Читать книгу Синий мёд - Елена Чудинова - Страница 10

Один за порог переступает, а другой уж через порог перешагивает, всегда говаривала няня Тася, гораздая до всяких присловий.

Потрясенная, я повела себя не меньше нелепо. Опустившись на пол, я обняла Дашу вместе со стулом.

– Я и так хотела вас навестить рассказать, а тут про несчастье услышала.

– Как же чудесно. Ник, верно, вне себя он радости.

– Он не знает еще. – Лицо Даши омрачилось. – Он в последние две недели ходит такой сумеречный, что и не представляю, как к нему подступиться.

Мне вспомнились вдруг слова, которые я говорила когда-то Лере, цитируя в равной мере ненавидимого и обожаемого мною Грибоедова. Мужчины, играющие в Большую Игру, это не «мужья мальчики из жениных пажей». У них есть секреты, к которым не положено проявлять любопытства, у них есть огорчения и тревоги, которыми они не поделятся. Не от нелюбви, не от недоверия, просто – так уж обстоит дело. Но сейчас не самый верный момент говорить это Даше.

– Вот и случай немного развеять сумерки, – сказала вместо этого я.

– Это будет мальчик, – уверенно изрекла царица.

– Ой ли? – улыбнулась я. – Поди и доктора еще не знают, рано. А и узнают, ведь не скажут. Уж мне так было любопытно, нет, ни в какую.

В свое время это немало обсуждалось в газетах и на общественных диспутах. Когда пол младенца сделалось возможным определять «на просвет», мнения разошлись жесточайше. Одних такая возможность приводила в восторг, других огорчала потерей интриги, сохранявшейся до последнего момента. Некоторые пытались втянуть в дебаты и духовенство, которое втягиваться за несущественностью (с их церковной колокольни) вопроса отнюдь не жаждало. Но точку поставил цех эскулапов: любопытство родителей и родни было определено «праздным», статус – разглашению не подлежащим. Медикусы иной раз умеют быть суровы.

– Вот увидите. Я не ошибаюсь. Я уже имя знаю.

– Ну, если имя, то уж сомнений быть не может. – Помнилось мне, или в моем голосе в самом деле прозвучала Наташина интонация – эта добрая легкая насмешка? – И какое же имя?

– Михаил, – ответила Даша очень серьезно. – Первое, с него начались Романовы. Второе, правящая ветвь – Михайловичи. Третье, когда Миша развернул русский флаг в Космосе, помните, сколько после этого было явилось Михаилов? До сих пор каждый третий мальчик – Мишенька. Пусть и Цесаревич будет как ровесники.

– Умно. Имя впрямь счастливое. – Я невольно вспомнила еще об одном Михаиле из отечественной истории, всё больше занимавшем мои мысли литератора в последние месяцы: о Скопине-Шуйском.

– Михаил… – задумчиво повторила Даша.

Я видела ее словно новыми глазами: девчушку в серых походных штанах и серой рубашке поло (куртку она уже швырнула куда-то на пол). И это она, похожая на подростка, сейчас таит и несет в себе завтрашний день самой могущественной Империи? К этой мысли надо привыкнуть.

– Жаль, что нельзя пригласить в крестные Короля Людовика, – улыбнулась я, поднимаясь на ноги. – Ведь, по сути, он и познакомил вас с Ником. Как он изволит благоденствовать, кстати? Ник не упоминал?

– Грызет удила, по словам Ника. Ему ведь еще больше двух лет ждать.

– Себя бы Ник вспомнил в его годы. Одну монаршью особу я нынче уже привечала на кухне. Пойдёмте, выпьем чаю, Дашенька.

– С радостью… Нелли… Простите, Елена, я просто всё время о вас полуименем слышу, сорвалось.

– Мне это только приятно. Вы что-то хотели сказать?

– Глупость, вероятно… Но вам не слишком мой приезд утомителен? Понимаю, спрашивать поздновато, когда я уже здесь. Но вы немного… необычная сейчас. Всё время поглядываете в зеркало, и словно бы с тревогой, будто оттуда кто-то чужой на вас может выскочить.

Даша подметила тонко. Я в самом деле не избавилась за эти три дня от новой привычки сверяться с зеркалом. К смешенью синего цвета с зеленым я уже почти приспособилась, а вот желтый вел себя то так, то эдак. Я немного побаивалась увидеть себя с синевато-зеленоватыми волосами, было б весьма неприятно. Но волосы пока что вели себя хорошо.

– Нервическое, вероятно. Но даже не думайте тревожиться. Вы меня такой новостью оживили не меньше, чем походом в конюшни. А о конюшнях не горюйте: вам и некогда будет первое время, и пролетит оно быстро.

…Мы просидели на кухне часа три, и разговор шел на самые непритязательные, самые вечные темы: о младенцах и их свычаях, порою довольно-таки коварных, о том, в какое время года младенцам этим лучше всего являться на белый свет. И, разумеется, у нас убедительно выходило, что и нету для этого времени удачнее Рождественских праздников.

Я с довольством отметила в мыслях, что Даша уже без прежнего напряжения говорит о светских событиях, которых на нее, в силу нынешней занятости Ника, обрушилось особенно много. Ей по-прежнему непросто, но она справляется всё лучше. Теперь не с кем мне посоветоваться, надо было раньше озаботиться. А я между тем на какое-то время, выдохнув, что Даше помогает и джигитовка, выпустила дело из рук. Теперь нам придется самим. Но мы сладим, мы непременно сладим.

К вечеру, когда за окнами сгустился июльский легкий сумрак, Даша засобиралась лететь обратно в столицу. Времени-то ей удалось выкроить всего ничего.

Проводив царицу, я вспомнила, что собиралась лечь еще несколько часов тому. Неужели это – всего один день? Новодевичье, лунная пыль в моих пальцах, Миша, Дашина новость… Разве мыслимы столь длинные дни?

Все чувства мои оказались, когда я осталась одна, как-то прибиты, как алтарные свечи гасильным колпачком. Я кое-как приготовилась ко сну и, наконец, забралась в кровать. Сон сморил мгновенно, словно кто-то приложил к лицу маску с наркозом.

Это глубочайшее, целящее забытье, впервые за три дня, когда я позволяла себе лишь ненадолго сомкнуть глаза, длилось до рассвета. Я проснулась ровно в той же позе, в какой упала на постель. Полюбовалась сквозь дрему золотистыми солнечными бликами, устраиваясь поуютнее, задремала вновь, уже легче.

И Наташа, конечно же, приснилась. За окнами ее спальни была полночь, о которой подсказывали и старинные часы на столе. Одетая так же, как я ее застала, она остановилась посреди комнаты, задумываясь, взять ли сумку. Не взяла. Выходя, просто уронила ключи в карман бриджей. Шагнула в проплывающую кабинку лифта.

Вот уже, как было у нее в привычке, она почти бежала через спящий двор, в сторону Калужского тракта. Странная смена чувств отражалась на ее бледном в темноте лице. Нетерпение, улыбка, почти торжествующая, сомнение, скрывавшее лицо, будто настоящая ночная тень, уверенность, вновь его освещавшая сияющей луной… Она не могла и не хотела ждать утра. Она должна была в чем-то удостовериться – незамедлительно.

Она спешила. Очень спешила. Куда?

Произнеся это слово, я пробудилась окончательно.