Читать книгу И обретёшь не там, где ищешь. Роман - Елена Чумакова - Страница 5

Молодой организм быстро справился с болезнью, а природный оптимизм помог выбраться из депрессии. Но стоило Соне остаться наедине со своими мыслями, как коварная дама Совесть начинала её мучить. Сидеть без дела было невыносимо. Заниматься привычным дамским рукоделием казалось кощунством. Спасло газетное объявление о приёме девушек на курсы машинисток. И уже через месяц Сонечка бойко стучала по клавишам «Ремингтона» в издательстве газеты «Вечернее время».

Она коротко остригла волосы, научилась красиво курить пахитоску, носила простую чёрную юбку с белой блузкой и чёрным галстуком, и в шумной суете редакции чувствовала себя как рыба в воде. Новости с фронта она теперь узнавала одной из первых, ещё до того, как их «причешут» для читателей.

А известия эти пугали. Вынужденная воевать одновременно с Германией, Австро-Венгрией, Италией, Болгарией и Турцией, Русская армия терпела одно поражение за другим, отступала, неся огромные потери. Восточный фронт был взломан, не хватало продовольствия и боеприпасов. Союзники Англия и Франция предоставили Россию её судьбе. Где-то в этой мясорубке потерялись самые дорогие Соне люди – брат и жених. От них по-прежнему не было известий. Оставалось только надеяться.

Не имея возможности общаться с Сержем хотя бы в письмах, Сонечка привыкла разговаривать с ним в своих мыслях. Она задавала ему вопросы и сама же за него отвечала, приписывая ему слова, которые хотела слышать. Скоро она уже путала реального Сержа с этим, ею придуманным. Он в её воображении становился всё идеальнее, все менее похожим на настоящего. Их недолгое знакомство привело к тому, что Соня успела узнать только его достоинства и не заметила недостатков. Черты его лица стали расплываться перед мысленным взором, например, она не могла вспомнить какой формы у него уши, с какой стороны у него родинка на шее – справа или слева. Она вглядывалась в маленькую фотокарточку жениха, хранившуюся в медальоне на её груди, стараясь удержать в памяти его реальный облик.

Ранним майским утром Сонечку разбудил стук в окно. Она вскочила с постели, отдёрнула портьеру – с подоконника вспорхнула синичка. А вечером того же дня дома её встретили счастливые лица родных. Петя, обхватив сестру за плечи, закружил её по гостиной:

– От Николеньки письмо! Он жив! Нашёлся!

Дрожащими от волнения руками Сонечка взяла листок. Он был исписан аккуратным женским почерком. В письме сообщалось, что Николай лечится в одном из Киевских госпиталей после ранения, идёт на поправку, но правая рука пока на перевязи, поэтому письмо написано с его слов сестрой милосердия. Чувствует он себя хорошо, чего и всем близким желает. Возможно, после выписки ему дадут несколько дней отпуска, и он сможет навестить семью перед возвращением в полк.

О Серже в письме не было ни слова. Сердце Сони сжалось от нехороших предчувствий.

А несколькими днями позже, воскресным утром, всех разбудил отчаянный трезвон колокольчика в прихожей. Заспанная Агаша в чепце и ночной кофте поверх рубашки поспешила к парадной двери, и едва открыв, оказалась в объятиях Николая. Он сгрёб её в охапку, закружил по прихожей. На его зычный голос и на визг Агаши сбежались все домочадцы. Восторгам, поцелуям, объятиям не было конца! Оказалось, что письмо шло так долго, что его автор успел поправиться и чуть не обогнал своё послание.

Улучив удобный момент после завтрака, Сонечка задала брату мучивший её вопрос:

– А что с Сержем?

Брат помрачнел, не спеша закурил. В тишине было слышно, как кошка спрыгнула с кресла.

– Я не хотел писать об этом в письме, решил рассказать при встрече, – сказал он после минутной паузы. – Сержа больше нет. Геройски погиб в бою в Нарочских болотах… Что там творилось – просто ад! Мы были вынуждены отступить… да что там отступить – бежали под перекрёстным огнём, утопая в жиже. Наши позиции заняли австрияки, забрать раненых, убитых не было возможности…. Нас всего-то горсточка осталась, прорвавшихся из окружения, но Сержа среди нас не оказалось. Люди видели, что рядом с ним разорвался снаряд, видели, как он упал. Шансов, что он мог выжить нет, тем более, австрияки пленных не брали, добивали раненых штыками. Так что, сестрёнка, как ни больно мне это тебе говорить, Сержа мы больше не увидим, прими этот факт. Не ты одна не дождалась жениха с фронта, сейчас таких тысячи. Что поделаешь? Война, будь она проклята!

Мария Феоктистовна заплакала, промокая уголки глаз батистовым платочком, а у Софьи слёз не было. Она и хотела бы выплакаться, но словно камень навалился ей на грудь, мешая дышать, не давая выхода слезам. Она овдовела, не успев выйти замуж. Все картины семейного счастья, что рисовались в её воображении все эти месяцы, вмиг оказались замазаны глухой чёрной краской. Никогда больше его губы не коснутся её губ, никогда не родятся их детки, никогда… перед ней словно захлопнулась дверь, отсекая предначертанную ей дорогу. Теперь её ждала другая, неведомая тропинка, и куда она заведёт – один Бог знает…

А между тем, время неумолимо шло, с каждым часом приближая отъезд брата на фронт. Все домашние буквально не отходили от него ни на шаг, стараясь сделать его пребывание дома как можно приятнее и комфортнее, а ему от этого становилось только тяжелее, думалось, что, может быть, он видит родные лица, родные стены в последний раз. Соне хотелось поймать время за хвостик и удержать, чтобы не бежало так быстро. Она всё расспрашивала брата о Серёже, каким он был в повседневной жизни, в сражениях.

– Да зачем тебе это знать? – вздыхал Николай, – нет его больше, смирись с этим.

– Хочу сберечь хотя бы память о нём, понять, какой была бы наша семейная жизнь. Теперь уж мне не суждено быть счастливой. Никого больше я не полюблю так, как его, – горестно вздыхала Соня.

– Ты эти мысли брось! Девятнадцать лет! Всё ещё у тебя будет, и любовь, и семья, и детишки. Когда-то же эта война проклятая закончится.

– Нет…, ничего уже не будет…

– Это у Сержа уже ничего не будет. И у тысяч других, убитых. А ты живая! Значит всё еще впереди. Живи за себя и за него.

Николай погладил пушистую, низко склоненную голову сестры:

– Остригла косу…, изменилась, повзрослела… Береги себя, сестрёнка. За родителями присматривай, постарели они за этот год. И за Петькой смотри в оба! Как бы не удрал на фронт. Они в этом возрасте все «герои».

День отъезда Николая стал одним из самых тягостных в жизни семьи. Да ещё Петя усугубил ситуацию, заявив, что тоже собирается отправиться на войну вместе с братом, а если Николай его с собой не возьмёт, то он сбежит из дома и доберётся до фронта сам. Матушка схватилась за сердце, Агаша побежала за сердечными каплями. Пришлось старшему брату объяснить как можно строже:

– Твоё дело – закончить лицей, да получить хорошую специальность, только тогда от тебя будет толк. А недоучкой ты сгодишься разве что в солдаты, и то до первого боя. Убьют, вот и весь прок. И вообще, пока меня нет, ты остаёшься главным защитником в семье, отвечаешь за родителей и сестру. Что будет с ними, если ты их бросишь и сбежишь?!

Этот инцидент несколько отвлёк домочадцев, пока все ахали вокруг Пети, Николай покинул дом.

После отъезда брата, Соня ходила сама не своя. Спасала служба, в редакционной суете она забывалась, отвлекалась от своей беды. Работа оказалась важной ещё в одном аспекте: её заработок становился всё более заметным подспорьем для семьи. Ручеёк доходов от имения становился всё более тонким. Прежнего, надёжного управляющего забрали в армию, в интендантскую службу, а новый жаловался на катастрофическую нехватку рабочих рук, на повсеместное недовольство и неподчинение не только крестьян, но даже баб. Арендную плату собрать не удавалось. Крестьяне деревни Якушино самовольно распахали Алёшкинский луг, в берёзовой роще обнаружены вырубки, а кто это сделал, дознаться не удалось. Решено было, что семья, кроме Софьи с Агашей, переберётся на лето в свое псковское гнездо, в надежде, что с хозяйским приглядом дела поправятся, да и жизнь в имении куда дешевле столичной.

Однако уже к августу Осинцевы вернулись в Петроград. В соседнем уезде крестьяне запалили помещичью усадьбу, оставаться в имении стало небезопасным. Павел Николаевич недоумевал: он славился своими либеральными взглядами и всегда ладил с окрестными крестьянами, и церковно-приходскую школу в селе открыл, и амбулаторию организовал, крестьяне относились к нему с уважением, но и он почувствовал, как накаляется недовольство среди народа. Местный урядник сетовал, что появились в деревнях какие-то личности, раздают газетки, брошюрки, смуту в умах сеют.

Жизнь становилась всё более непредсказуемой и непонятной. Петроград захлестнули беспорядки. По дороге на работу Соня часто натыкалась на демонстрантов, несущих плакаты «Хлеба!», «Долой войну!», «Долой самодержавие!». Она бы и сама пошла с плакатом «Долой войну!», но не представляла себе, как можно прекратить войну, навязанную врагами Отечества, а забастовку на оружейном заводе считала преступлением перед теми, кто сражается на фронте. Воспитанная для совсем другой жизни, она плохо понимала нынешнюю.

Как-то Софья зашла в комнату брата в поисках чистой тетрадки. Пети не было дома. Она с беспокойством подумала, что брат стал часто куда-то пропадать. Заметила уголок газеты, торчащей из-под подушки, это оказалось эсеровское издание «Воля народа», там же лежала брошюра «Программа партии Социалистов-революционеров». Соня в растерянности опустилась на постель. Так вот чем заняты мысли и время брата, а она-то всё ещё считает его ребёнком! Об эсерах она знала только то, что они убили дядю императора, покушались на самого императора, обвинялись во многих других политических убийствах. Именно они подстрекали к крестьянским волнениям, поджогам усадьб. Ей стало страшно: что может быть общего у Пети, доброго домашнего мальчика, с этими ужасными людьми?!

Софья решила не пугать родителей, а самой поговорить с братом, вразумить его. Но разговор не получился, Петя неожиданно резко её оборвал.

– Что ты в этом понимаешь? А не понимаешь, так и не лезь! Я вырос, сам разберусь, что к чему. И нечего рыться в моих вещах! Будешь мне препятствовать – уйду из дома.

Вот тебе и милый мальчик! Петя взрослел, и с этим придётся как-то считаться – поняла Соня. Ещё одной тревогой в её сердце стало больше. Был бы Николай дома, он бы сумел удержать брата.

Продрогшим ноябрьским утром, придя в редакцию, Софья сняла манто, отряхнула капли дождя, и собиралась пристроить сушиться зонт. Взгляд скользнул по кипе свежих газет и зацепился за заголовок «Подвиг сестры милосердия Ольги Чекмарёвой». Забыв про зонт, Софья схватила газету. На карандашном рисунке была изображена девушка в чёрном, прихваченном под подбородком, платке, бегущая в окружении солдат на немецкий окоп. Ниже Соня прочитала следующее: «В августе 1916 года девица Ольга Чекмарёва, невзирая на протесты родителей, отправилась на фронт санитаром 63 Петроградского полка. За три месяца боёв девушка вынесла из-под огня свыше пятисот раненых сослуживцев, в том числе и командира полка полковника Н. Н. Берга. В тяжелом бою под Луцком в 7 роте, где Ольга служила санитаром, были убиты все офицеры. Дрогнув, солдаты начали отступать. Вдруг из окопа поднялась Ольга.

– Куда же вы, здесь же раненые! – крикнула она и бросилась в бой. Солдаты повернули за ней. Атака перешла в рукопашную, немцы обратились в бегство. Бой был выигран, но сама сестра милосердия погибла, её скосило пулемётной очередью. За этот подвиг Ольга Чекмарёва представлена к боевой награде – Георгиевскому кресту, посмертно».

Соня сидела, словно оглушённая, вновь и вновь перечитывая газетные строчки. Финальное «посмертно» царапало взгляд и сердце. Оля… Оленька, её институтская подружка, милая девушка с глазами оленёнка. Перед внутренним взором встала тоненькая барышня в белом платье, вальсирующая с кавалером. Разве можно было представить её ведущей за собой солдат в атаку на вражеские окопы?!

Соне вспомнилась Ольга – сестра милосердия, принимающая раненых в дверях госпиталя – спокойная, сосредоточенная. Да, такую Ольгу можно представить на поле боя. Между той барышней на выпускном балу, и этой санитаркой на рисунке всего два с половиной года…

А в начале зимы вернулся с фронта Николай. Ему посчастливилось выжить после газовой атаки, но здоровье было подорвано, его комиссовали из армии, и после госпиталя он приехал домой. Война сильно изменила, словно состарила его. Куда девался прежний весельчак и придумщик? Он стал молчаливым, раздражительным и постоянно подкашливал. Николай не мог найти себе место в мирной жизни. Безделье и неопределённость делали его ещё более мрачным.

В феврале волнения в Петрограде достигли апогея. Император подписал манифест об отречении от престола, власть перешла к Временному правительству. Все надеялись на перемены к лучшему, однако их не последовало, люди по-прежнему голодали, на фронте царила неразбериха, солдаты бросали оружие, отказывались подчиняться командирам. Петроград наводнили мародёры, грабёж стал обычным делом, смута продолжалась.

Из псковского имения пришли дурные вести: дом разграблен, прислуга разбежалась, управляющий исчез. На Павла Николаевича больно было смотреть.

– Мы разорены… – растеряно повторял он, и депеша прыгала в его трясущихся руках. Мария Феоктистовна хлопотала вокруг мужа:

– Павлуша, успокойся, тебе нельзя так волноваться… ох, да что же это творится… Креста на них нет.