Читать книгу О чем думает море… - Елена Григорьевна Луговская - Страница 7

– Почему мне никто не сказал!!! – громыхал Джон,– неужели я требую невыполнимого?!! – криком, конечно, уже ничего поправить было нельзя, да и надо ли было? Пришла суббота и почти все его новые деловые партнеры, которых всю неделю привозили и провожали в его номер охранники, или к которым Джон ездил сам для уточнения деталей контрактов, закрыли офисы, отключили телефоны, установили автоответчики на факс и отправились со своими многочисленными семействами на природу, вкушать куриный шашлык. Буря по поводу того, что уже суббота, бушевала не долго – Джон и сам понимал бесполезность и бессмысленность своих претензий, но то нечеловеческое напряжение, которое помогло ему за каких-то шесть дней полностью подготовить всю юридическую, материальную базу и даже набрать персонал для организации нового телевизионного шоу, не находя выхода в деятельности – все как будто остановилось – выплескивалось криком.

Наоравшись, Джон рывком уселся за рабочий стол и с каким-то ожесточением уставился в монитор, несколько десятков секунд он, тяжело дыша и непроизвольно сжимая кулаки, просидел так, потом резко развернулся на офисном стуле, окинув взглядом стоявшую на вытяжку верную троицу, которая, казалось, вытянулась еще сильнее, так же резко подошел к зеркалу шкафа, всмотрелся в свое отражение. На него глядело изможденное, с темными кругами под глазами вдохновенно-безумное лицо, недельная щетина, сгорбленные плечи, измятая несвежая одежда дополняли этот и без того достаточно отталкивающий образ. Джон распрямился, пригладил волосы, задумчиво потер подбородок – его движения становились мягче, замедленнее, спокойнее, – снова повернулся к охране и каким-то даже жалобным тоном попросил: – Полотенце дайте, мне бы ванну… Все снова засуетились, но теперь эта суета утомляла Джона; напряжение этих дней постепенно оставляло его.

Пока он ждал, что его верные охранники, секретари, водители и домработницы в одном лице (а точнее в трех) приготовят все для того, чтобы он смог принять ванну, он пытался очистить сознание от то и дело вспыхивающих идей, рассуждений, воспоминаний, которые сейчас только досаждали ему. Он одновременно силился собрать в точку фокуса всё, что он сделал за последние дни, чтобы затем одним окончательным на сегодня усилием воли отбросить все сомнения и переживания и просто отдохнуть, уснуть, только не так, как он спал все эту неделю – редко, в полглаза, урывками, с кошмарными сновидениями, полными шума, льстивых улыбок новых партнеров с нехорошим блеском в глазах округляющихся от сумм, которыми разбрасывался Джон направо и налево – все было подчинено главной цели: успеть, успеть, пока никто не знает, успеть, пока никто не опередил…

Уснувшего прямо в ванной Джона верная охрана перенесла в кровать, где он благополучно проспал весь субботний день. Под вечер, часов в пять, подосланная охранниками Мири, до смерти перепуганная поручением, пыталась разбудить Джона. Джон вполне осмысленно открыл глаза и сел на кровати, погладил остолбеневшую от ужаса Мири по голове, сказал, чтоб она не боялась, что это всего лишь сон, взглянул на настенные часы и, укладываясь снова, сказал, что еще есть пару часов, чтобы поспать…

В воскресенье, с которого в этой земле начиналась рабочая неделя, Джон полностью отрицал какую-либо возможность такого поступка, был по-прежнему решителен и деятелен, но гораздо более вменяем – на крик больше не срывался, и если что-то кому-то было непонятно (а непонятно было довольно часто – трудно выполнять поручения, когда не знаешь, какого именно результата добивается тот, кто тебе его дал), Джон терпеливо повторял снова, ничего, правда, не проясняя в ситуации, но четче артикулируя и как-то вкрадчивее проговаривая слова.

Благодаря тому, что работа кипела с самого утра, а утро для всех, кто подвязался в эту неделю работать с Джоном, началось, когда солнце еще пряталось за горизонтом, только приноравливаясь к тому, как бы посильнее и нещаднее изжарить сегодняшний день, после полудня все, наконец, увидели, ради чего же они, собственно говоря не щадили ни головы, ни живота своего. Можно сказать, что Джон, в каком-то смысле, был солидарен с планами солнца и, вероятно, не только на сегодня – он задал такой нечеловеческий темп работы, что местные наемные работники, даже не представлявшие себе, что можно не только двигаться с такой стремительностью, но еще и успевать соображать при этом. Привыкшие к по-южному неспешным и слегка ленивым тело– и мыследвижениям, нанятые за очень (даже очень-очень!) приличное вознаграждение операторы, ассистенты режиссера, декораторы, звукорежиссеры, координаторы и распределители, рабочие сцены и охрана, численность которой была определена Джоном как «стена, через которую даже мышь не проскочит, по всему периметру условной сцены в 30 квадратных метров», – все они к концу первого рабочего дня спеклись, как уши Омана, и даже, кажется, пригорели – то ли от ритма, заданного их новым работодателем, то ли от нестерпимой жары – и в первый раз в своей жизни, к удивлению своему, вдруг прониклись глубоким значением слова РАБОТАТЬ.

С результатом своей работы они могли бы ознакомиться в тот же вечер, когда в ночном эфире пары местных каналов, нескольких международных и в сети (отвратительное качество, блогеры хреновы… откуда только руки у них растут…) было показано, пока в записи и в несколько урезанном виде, новое шоу с непритязательным названием «Гефсиманский сад», но, к сожалению, все они спали крепким снов мертвецки уставших людей. Из всех, имевших хоть какое-то отношение к шоу, его смотрел только сам Джон – это была его работа – оставшиеся часы ночного отдыха он посвятил исправлению ошибок. Да, здесь неудачный угол… оператора переставим… здесь… нет… нет… здесь! Здесь и здесь – два оператора! Так, этого уволить… сюда и сюда надо мониторы для крупного плана… отттт… чертов декоратор… цветочки-ленточки… Через три часа тихое бурчание под нос смолкло, и Джон позволил себе пару часов вздремнуть. Следующий день отличался от предыдущего только тем, что работать пришлось еще быстрее, нанятый персонал, по-прежнему, мало понимал, что же, собственно говоря, они призваны совершить все вместе, уволенные – впервые в своей жизни, да и, наверное, в истории трудового права – были довольны как самим фактом своего увольнения, так и тем, как это самое увольнение было осуществлено.

Джон сделал это элегантно: тех, в чьих услугах он больше не нуждался, а также некоторых из тех, кто безбожно опоздал, не услышав звонка будильника и не вняв истерическим воплям очарованных невиданными гонорарами домочадцев, просто не пропускала та самая охрана-стена. А небольшой человечек с цепким взглядом и непроницаемым выражением лица, появившийся в окружении Джона в первый день его неожиданного преображения, и с тех пор постоянно оказывавшийся как раз там, где Джону вдруг оказывалось нужным о чем-то спросить своего главного финансиста, выдавал ошалевшему то ли от счастья, потому что сегодня к вечеру он останется жив и не будет валиться с ног от нечеловеческой усталости, то ли от неожиданности, потому что небеса так быстро услышали его вчерашние молитвы, то ли и от того, и от другого сразу, конверт, в котором находилось увольнительное письмо с благодарностью за труд, какая-то непонятная финансовая бумага с циферками и буквочками, а также весьма внушительная сумма наличными.

К концу второй недели работы все, кто смог удержаться на этой сумасшедшей работе, наконец-то, поняли, какое одно большое дело они делают, и даже смогли найти в себе силы посмотреть на результат своего ратного подвига в сети. Шоу «Гефсиманский сад» являло миру чудеса священной земли, которая на крохотном участочке, величиной примерно с ладонь крупного взрослого человека, дарила больному – исцеление, увечному – исправление, бесноватому освобождение.