Читать книгу Пашня. Альманах. Выпуск 2. Том 2 - Елена Авинова - Страница 27

Корабль под самой крышей

С тех пор, как умерла Мария, Конрад часто просыпался среди ночи: резко подскакивал в кровати, затем долго сидел, прислушиваясь. Совал ноги в мягкие клетчатые тапки – подарок Марии на позапрошлое Рождество – и потихоньку подбирался к двери, хотя знал наверняка, что замок заперт, а снаружи – пустынный двор.

– Нервы ни к черту! – сказал сам себе. Хриплый шепот царапал горло. Тягучая, как чернила, тоска плескалась внутри.

Мария не любила, когда он чертыхался, но Конрад так и не отучился.

Пока суетливые добродушные женщины с грубыми руками укладывали ее вещи, Конрад сидел в гостиной, глядя в окно на голое ноябрьское поле.

Летом поле было совсем другим. Когда они въехали, Мария была счастлива.

– Все окна! Понимаешь? Все! Выходят на поле! Как хорошо, что не на улицу, не на чужие дома!

Как весело мелькали ее пятки, когда она бежала вверх по лестнице. Под самой крышей нашлась комнатенка. Мария легла на пол, глядя в круглое оконце, и потянула его за руку, заставив лечь рядом.

– Смотри, – шепнула она, – наш корабль вышел в открытое море.

По зеленому полю без конца и без края и в самом деле бежали мелкие волны.

У них был счастливый брак. Мария была весела и молчалива. Не пилила его и не жаловалась. Даже когда он чуть было не лишился работы. Секретарша отправила заказчику неверные расчеты. Ошибка была незначительной, но Конрад настаивал, что бумаги следует отозвать. Начальник Конрада думал иначе.

– Нельзя было мириться, Мария, понимаешь? – кипятился он, рассказывая, как хлопнул на стол заявление об уходе. Мария кивала.

Мириться, конечно же, можно. Если б у них были дети, Конрад, пожалуй, не рискнул бы. Но тогда…

– Ordnung muss sein! Порядок! Понимаешь, Мария?

Она понимала. В конце концов, ситуацию замяли, все—таки архитекторов его уровня в городке днем с огнем не сыскать.

Конрад медленно шел вверх по лестнице. Перерыв, чтобы чуть отдышаться. Все. Дальше. Он толкнул деревянную дверь. Полумрак. Запах пыли. Вот оно, Мариино обиталище. Дом Конрада был внизу, в гостиной, где стоял телевизор и любимое мягкое кресло. Комната под крышей досталась Марии. Она не любила его телевизор. Конрад не возражал. Давно он здесь не был. Когда ему стало казаться, что плыть на корабле – чистое ребячество? Похоже, ужасно давно.

Книги, пузырьки, коробки, куча старого хлама. Она никогда ничего не выбрасывала. Губы свело в полуулыбке-полурыдании. Конрад провел по лицу непослушными пальцами. Он терпеть не мог собирать и копить всякую ерунду и велел жене избавляться от всякой дряни. А она все тянула наверх.

На полу клетчатыми коричневыми буграми скорчился старый плед. Марии здесь не было больше года. Она перестала вставать год назад. Кажется, год – это много. Можно привыкнуть, смириться и… подготовиться, что ли? Но что такое один короткий, стремительный год, если Мария была всегда, почти столько же, сколько он себя помнил. Он знал ее с девяти лет. Они были знакомы шестьдесят три года, женаты – пятьдесят два. Три недели назад ее увезли навсегда.

Нужно было выйти из дома и пройти сто шестьдесят семь шагов. Свернуть направо. Пройти мимо церкви. Оглядеться по сторонам. Перейти дорогу. Вот оно, кладбище. Узкая тропинка. Могильный камень. Мария. Она теперь там, а он здесь. Одинокий, маленький и ничтожный, как таракан.

Черт знает, зачем он полез в ту коробку. Обычная коробка для обуви, только очень большая. Конрад поднял крышку, ожидая увидеть пару стоптанных зимних сапог, но внутри оказалась бумага. Множество записок, свернутых в трубочку, с неровным краем, словно бы оторванных впопыхах. Попадались сложенные вчетверо листы из клетчатых тетрадей. Некоторые исписаны чернилами, другие – простым карандашом. На всех почерк Марии.

«Конрад сказал, что омлет опять подгорел. У меня жутко болела голова, но я все равно встала в пять утра, чтобы приготовить ему завтрак. Ужасно хотелось завизжать и хлопнуть тарелку об пол, но я сдержалась».

Когда это было? По почерку не разберешь. Мария провожала его на работу каждое утро. Конрад помнил зимний утренний полумрак, их светлую кухню, неизменные тарелки с синим ободком и керамический кофейник, под которым горела свеча, согревая напиток. Хоть убей, позабыл этот чертов омлет. Неужели и вправду он мог так сказать?

Конрад неуклюже опустился на плед. Часть листков из коробки высыпалась на пол. Не заботясь поднять, он наугад вынимал и разворачивал записки. В каждой какая-то жалоба. Грубое слово, отсутствующий взгляд, резкий жест.

Чаша грехов неумолимо давила на колени. Руки дрожали. Он думал, она была счастлива… Мария! Как же ты молчала все эти годы? Смутное воспоминание: жена рассказывает про мать. Та выговаривала все обиды воде. Что же Мария? Поверяла свои бумаге, так что ль выходит? Конрад с кряхтением поднялся, подобрал с пола выпавшие бумажки – все до одной, накрыл сверху крышкой и понес вниз. Устроившись за кухонным столом, приступил к анализу. Он всегда любил цифры, они утешали и успокаивали.

Он обидел Марию одну тысячу шестьсот тридцать восемь раз. Это много или мало? Они были женаты пятьдесят два года. В среднем выходит тридцать один с половиной раз в год. Не считая годы знакомства. Наверно, считать их не стоит. Тридцать один с половиной раз в год. То есть, раз в две недели. Примерно так. Он ничего, ничегошеньки не замечал.

«На обеде у доктора Конрад глаз не спускал с фрау Штольц. Она красивая. Модная. С модной стрижкой».

Мария, ты что? Неужели… Ты знала? Какой это год? Штольцы переехали в их город… Сколько? Лет тридцать назад? Тридцать пять. Конрад вспомнил худощавую, как будто всегда ускользающую Марту Штольц. Резкие жесты, змеиный рот. Ее губы всегда были твердыми и чуть солоноватыми на вкус. Их роман длился два года. Мария… Ведь ты не могла… И все же… Она обрезала длинные косы, сказала, что надоели. Уже после того, как приехали Штольцы?.. Да. После.

Мертвая Мария жаловалась и обвиняла. Конрад, не в силах усидеть, зашагал по кухне. Как же так… Почему? Почему же ты их не сожгла? Месть? Если так, то очень жестокая. Может, ты не успела? Не успела избавиться от коробки? Или же позабыла? Скажи, что забыла, Мария.

Мария, Мария, Мария…

Он понял, что делать.

Он наденет пальто, возьмет коробку и выйдет из дома. Он пройдет ровно сто шестьдесят семь шагов. Он прочитает одну за одной всю тысячу шестьсот тридцать восемь записок. Он попросит прощения. За каждую.

Он знал, что Мария простит, и тогда он снова сможет плавать на ее корабле.