Читать книгу Град огненный - Елена Ершова - Страница 3

…я чувствую запах, его не спутать ни с чем. Копоть и кровь. Ими пропитался воздух и кожа. В мареве фигура женщины нечеткая, как карандашный набросок.

– Господин, пощадите! Не оставляйте ребенка без матери!

Женщина ползет, ломает ногти о доски пола. Я вижу себя со стороны – сгорбленную фигуру, подсвеченную пожаром. Лицо безэмоционально и мертво, как глиняная маска.

– Где… неофит?

Одеревенелый после долгого молчания язык слушается с трудом. И жутко, что этот глухой голос тоже принадлежит мне.

Женщина плачет, целует разбитым ртом сапоги. От нее пахнет страхом. На тонкой шее пульсирует жилка. Поддень ножом и на руки выплеснется горячий фонтан. Желанный подарок тому, кто вынужден существовать в холодном и сером мире.

Мое сердце бьется в такт причитаниям. Это пьянит. Будоражит остывшую кровь. В груди разливается тепло, и сладко ноет внизу живота. Так сладко и горячо.

Я достаю нож. Лезвие заточено и надраено до блеска. Женщина воет, а я улыбаюсь. Бесстрастно. Холодно. Так умеют улыбаться только васпы.

Крики разрастаются, вплетаются в гул огня и рев вертолетных лопастей. Затем сливаются в один дребезжащий звук…

* * *

Будильник разрывается до тех пор, пока я не хлопаю по нему ладонью. Квартира погружается в привычную немоту. На часах половина седьмого. За окном царят сумерки.

Я поднимаюсь быстро. Сказывается военное прошлое. В ушах еще слышится надрывный плач, а рука ощущает тяжесть ножа. С трудом ковыляю до ванной. Что пригибает меня к земле, вес собственного тела или тяжесть грехов?

В ванной достаю стеклянный пузырек и вытряхиваю на ладонь таблетки. Утром белая и голубая. Вечером белая и красная.

Мало того, что в башке каждого васпы стоит блокада по методу доктора Се-ли-вер-стова, каждый из нас обязан принимать лекарства. Это одно из условий сосуществования васпов и людей. Но когда тебе каждую ночь снятся кошмары, таблетки не кажутся тяжелой повинностью. Иногда они действительно помогают. Меня больше не преследует запах копоти и крови, а мир обретает прежнюю четкость.

Запив таблетки водой из-под крана, я подставляю голову под ледяную струю. Другой нет. Горячую воду отключили за неуплату. В мире людей не меньше неприятностей, чем в мире васпов. Необходимость платить за коммунальные услуги одна из них.

Я думаю об этом, пока бреюсь старой электрической бритвой. Быстро и не очень аккуратно. Не люблю долго разглядывать себя в зеркале. Пустая глазница и шрамы не добавляют привлекательности. Неважно, скрыты они повязкой или нет. По этой же причине люди обходят меня стороной.

Не говоря о женщинах.

Может, смерть Пола связана с женщиной? Новая жизнь подбрасывает проблемы, к которым мы не готовы. За год не компенсируешь всего, что упущено более чем за двадцать лет. Молодняку в этом плане легче. А вот у старших почти нет надежды. Но чтобы Дарский офицер вешался из-за бабы? Чушь!

Ты никогда не пасовал перед трудностями, Пол. Так почему же сдался?

* * *

Я выхожу из дома за полтора часа до начала рабочей смены.

Забавно, теперь у каждого васпы есть работа. В наших документах стоит желтый штамп – разрешение жить и трудиться в обществе. Это билет в новую, мирную жизнь. Но также напоминание, что за малейший проступок ожидает смертный приговор.

Зверя надо держать в клетке, не так ли?

Весна в этом году слишком ранняя. Снег сошел в конце марта, а столбик термометра уже к полудню достигает семнадцати градусов по Цельсию. Не слишком комфортно для меня. За двадцать с лишним лет можно отвыкнуть от тепла и света. Но утром еще стоят заморозки, поэтому путь от дома до работы расцениваю, как утреннюю пробежку.

Я не большой любитель пеших прогулок. Но в последний раз, когда я пробовал проехать в автобусе, половина пассажиров оказалась в другом конце салона. Помню, какая-то девчонка, тыкая в меня пальцем, спросила: «Этот дядя бабай, да?»

Даже в стремительно меняющемся мире некоторые вещи остаются неизменными.

Город полон огней. Пахнет выхлопами и потом. Я привычно срезаю путь через сквер с маленьким фонтаном. Вечером здесь собираются влюбленные дураки, но утром ни души. Если остановиться тут на несколько минут и закрыть глаза, может показаться, что не пресная вода бежит по плитам, а шумит прибой. Тогда земля под ногами становится зыбкой. И глубоко-глубоко, где цвет воды становится синее и насыщеннее, проплывают тени морских гигантов – китов. Я запомнил их по книжным картинкам о морских приключениях, которыми зачитывался в детстве. Для меня они как существа из сказок. Вроде тех, о которых пишет Торий. Но некоторые мифы становятся реальностью. Знаю, о чем говорю. Долгое время я сам был мифом.

Слышу шаги. Слишком тяжелые, чтобы принадлежать человеку.

Оборачиваюсь.

Бывший комендант северного приграничного Улья останавливается на расстоянии и сдержанно желает доброго утра.

– И тебе, Расс.

Мы не пожимаем друг другу руки. Не принято.

Серповидный шрам наискось пересекает его щеку и губы, отчего кажется, что Расс криво усмехается. «Поцелуй Королевы» – так он всегда называл свой изъян и очень чванился им. Но теперь Королева Дара, наша мать и богиня, мертва. И мы осиротели. А радость от первых успехов сменилась сомнениями.

– Найди их, Ян, – глухо произносит Расс. Он наклоняется, опираясь о рукоять метлы, и заканчивает: – Убийц Пола.

Я не питаю иллюзий. Васпы связаны между собой, и смерть одного из нас уже не тайна.

– В полиции говорят, самоубийство.

На лбу бывшего коменданта вздуваются вены.

Вспоминаю, как он шел по выжженной земле, а разлетающиеся искры жалили кожу. От Расса пахло кровью и смертью. Он сам был смерть. Теперь на нем оранжевый жилет – пародия на его комендантский мундир. Лишь взгляд остался прежним. Взгляд хищника.

– Его убили, – рычит Расс. – Мрази из Си-Вай.

Я думал об этом. Си-Вай, или как они называют себя Contra-wasp, выступают против жизни васпов в обществе людей. Они доказывают, что мы убийцы и выродки. Биологический мусор. Что нам лучше сдохнуть. Именно они требуют возобновить опыты. И, положа руку на сердце, их высказывания получают поддержку.

– Думаешь, он не сделал этот сам?

– Нет, – упрямо отвечает Расс. – Самоубийство позорно.

– Может, ему не нравилась новая жизнь…

Я произношу это себе под нос. Но Расс все равно слышит и замолкает. Сбитые на костяшках пальцы, сжимающие метлу, белеют. Некоторое время мы молчим. Слышно только, как на каштане стонет горлица, да брызги воды разбиваются о камни.

– Винишь себя? – наконец спрашивает Расс.

Я не отвечаю, но ответ не требуется. Он знает: виню. Поэтому отвечает спокойно:

– Не надо. Мы знали, на что шли.

Молчу. Слежу, как ветер покачивает ветви молодого каштана.

– Пол не убивал себя, – продложает Расс. – Ему помогли.

– Думаешь, их было несколько?

Расс энергично кивает. Еще бы, в одиночку никто не справится с васпой, тем более, бывшим телохранителем Королевы.

– Я узнаю это. Обещаю.

Мы прощаемся. Расс провожает меня пылающим взглядом, а затем продолжает работу. В спину несется мерное «ш-шух…»

Я много думаю об этом разговоре. Что приобрели мы? Что потеряли?

Офицер Пол, одним ударом выбивающий кирпичную стену, работал автомехаником на станции техобслуживания.

Сменив маузер на метлу, комендант северного приграничного улья, в подчинении которого имелся многотысячный рой, убирает улицы.

А я…

Командующий преторианской гвардией Дара, зверь из бездны, разрушитель миров – что делаю теперь я?

Мою пробирки в лаборатории профессора Тория.

* * *

Должность называется «лаборант». Но я называю ее «подай-принеси».

Не стыжусь этого. Любой труд полезен. И это в новинку нам. И мы рады таким возможностям. Особенно если у тебя нет никакого профильного образования. Да что там, никакого образования вообще.

Все, чему нас учили в Даре – это выживать и убивать. Конечно, мы разбираемся в технике и умеем оказать практически любую медицинскую помощь. Многие васпы хотели бы стать врачами, конструкторами или полицейскими. Только давать скальпель или пистолет в руки бывшим убийцам с блокадой в мозгу никто не собирается. Правильно сказал Расс: доверие надо заслужить. Поэтому в реа-би-лита-ционном центре каждый из нас прошел курсы по таким профессиям как разнорабочий, маляр, дворник или сантехник. Возможно, когда-нибудь наш молодняк сможет обучаться в институтах. Возможно, нас признают полноправными членами общества. А пока…

Пока «подай-принеси» кажется вершиной карьеры.

Должность мне предложил Виктор, кто же еще?

Несмотря на вражду в прошлом, сейчас мы придерживаемся нейтралитета. Справедливости ради стоит признать: без профессора у васпов ничего бы не вышло.

Он врывается в лабораторию взъерошенный и нервный. Я отступаю, придерживаю ногой дверь, а рукой коробку с реактивами.

Торию тридцать пять. Он шире меня в плечах и выше на полголовы. Молодой, видный, пер-спе-ктив-ный. По сравнению с ним я произвожу впечатление угрюмого хмыря. Мало кто знает, с какой легкостью я ломал его кости. А кто знает предпочитает молчать. Теперь другое время. И мы с Виктором другие.

Он швыряет куртку на стул и тут же набрасывается с возмущением:

– Ян! Почему ты не сказал мне?

Я привык к его выпадам. Аккуратно ставлю коробку на стол и отвечаю:

– Реактивы пришли утром. Сейчас составлю опись.

Он расстроено смотрит на меня и сбавляет тон.

– Да какие там реактивы… плевать! Почему ты не рассказал про Пола?

Вот оно что.

– Но ты все равно узнал, – достаю из коробки формуляр описи. Бумажную работу я не любил никогда, но кто-то ведь должен выполнять и ее.

– Почему я узнаю из десятых рук и только сегодня? – настаивает Торий. – У тебя есть мой телефон. Я ведь повторял и не раз, что ты можешь звонить в любое время. В любое!

– Не было нужды, – между делом отвечаю я, заполняя бумагу.

Он вырывает ее из моих рук.

– Оставь реактивы в покое, Бога ради! Речь идет о жизни человека! Понимаешь?

– Васпы, – поправляю его. – Понимаю.

Наши взгляды пересекаются. Он тоже терзается из-за наших неудач. Из-за того, что одобрил эксперименты, проводимые в Даре. Из-за того, что ему стоило усилий и времени перебороть себя и признать в васпах не подопытных жуков, а разумных существ. Более того, существ, достойных лучшей жизни.

– Мне жаль, – снова говорит Торий.

Он вздыхает, хмурится, бросает на меня косые взгляды. Хочет сказать что-то важное, поэтому я жду. Слушаю, как за дверью по делам спешат сотрудники Института. Их шаги легки, голоса беззаботны. Иногда мне кажется, что новая жизнь – сон. Что я вот-вот проснусь от воя сирены в холодной и тесной келье Улья. И больше не будет лаборатории Тория. Фонтана в уютном сквере. Не будет дневника. Потому что иметь личные вещи запрещено Уставом. А комендант Расс не остановится дружески перекинуться со мной парой фраз, ведь дружбы в Даре не существует.

Неосознанно хватаюсь за спинку стула, словно ищу опору.

– Если у тебя появятся проблемы, ты ведь не скроешь от меня, правда? – произносит Торий.

И мир снова обретает целостность.

Профессор смотрит на меня озабоченным взглядом. Он реален. И эта комната реальна. И город за окном.

– Ты ведь скажешь мне… ну, если тебе понадобится помощь? Если просто захочешь поговорить?

– Бред! – отвечаю, должно быть, слишком резко и холодно. – Я не собираюсь убивать себя.

– Хорошо, – говорит Торий и отворачивается.

Наверное, мне следовало извиниться за тон, да? Я вспоминаю об этом только теперь, когда в перерыве обновляю записи. Но в тот момент просто молчу и стою, как столб. Смотрю в пол, не зная, что сказать. Куда деть руки и себя всего. Торий некоторое время ждет. Потом поворачивается, чтобы уйти.

Выручает случай.

В лабораторию врывается Марта. Это немолодая и пробивная женщина, в чьи обязанности, кроме обычной секретарской рутины, входит общественная работа. Она с порога потрясает разлинованными листами:

– Жаль надолго вас прерывать, поэтому быстро сдали по десять крон в фонд помощи северным регионам!

Кладет список прямо на коробки с реактивами и начинает лихорадочно его листать, выискивая фамилию Тория. Профессор лезет в карман, вытаскивает купюры.

– Конечно, конечно. Что вообще слышно? Я, как всегда, пропускаю все свежие новости.

– Второй поселок достраивают, – Марта ловко выхватывает у Тория деньги. – Как снега сойдут, будут земли распахивать, сельское хозяйство поднимать. А то после этих нехристей не земля – одна пустыня. Ага, распишитесь тут и тут…

Марта подсовывает ему листы и только теперь замечает меня.

– Ой! – ее щеки покрывает румянец. – Прости, Янушка. Это не про тебя, а про других нехристей. Которые… хмм…

Умолкает и пялится круглыми глазами. Тогда я тоже лезу в карман и достаю мятую десятку. Кладу на стол, рядом с рассыпанными листами.

– Возьмите.

Она вздыхает, всплескивает руками.

– Да зачем же? У тебя и так из жалованья по статье вычитается.

– Знаю. И все же возьмите.

Марта не возражает, купюра исчезает в ее бездонных карманах. Я стараюсь не поднимать головы, чтобы не встретиться с взглядом Тория. Понимающим? Осуждающим? Неважно. Лишь бы не начал расспрашивать. Да и что я ему отвечу?

* * *

После обеда Торий отлучается по делам. Я задерживаюсь до восьми: в одной из лабораторий потек фармацевтический холодильник, и мне надо отгрузить его на гарантийный ремонт. Для этого заполняю кипу бумаг. Даже мои адъютанты не писали столько рапортов. Воистину, человечество любит усложнять себе жизнь.

По злой иронии судьбы мастером оказывается один из беженцев с севера.

Их сразу можно отличить по тому, как они пялятся на тебя со смешанным чувством ненависти, страха и какого-то заискивающего почтения. Это странно, ведь я больше не ношу преторианскую форму и в руках у меня гарантийный талон, а не маузер. Все равно, этот щуплый человечек смотрит так, будто я собираюсь вырвать ему почки.

– Конечно, пан. Все сделаем в лучшем виде, пан, – суетливо бормочет он. Выхватывает бумаги дрожащими руками, открывает передо мной дверь и закрывает ее за мной.

Ухожу так быстро, как только могу. Меня трясет от отвращения. Пальцы сжимаются в кулаки. Хочется ударить в это бледное лицо, стереть с него заискивающее выражение.

Наверняка, сейчас он матерно кроет меня на все лады. Вынужденный жить бок о бок со своим кошмаром, не понимает, почему власти не уничтожили нас вместе с Ульями? Почему выделили деньги на программы по реа-би-литации насильников и убийц? Почему позволили жить и работать наряду с добро-поря-дочными гражданами Южноуделья? И он, этот добропорядочный селянин, возмущается, что насильники и убийцы разгуливают на свободе. И тайно поддерживает Си-Вай. И будет рад, узнав о смерти офицера Пола. Никакие извинения, никакая гуманитарная помощь не изменят его отношения. Просто потому, что эти, городские, видят во мне искалеченное существо. А он видел, как я стоял на пороге его жилья, наслаждаясь его отчаянием.

Этого нельзя ни забыть, ни простить.

Может, не простил себя и Пол? Его смерть не дает мне покоя.

Раньше мы были единым роем. Погибал один – его место тут же занимал другой. Теперь все иначе. Мы решили, что в новой жизни не будет насилия и убийств. Гибель Пола зловещий знак. Он отбирает надежду.

Стыдно признаться, но мысли о самоубийстве посещали и меня. Когда я вышел из кокона, меня отдали на воспитание наставнику Харту. Следующие четыре года мне перекраивали сознание и тело. Будучи солдатом, я участвовал во многих сражениях и набегах. Меня бросали на передовую как кусок мяса. Я знаю, что такое разрывные пули и помню, как ножи входили в мое тело. Но выживал и возвращался в строй. Став преторианцем, я находился от Королевы так близко, что она одним укусом могла раскроить череп. Ее жало, толщиной почти в руку, трижды входило в мой живот. Ей были нужны новые солдаты и новая пища.

Выдержав все это, глупо вешаться на дверной ручке.

И тут я подхожу к аргу-менту в пользу самоубийства и вспоминаю мокрое заискивающее лицо северянина. Оно до сих пор маячит перед глазами. Напоминает обо всех темных вещах, которые я творил на зараженных землях Дара. Можно принять это, можно пытаться искупить. Но если Пола действительно сломило что-то?

Вина?

Я вздрагиваю и смотрю на часы. Они показывают полночь. В окно царапаются ветви тополя. Качается фонарь, отбрасывая на стену оранжевые блики.

Листаю тетрадь и удивляюсь своему красноречию. Пожалуй, хватит на сегодня. Мой ужин перед сном – стакан воды и две таблетки. И не забыть задернуть шторы. Этот чертов оранжевый свет напоминает отблеск пожара. А мне хочется хотя бы одну ночь не видеть снов. Никаких. Вообще.