Читать книгу Говорящие куклы - Елена Кочешкова, Елена Андреевна Кочешкова - Страница 5

Я открыла глаза и обнаружила, что за окном давно уже день. Не утро, а именно день – солнце светило прямо в окно моей спальни, от его ярких лучей я и проснулась.

В голове была пустота. В душе – боль, глубокая, как рана из прошлой жизни.

Я зажмурила глаза, пытаясь понять, где заканчивается сон и начинается явь.

Нет, я совершенно точно знала, кто я, где я, что было вчера, и что нужно сделать сегодня. Но с чувствами все оказалось гораздо сложней. Мне никак удавалось отделить образ куклы, сидящей на столе моего деда, от образа живого черноволосого мальчика с блестящими темно-синими глазами. Мальчика, который все еще кричал в моем сне, все еще летел в моей памяти, все еще улыбался своей необычной, словно обращенной внутрь улыбкой.

– Шен… – его имя, как всегда, слетело с губ слишком быстро. Хотелось повторять его снова и снова. Хотелось ворваться в кабинет и прижать к себе хрупкую куклу, будто это позволит почувствовать биение несуществующего крошечного сердца. Вместо этого я лежала в своей кровати и молча глотала невидимые слезы. Потому что… ну невозможно ведь так откровенно показывать свою жалость и чувства живому настоящему человеку. А Шен-Ри для меня стал не просто живым – он стал частью меня, моей жизни, моей души.

Я стиснула край одеяла и не сдержала возгласа, который рвался из самого сердца:

– Как же так, Шен?.. Почему ТАК?

И что было дальше?

В конце концов я, конечно, выбралась из кровати, поплелась в ванную и долго держала голову под струей прохладной воды, пока та не натекла мне в уши, чего я страшно не люблю.

Потом я старательно почистила зубы.

Потом сварила себе крепкий черный кофе без сахара и выпила его, закусывая тонким имбирным печеньем.

Потом снова почистила зубы, надела вместо пижамы свою любимую майку-алкоголичку до колен и зачем-то накрасила ногти бордовым лаком.

И только после этого, так и не собравшись ни с мыслями, ни с чувствами, решилась, наконец, зайти в библиотеку.

Шен сидел на клавишах, чуть склонив голову на бок, его длинные ладони упирались в буквы «у» и «р».

Я оседлала старый венский стул, положила руки и подбородок на его изогнутую деревянную спинку и сказала:

– Привет, Шен.

Утреннее солнце, отраженное окнами дома напротив, играло в его нитяных волосах. И это была кукла, просто кукла. Она не умела разговаривать.

– Ты так и не сказал мне, как оказался здесь, в нашем мире.

За это утро я передумала множество вариантов, но все они оставались только домыслами. Что случилось на самом деле, по-прежнему было для меня загадкой. И эта незавершенность истории стала настоящей занозой. Словно книга, оборвавшаяся на середине.

Я не выдержала и все-таки взяла своего увечного танцора в ладони. Нет, его сердце не билось, а кожа не стала теплей, чем вчера. Но я ведь знала… знала, какой он на самом деле.

– Ты должен мне все рассказать, Шен-Ри Тэ, – сказала я ему решительно. – Потому что… Ну а зачем иначе все? Зачем было начинать?.. – Очень хотелось увидеть какой-нибудь особенный отблеск света в его глазах или другой приятный знак, но поощрять в себе развитие шизофрении я не стала. Усадила Шена обратно и неожиданно для самой себя пообещала ему: – Я тоже все про себя расскажу. Ну, чтобы по-честному. Ты мне, я тебе….

Смутилась и позорно бежала прочь. Сначала до кухни, а потом – по инерции – аж до ближайшего парка. Разумеется, по ходу бегства я успела натянуть любимые рваные джинсы и куртку, нацепить очки и прихватить сумку с кошельком.

Мне срочно требовалось немного проветриться.

В парке было тихо – я даже удивилась, ведь суббота. А потом вспомнила, что сегодня восьмое. Восьмое марта. Все нормальные люди режут салатики на праздничный стол, ходят в гости и рестораны или просто напиваются в дружном коллективе.

Вот я тупая.

И ведь вчера даже поздравление было в офисной системе. И какая-то корпоративная мини-вечеринка, на которую я, конечно, не пошла. Я никогда на них не хожу.

Что ж, праздник так праздник. Мне-то какое дело… Весенних веников я уже сто лет ни от кого не получала. И не ждала.

После зимы парк выглядел слякотно и уныло, но солнце в небе светило по-весеннему ярко. На тропинках встречались только редкие молодые мамы с колясками. У них променад – неизменная часть расписания. Я шла мимо, засунув руки глубоко в карманы, и думала о том, что могло быть дальше… после того, как раненого, едва пришедшего в себя Шена под благовидным предлогом зачем-то выставили вон из храма.

Домой я вернулась, когда окончательно замерзла.

По пути купила пачку хороших дорогих пельменей и немного восхитительного развесного чая. У меня к нему давняя слабость.

Когда открыла дверь и вошла домой, старая квартира вдруг показалась какой-то непривычно обжитой и ждущей.

Все-таки шиза прогрессирует.

Я не спеша, наслаждаясь теплом, развернула длинный шарф, стянула ботинки и перчатки-митенки. А толстый свитер оставила и еще с полчаса ходила в нем по дому, отогреваясь и приходя в себя после пронизывающего мартовского ветра. По правде говоря, к концу прогулки мне казалось, что он выдул из меня всю душу.

Все это время я думала о том, как теперь жить дальше: как вести себя с Шеном? Как к нему относиться? Продолжать делать вид, будто он в самом деле просто кукла? Нет, я не смогу… Признать в нем живого человека? Но это слишком попахивает душевным расстройством. Так и ходила от дерева к дереву, от фонаря к фонарю, пока не пришла к простому выводу – для начала нам нужно окончить начатый разговор. Потому что, как ни крути, а без финала его истории мне вообще ничего не понятно.

Но разговор – это не раньше ночи. В лучшем случае. А я еще обещала отчет о своей непутевой жизни.

Ха! Легко сказать…

Я заварила свежий чай, поставила воду для пельменей и, войдя в раж, даже посуду помыла, скопившуюся за неделю. Потом, наконец, сняла свитер и решительно направилась в дедов кабинет.

– Привет, Шен, – сняла его с печатной машинки и усадила на плечо, осторожно придерживая ладонью. – Пойдем обедать. Тебе-то, конечно, еда не нужна, но ведь не пищей единой.

На кухне я пристроила своего увечного дружочка в гнезде из брошенного на подоконник свитера. Шен так уютно в нем устроился, поджав колени к груди, что я немедленно сама забралась с ногами на мягкое сиденье дивана-уголка.

– Ну так вот… – невпопад вдруг начала свой рассказ. – У меня с родителями тоже не сложилось. Они – придурки редкостные. Вечно делают вид, будто очень правильные. И все вокруг них должны быть тоже правильными – и дети, и друзья, и соседи. А неправильные идут лесом, – я криво усмехнулась, вспомнив, как в пятом классе схлопотала от матери – нет не пощечину, не подзатыльник – едкий упрек в том, что расту бездарной неуклюжей копией деда-бессребреника. – Я с детства была не очень красивой, в отличие от моей старшей сестры и матери. Не соответствовала. Да еще и в школе умудрялась получать четверки, хотя у нас в семье полагалось сиять круглым отличником. Но все же мне повезло, у меня был дед. Без него я бы, наверное, совсем моральным уродом выросла, а так – лишь отчасти.

Я услышала, как закипела в кастрюльке вода, и поспешила забросить в нее пельмени. Уже очень хотелось есть. Помешивая их старой шумовкой с оплавленной ручкой, спросила неизвестно кого:

– Почему они не могли просто любить меня?

Ответа не было. Его не было никогда. Ни тогда, ни сейчас. И уж подавно не знал этого мой безмолвный собеседник.

Я дождалась, пока пельмени сварятся, и наполнила ими глубокую фарфоровую пиалу с синим узором из дракончиков вдоль края. Несколько минут прошли в тишине, пока я блаженно уничтожала любимые полуфабрикаты. Только доев последний пельмень, вспомнила, что не закончила свою «исповедь».

– В общем, Шен, не могу сказать, что детство мое было очень счастливым. Нет, несчастным я его не назову… но и радостным тоже. Какое счастье в том, чтобы всегда ждать одобрения от самых близких людей и не получать его? Я пока помладше была, еще надеялась выслужиться перед ними. Пятерки там в школе, чистенькие платьица, сольфеджио… А потом поняла, как это глупо. Стоило только сделать хоть одну ошибку – и все. Снова дура, бездарность, лентяйка, разиня. Я уж не говорю про то, что они никогда не водили меня в кино или в парк. Подарки только по праздникам дарили, да и то если «заслужила», – я с тоской посмотрела в пустую чашку. Слишком ярко помнились мне те упреки и то равнодушие. – А с дедом все было иначе. Он меня тоже не баловал, но очень любил. Мог просто так, без праздника и повода, купить шоколадку или книжку, о которой я мечтала. Или поехать со мной к озеру. Мы любили вместе гулять – и на природе, и по городу. Когда он умер, мне показалось, что мир остановился. А потом я просто поняла, что больше никто и никогда не будет любить меня, как он… по-настоящему. Без условий.

Я встала и налила себе свежего чая. Помолчала немного.

– Иногда жизнь кажется совершенно лишенной смысла. Кика, моя подружка, ну та, которая принесла тебя сюда, она считает, что меня еще можно вытащить из этого болота. Но знаешь, я как-то уже не верю. Я пыталась, честно. Несколько раз. Знакомилась с разными людьми… Некоторые были милыми… Да… – говорить почему-то стало трудно, хотя я изливала душу всего лишь кукольному танцору. – Понимаешь, мне скучно. Скучно со всеми. И я не знаю, что с этим делать. Начинаю говорить с человеком и понимаю – опять пустота. Внутри пустота. Вот Кика, она интересная. Она… живая. Как дед. Но у нее своя жизнь. Да и то сказать… тоже не очень-то обустроенная. В общем, я ужасно устала, Шен. Устала от одиночества. Мне всегда казалось, что я люблю быть одна, но в последние пару лет одиночество совсем меня придавило. Оно стало тяжелым, как камень в груди. Я все пыталась себе врать, будто это не так. Только вот… глупо это. Давно пора признать, что я полный законченный моральный урод. Что не умею общаться с людьми. Что мне не все равно, когда на меня никто, совсем никто не обращает внимания… – я закончила свое излияние совсем тихо, уткнувшись в чашку, чтобы не было видно, как дрожат губы и влажно блестят глаза.

Остаток дня я провела за бессмысленным блужданием по интернету и просмотром не особенно интересного, но красочного корейского сериала. На душе было пасмурно и пусто. Может быть, потому, что Шен все так же молчал. А может, я просто достигла той точки, после которой любое внутреннее шевеление причиняет только боль и хочется зависнуть в невесомости безмыслия. Лучше всего – банально уснуть, но если уж не выходит, то просто забить голову до отказа всяким мусором.

Когда, наконец, наступил вечер и пришло время идти в кровать, я уже совсем без страха и стеснения забрала Шена к себе: бережно перенесла в гнезде из свитера и устроила рядом со своей подушкой. Меня больше не пугали его рассказы и видения – я чувствовала, что они нужны мне, как воздух.

…Когда-то давно в детстве мы со старшей сестрой любили лежать голова к голове и рассказывать друг другу в темноте разные сказки. По большей части сочиняла, конечно, она, но от этого истории не становились хуже. Потом сестра выросла и уехала в другой город. Навсегда. Она первой сумела сбежать от диктаторского ига наших родителей. Оставила меня с ними наедине. Я долго не могла ей этого простить и лишь недавно начала понимать, что у сестры просто не было выбора.