я надеюсь, что спасаю вам жизнь. Цените то, что я пока не задаю вопросов.

Он начал быстрее крутить педали, выворачивая на большую мощеную дорогу. Хава схватилась за него покрепче. Черные, до середины лопаток, волосы, в которые она невольно утыкалась носом, пахли чем-то то медицинским и ненастоящим. Потом, в поезде, Хава поняла, что это парик. Совершенно лысый незнакомец вез полчемодана подобных – рыжих, черных, белых – и объяснил:

– Иногда совсем не надо, чтоб тебя узнавали. Полезнее иметь разные лица, но волосы тоже сойдут.

Тогда же она начала понимать, что попала в какую-то странную историю. А еще – что по каким-то причинам слово «алопогонные» лучше не произносить вслух.

– Мое имя – на вашей книге.

У человека, щедро выдававшего Хаву за свою помощницу, была тайна. Но он тоже направлялся в Первосветлейшую, и билет у него был на двоих. А еще он все еще не задавал вопросов. Это заставило ее со многим примириться.

* * *

Золотой Голубь конструировался как прогулочный поезд, он славится неторопливой красотой своего маршрута. Его остановки чрезвычайно длинные, самые большие – в Аджавелле, Рѝмене и Галат-Доре – занимают по половине вахты. В городках поменьше он может стоять час. Кажется, он вообще больше стоит, чем движется.

На Золотом Голубе не ездят те, кто спешит, потому что успеть куда-то на этом поезде невозможно. Если, конечно, в запасе нет вечности. Золотой Голубь, едущий через леса, горы, озерные долины и побережья, – поезд для тех, кто ищет себя или собирает себя по осколкам.

Это рассказывал Хо' Аллисс. И уточнял, что в представлении Единой Железнодорожной Компании те, кто ищет себя, – писатели, артисты, художники и прочие личности, несущие людям прекрасное. Те же, кто собирает себя по осколкам… большинство их – раненые и проходящие реабилитацию военные. Жертвы катастроф. Смертельно больные, совершающие последнее путешествие, прежде чем быть зарытыми в землю и прорасти. Всем ведь нужны новые впечатления, как чтобы спокойно жить, так и чтобы спокойно умереть. Золотой Голубь создавался, чтобы стать в своем роде спасителем. Его брат, гигантский корабль Золотой Китрап, курсирующий по красотам Малого мира, – тоже.

Хава тогда подумала, что ей они как раз очень даже нужны – впечатления. Что она ищет себя и одновременно собирает по осколкам. Она сказала:

– Иногда это одно и то же.

– Что? – спросил Хо' Аллисс, лукаво поглядывая из щелки в разделяющей купе ширме.

– Искать себя. И собирать по осколкам. Осколки могут потеряться, если они маленькие.

Хо' Аллисс улыбнулся.

– Подходит для сцены, над которой я сейчас работаю. Не люблю, когда мои герои рассуждают философски, сам я так не умею.

И он застучал по кнопкам, вдохновленно высунув кончик языка. Напечатал, выпрямился и подмигнул Хаве:

– Вообще-то это литературное воровство, и обычно я такое себе не позволяю. Лучше писать про то, что понимаешь. Но понимать все на свете невозможно, даже если ты писатель. Ты не против?

– Да пожалуйста, – хмыкнула Хава и забралась на койку с ногами. За окном золотились убранные гангáн, синие яблони.

– Ты хорошая ассистентка. Даже лучше, чем я думал. Эницит должна была лишь вовремя покупать мне краску, планировать день и следить, чтобы я ел.

Хава закусила губу. На душе было скверно. Потому что – уже не впервые – она подумала о том, как ловко пристроилась на чужое место.

Нет, конечно, она обворовала не Эницит Лон – кáми, которую Хо' Аллисс нанял в качестве помощницы и с которой как раз должен был отбыть в Первосветлейшую. Эницит Лон, уже нанявшись на эту должность, внезапно нашла мужчину. По ее собственным словам, «любовь всей ее жизни», по словам писателя, – «очередного тупоголового борова». Работа, сопряженная с длительными разъездами, стала ей не нужна. Получив отказ слишком поздно, новый знакомый Хавы ехал в скверном настроении на вокзал, когда прямо под колеса выскочила…

…она. А ведь на ее месте наверняка хотела бы оказаться Ева.

И хотя Хава вновь назвалась этим именем, сути это не меняло. Ее собственная мечта разбилась, и она просто стащила чужую. Пусть случайно, пусть не успев даже опомниться и понять, что делает… но стащила.

А ведь еще не стоило забывать, что она бросила людей, которые относились к ней по-доброму. Бросила как раз под ногами у своей первой мечты с алыми погонами. И собирается уничтожить этих людей, добравшись до столицы. Подходящие для этого слова уже были заготовлены в голове.

«Я веспианка. Меня похитили. Увезли против моей воли путешественники, которых звали…»

Яблоневая роща кончилась. Поезд выбрался к воде, и Хава стала на нее смотреть.

Океан был сонным, спокойным, нежно-голубым. На Веспе вроде и вовсе не бывало таких светлых дней. Время ветра Сбора близилось к концу, но холодный полумрак ветра Сна все еще казался далеким. Светили рассеянные мягкие лучи Зуллура.

Да, это было безмятежное, прекрасное побережье, по которому так приятно неспешно двигаться вперед. Хава прильнула к стеклу, жадно вдыхая соленый запах сквозь приоткрытое верхнее окно. Она даже не сразу заметила, что стих стук печатной машинки.

– Мы на кладбище, мой дорогой друг. Полюбуйся…

Хава резко дернула ширму вбок. Хо' Аллисс, до того сидевший посредине своей убранной постели, перебрался в угол, к окну. Машинку он оставил. Немигающий взгляд вперился в синюю полосу океана.

– Что такое…

– Место, где лежат мертвецы, – не дослушав, пояснил писатель.

Вода изменилась. Она стала темной, но все равно не такой, как на Веспе. Веспианский океан лишь впитывал серость нависшего над ним голого Небесного сада. Этот же… этот океан, кажется, скрывал ночное небо в самой глубине. Хава подтянула к себе плед и укуталась.

– Холодно…

За окном неторопливо бежала полоска песка, утыканного скалами. Впереди – там, где скал становилось больше, – вырастал маленький, довольно уродливый городок. Но железная тропа, которую Хава пока еще не совсем привыкла называть рельсами, туда не заворачивала. Она прорезáла склон. Хава поняла это, когда пронзительно глубокая звездная вода и ослепительно белый песок пропали. Купе поглотила темнота, одновременно снова стало тепло. Тепло, но все еще неспокойно. Там, в городке, на дне и среди скал что-то таилось. Наверняка оно увидело Золотого Голубя. Возможно, даже облизнулось.

– Почувствовала?

Хава вздрогнула и увидела вспыхнувшую россыпь маленьких желтых огоньков. Они тянулись ровными рядами и, оказывается, прятались на корпусе печатной машинки. Огоньки осветили бледное лицо писателя.

– Как существо сугубо ночное, я не мог не оборудовать ее подобным образом. Нравится?

Хава заметила, что светятся и кнопки. Кивнула.

– Б-р-р. Неприятное место. Но оно вряд ли могло бы быть другим.

– Почему?

Ей хотелось пододвинуться к огонькам – единственным в купе капелькам света.

– Это Аканар. Здесь угасло слишком много жизней и разбилось слишком много надежд. И так было всегда.

Хо' Аллисс говорил, глядя на нее серыми, влажно блестящими глазами. Хава прошептала:

– Большой мир такой… странный.

– А ты из Малого? – мягко уточнил он.

– Примерно.

Она все еще не решилась признаться. Казалось, лучше соврать. Впрочем, Хо' Аллисса, видимо, занимали собственные мысли. Он не стал допытываться и спросил о другом:

– Ты не пишешь, Ева? Ты довольно интересно размышляешь.

Все те же мысли – об украденной мечте – вновь захватили ее. Хава вдруг порадовалась темноте.

– Нет-нет, что вы, я больше люблю технику, расчеты.

– А то я могу нанять тебя на постоянной основе. Ты милая и внимательная. Если…

– Я… нет, у меня другие планы.

– Жаль. Но я не настаиваю.

Он улыбнулся, рассеянно похлопал себя по лысой макушке и принялся что-то печатать. Наступила тишина, но Хава вскоре ее нарушила.

– Сколько вам лет? – тихо спросила она. – Вы кажетесь очень молодым…

Он засмеялся.

– Где-то внутри я молод. Хотя сквозь меня скоро должен прорасти хлеб. Можешь вычислить что-то среднее, раз уж любишь считать.

– А откуда вы родом?

Он взглянул на Хаву.

– Вопросы, мой друг. Разве мы так договаривались? Вот если бы ты захотела быть помощницей, я бы, может, и пооткровенничал…

– Извините, – пробормотала Хава.

Они выехали на свет, и ей пришлось прикрыть глаза ладонью. Через какое-то время глаза привыкли, девочка выпрямилась и сложила руки на коленях. Она увидела воду – снова спокойную и нежно-голубую. Потом посмотрела на Хо' Аллисса. Машинка погасла. А его глаза наоборот лукаво сверкнули:

– Можешь почитать. Насколько я вижу, ты не осилила и пяти страниц. Прочтешь – многое узнаешь. Кстати… это называется рекламой.

Хава кивнула. И задумчиво полезла под подушку за книгой.

* * *

Тьма, вышедшая из Холодных Хором и пришедшая в тот маленький городок, была смуглой и крылатой. Тьма решительно шагала – красивая, дикая, незнакомая. И у многих ее порождений были желтые, как донный морской камень, глаза. В тот день, когда дитя Тьмы постучало в первую дверь, почти все уже знали, что теперь все будет не так, как прежде.

Но до всего этого были поиски и испытания. До всего этого были они.

Хоромы.

Тьма пряталась там, и туда приходили те, кто растил Тьму. Их было пятеро – Близнец, Механик, Мечтатель, Страж и Поэтесса. Была еще дочь Механика, Замарашка, у которой не было никакого иного прозвища.

Тьму нашли случайно, когда она смотрела в небо, пока складывала первые кораблики и звала к себе первых птиц. Сила Тьмы отличалась от всего, что знал старый, продрогший, расколотый и сшитый заново мир. Тьме были подвластны звери и природа, и живые вещи, и их Зодчие, а сильнейшим – даже те, кто уже пророс и чью тэ разнес ветер.

Уже тогда те шестеро поняли, что дыхание Тьмы есть не только в них. Дыхание Тьмы было дыханием тэ, и многие несли его в себе, но, не пойманное в нужный миг, дыхание исчезало. Ловить его лучше всего было в детстве. И шестеро принялись за дело.

Тьма получила особенное название, из самых древних историй. Название это ныне произносят со страхом. Власть ее должна была стать великой, благородной и прекрасной. И власть ее должна была рассеять ложь.