Читать книгу Рецепт винегрета - Елена Хисматулина - Страница 16

***

Владимир перевернулся на другой бок, в затылке к правому уху сдвинулась обжигающая растущая боль. Она набирала силу и объем, пульсировала, гудела, как приближающийся поезд. Она давно стала привычной, приходила всякий раз, когда периоды ночного отдыха сокращались до пяти часов, а количество перелетов превышало семь-восемь в месяц. Володя часто думал, что артистам приходится того хуже. У них вся жизнь в разъездах, а каждый вечер – борьба с печенью. Ему было легче. Иногда случались остановки. Возлияниям он подвергался лишь эпизодически во время протокольно-обязательных фуршетов, как привычно преподносимых презентов, примирительных завершений интеллектуальных битв или просто способов установления и удержания полезных контактов.

Вчерашний вечер был именно таким, но пытка головной болью не следствие выпитого. Владимир Алексеевич позволил себе на десерт только Glenlivet 15 y.o. – сладковатый, с нотами цитрусовых фруктов и кедровых орехов, с округлым бархатистым вкусом и длительным послевкусием. Когда-то слышал, что интенсивность вкуса ему придает многолетняя выдержка в бочках из дордоньского дуба. Владимир не мог причислить себя к знатокам и тонким ценителям спиртного, но, однажды попробовав, надолго остановился в выборе на Glenlivet 15.

Вчера Владимир Алексеевич, обычно энергичный, подтянутый, по-американски рекламный у кафедры, по-европейски толерантный в общении, по-японски сосредоточенный, последовательный и мудрый в профессии, был просто русским. Русским с ностальгическими нотами в душе, генетически запрограммированной печалью в глазах, противоречивостью в восприятии всего и вся, в том числе собственных достижений и неудач. Его очередная работа была воспринята более сухо. Не помогли ни опыт ведения презентаций, ни умение парировать, ни импровизационный талант. Владимир Алексеевич сам чувствовал, что ему не хватило энергии, драйва, уверенности. Французский коллега участливо пожал руку, приободрил, даже оппоненты не были излишне критичны. Володя сам знал, что все не так. Работа изначально шла тяжело, через силу, сопротивлялась и не давалась в руки. Он добил, дотянул, дожал, изложил. Но на всеобщее обозрение они вышли как супруги, скрывающие вчера состоявшийся развод. Ее непокорность вылезала в деталях, обращала на себя внимание. Володя пытался вуалировать и искусно затенять спорные моменты, но вопросы аудитории, будто миноискатели, прощупывали его выступление и выдавали сигналы обнаружения, когда Владимир Алексеевич, казалось, уже преодолевал опасные места.

Снова поворот на спину, волна жгучей муки в затылок. Надо подниматься – скоро самолет. Только что это изменит? Обратно в Россию, в лабораторию, обратно в клетку с неприрученной и необъезженной темой? Вчера он по-русски неконструктивно в очередной раз задумался: кому это надо?

Приятель француз – менее известный, менее способный, менее успешный – похлопал его по плечу. Мол, все нормально, живем. Живем, только как? Француз живет и делает свое дело. Живет с женой и двумя сыновьями, с любовницей, с отельной горничной на час, но с гордым внутренним ощущением гражданина великой маленькой страны. Володя же делает свое дело, а живет когда-то после, между, не в приоритете. Без жены, без привязанности и стойкой физиологической потребности в любовнице, с брезгливым отношением к горничной на час и при отсутствии гордости за принадлежность к самой великой и самой непредсказуемой стране мира. Он сам вытеснил себя из дома, избрав работу с международным статусом. Но своим не стал ни в Европе, ни за ее пределами, ни вообще нигде в мире. Он сам не решился на труд устройства полноценной семьи. Заменил суррогатным ощущением дома – построил коттедж, в котором бывает эпизодически, не помнит, где находятся необходимые и привычные вещи, да и вещей таких для себя в принципе не определил. Он до сих пор шлет на воспитание сына приличные деньги и иногда небольшие подарки по поводу, но никогда письма. Это давно ни к чему. Никто в бывшей семье не интересуется, где он и что с ним. Если деньги приходят, значит, жив и вполне состоятелен. Звонки и письма уже лишние в укладе их отношений. Юрка закончил школу, учится, деятелен и активен, мало бывает дома, бежит, торопится, живет. За ним не успеть, сколь бы хаотичным и нерезультативным пока ни представлялось его существование. Скучная кукольная Ольга – ненужный раздражитель. Она все так же окружена множеством восхищенных родственников, все так же недовольна обстоятельствами, все так же не интересна и не востребована, хотя не востребована – нет. Там появился как-то столяр, как Володя называет его. Какой-то мастер золотые руки, который бывает в доме, пьет чаи, чинит водопроводные краны и ящики на кухне и метит в скорые мужья. Ольгу он устраивает постоянством присутствия в доме и полезностью. Что его устраивает? Наверное, что-то устраивает. Может, кормят, может, холят, может, в дом возьмут. А Володе смешно и скучно наблюдать эту идиллию, тем более когда точно знаешь, что в итальянском купленном на твои деньги кухонном гарнитуре не надо чинить ящики и даже не надо создавать видимость этого. Только простоватым родственникам можно презентовать будущего полезного мужа столь нехитрым способом – мастер на все руки.

Какую странную шутку сыграла с ним жизнь. Он теперь часто задумывался, о чем мог бы написать во много лет назад обещанном письме Нэле. Об ослепительной вспышке юношеской любви, которая обожгла его на долгие годы? О пресном, липком, тягучем и безрадостном семейном опыте, о выросшем и чужом почти сыне? О теперешней элегантной, взбалмошной, непредсказуемой, а при близком контакте тощей, необязательной, крикливой, много выпивающей Sandrine, от которой оказалось столь же нелегко освободиться, как легко в свое время заполучить. Он мог бы рассказать о по-настоящему любимой работе, которой оставался верным все посвященные и преподнесенные в дар годы, в которой находил полную самореализацию. Но когда Нэля просила написать ей, ждала, скорее всего, новостей о самом Володе. Не о тех, с кем он и зачем, а о себе самом. Оказалось, и писать нечего. Ну НЕЧЕГО…