Читать книгу Рецепт винегрета - Елена Хисматулина - Страница 7

***

Бенчик и правда был гораздо породистее всех наших самых именитых знакомых. Павлик Давидович, по сформированному на генном уровне древнему еврейскому принципу – никогда ничего заграничного не покупать на территории России (потому как все заграничное, включая живых породистых собак, производится евреями и армянами еврейского происхождения из местного подручного материала), вываживал щенка американского кокер-спаниеля, как невесту китайского императора. Он узнавал о пометах, ожидаемых к реализации в Москве и Питере, списывался с далекими родственниками в Америке и Канаде и, наконец, вышел на след молодого почти годовалого пса, привезенного непосредственно с американского континента и предлагаемого к реализации по причине охладевшего к нему интереса предыдущих хозяев.

Надо пару слов сказать и о самом Павлике Давидовиче. Он был полноценным евреем, но не был им в том смысле, что поступками во многом отличался от собратьев и сородичей. Он был подвержен чувствам – человеческим чувствам русского человека, когда вдруг возникало непредсказуемое «хочется», необъяснимое «жалко», совсем уж непредвиденное «за любые деньги». При этом еврейская мама не преминула проконтролировать добавку в его ДНК всех обязательных ингредиентов еврейской закваски. У Павлика Давидовича начисто отсутствовала русская лень, ему не свойственно было сворачивать с избранного пути, по-русски петлять в извилистых завихрениях безответственно развивающейся судьбы. Он был всегда подтянут, собран, активен, коммуникабелен и обаятелен той настоящей еврейской обаятельностью, от которой невозможно оторваться, секрет которой не поддается разгадке, как и последующее ощущение лукавства – будто что-то пообещали, поманили, а не дали.

Стать обладателем породистой уникальной собаки сподвигла его супруга. Но то, что Павлик Давидович увлечется идеей настолько, что маханет за псом в Москву, никак не входило в планы ее прижимистого характера и прагматичных взглядов на отношение к животным в принципе…

В состоявшийся приезд в Москву хозяин назвал цену, предъявил копию именитой родословной и определил, наконец, основное условие – или завтра, или собаку усыпят. Если бы Павлик Давидович был только евреем, цена заставила бы не призадуматься – решительно отказаться. Продавец загнул ее вдвое и не скрывал довольства на широкой рязанской плебейской морде. Но он был богат и уверен в себе, а потому и правда мог усыпить пса просто из самодурства. И в глазах его Павлик Давидович профессиональным взглядом хирурга заметил не просто издевательство над одержимым врачишкой-евреем. В них виделся садизм.

– Надо посмотреть собаку. Если все нормально, возьму сегодня.

– Че смотреть? Собака как собака, здесь в бумажках все написано. По морде у нее больше не прочтешь, – и заржал громко, открыв рот с непрожеванной мерзкой смесью цветной капусты, грибов и свинины.

– Помойка, – покривился про себя Павлик Давидович, – и жрет, как боров.

Если бы не требование продавца встретиться на нейтральной территории, Павлик Давидович ни за что не согласился бы сесть с ним в ресторане за один стол.

– Ладно, поехали, поглядим.

– Я приеду сам, к шести.

– Боишься, что ль? Что ограблю? Заманю и ограблю?

– Не боюсь, но приеду к шести. Дела.

– Гляди, я ждать не буду.

– И не надо. Говори адрес.

Ох, не нравилось все это Павлику Давидовичу. И продавец не нравился, и вся затея – стоит ли рисковать, ехать к черту на рога, собаку неизвестно какую брать? Как везти ее еще – непонятно, куда девать до завтра – поезд только днем?

До шести вечера через знакомых, через пятые руки вышел на ветеринара. Мужик оказался нормальным, без лишних эмоций за четвертак согласился поехать с Павликом Давидовичем осмотреть пса на месте.

Когда позвонили в дверь, долго слушали топот в квартире, сопение, отдаленный гул голосов. Казалось, будто звонка никто не слышал либо не намерен открывать вовсе. Павлик Давидович еще раз нажал на кнопку. Тяжелая металлическая дверь неспешно открылась, хозяин – он же владелец собаки – в порядочном подпитии и цветном разухабистом спортивном костюме с усилием раздвинул узкие глазки-щелочки на толстой красной роже:

– Пришел? А может я того, не намерен больше разговаривать? Не намерен, и все, самому собака нужна. Дом у меня, охрана там всякая. Нужна охрана… – Он путался в аргументах, пьяном бреду, но явно намеревался еще срубить денег за пса – сверх договоренного.

Павлик Давидович растерялся. И тут мужик-ветеринар спокойно и решительно попер на владельца пса, отодвинув его вместе с дверью:

– Где животина-то, давай посмотрим сначала. А Вы заходите, заходите, хозяин приглашает.

Павлик Давидович проник следом в квартиру. Одновременно из глубины большого безвкусно-помпезного коридора выплыла мадам совладелица.

– Вы за собакой? Берите, не слушайте его – так, куражится. Только деньги мне. Собака моя, так и деньги мои.

– Собаку покажите.

– Так вон она, за вами, на подстилке.

Павлик Давидович обернулся и одновременно встретился глазами с ветеринаром. Тот сидел на корточках подле пса, а по щекам его текли слезы.

В углу прихожей на грязной провонявшей псиной и мочой подстилке лежал пес с полностью облысевшими, избитыми в кровь боками, зацветшими, слипшимися и гноящимися глазами, дрожащий всем телом, нервно и порывисто дышащий. Из-под хвоста предательски потекла лужа.

– Вот видите, сволочь какая! Все в доме обоссал – приличных людей пригласить стыдно. Откуда только этого урода притащил, придурок. Денег еще отвалил немерено! Хоть бей его, хоть убей – ничего не понимает. Забирайте, говорю, забирайте, не то сама в мусоропровод щас спущу!

Павлик Давидович не смог даже додумать, что будет, если он тотчас не заберет пса с собой. Пока доставал деньги, ветеринар скинул с себя куртку, укутал пса, поднял на руки и вышел за дверь.

– Родословную-то возьмите, – хозяйка полагала о себе как о честной женщине и расчет производила без обмана. Деньги пересчитала, взамен протянула документы.

Ее звероподобный супруг пьяно храпел в большом кресле огромной прихожей, где несчастному умирающему псу не нашлось лишнего дециметра площади, кроме куска старого солдатского одеяла.

Павлик Давидович, не помня себя, слетел вниз, хотел было объяснить мужику с собакой на руках, что он на проспект, за машиной. Тот махнул головой – понял, не вопрос. Павел Давидович начал стаскивать с себя пальто.

– Не дури. Что еще одну куртку марать? Давай, ищи машину. Чего уж там. Едем-то куда?

Павел Давидович растерялся – куда? В гостиницу с собакой нельзя, ночевать на улице – октябрь, к утру сам дуба дашь.

– Ясно все. Гони машину, там разберемся.

Только четвертый по счету частник согласился везти двух здоровых мужиков с больной собакой. Один так прямо завизжал, что одурели все, за деньги хотят и машину с шофером, и уборщицу в одном флаконе. Тащите, мол, своего пса на помойку, самое ему место.

Но нашелся человек, который просто задрал цену, спокойно довез, куда сказано, вышел из машины, проверил заднее сиденье – чисто. Все нормально, ребята, без претензий – взял деньги и уехал.

Ветеринар привез к себе домой. Павлик Давидович, повидавший за своим хирургическим столом сотни проблем из проблем, боялся развернуть куртку. На боках пса виднелись следы многочисленных побоев, раны не заживали, гноились. Пес, сколько мог, сам старался выгрызать коросты, но новая кровь запекалась поверх старой, и на страшное месиво было невозможно смотреть.

– Как тебя угораздило его за такие деньги найти?

– Не спрашивай, думал за породистой собакой еду. Что дома скажу? Помрет ведь, не довезу.

– Погоди причитать. Выкупил – уважаю. Никто другой не взял бы его с приплатой, не то что за такие деньжищи. Крови-то не боишься? У меня где-то нашатырь.

– Не надо – хирург.

– А! Тогда дело. Давай, чайник ставь, ковшик вон, на плите, – кипяти воду. Я соберу, что есть из препаратов. Попробуем вытянуть пса. Зовут-то его как?

– Бог его знает. – Павлик Давидович вытащил из кармана собачий документ. – Бенджамин Фридрих…

– Е-мое, граф, да и только! Короче, Бенька будешь. Ну, дружок, давай за жизнь начинать цепляться. Выбора у нас с тобой все равно никакого нет.

Так Бенджамин Фридрих стал просто Бенькой или Бенчиком.

Полночи мужики обихаживали пса. Ветеринар прослушал ему сердце.

– Знаешь, а сердце нормальное. Может, и выдержит.

– Дай послушать.

– Слушай.

Павлик Давидович взялся за фонендоскоп, но опустил вдруг руку:

– Ладно, что тут слушать. Давай, лечи, как знаешь. Я помогу, где надо.

Вкололи обезболивающее. Когда кололи, Бенька тяпнул ветеринара от страха, но слабо – так обессилел. Потом лежал тихо на кухонном столе. Павлик Давидович гладил его по грязной морде и давил в горле ком – хирурги не плачут.

– Как звать-то тебя?

– Павел.

– А меня Евгений. Друзья – придурки, не Женькой, Генькой зовут. От слова гений.

Павлик Давидович смотрел и понимал, что он, правда, гений. Работал аккуратно, без единого лишнего движения. Надо же! Всегда считал ветеринаров недоучками в медицине, да и в какой медицине – так, ремесленники. А поди ж ты – виртуоз! Постепенно расчистили и обработали все, что можно было. В одном месте Гена взялся за иглу. Павел протянул руку:

– Дай, шить сам буду.

– Шей, хирург. Ты хирург-то по какому профилю?

– Гинеколог.

– А, ну самое оно. Сейчас, Бенька, смотри, чтоб хозяин лишнего чего не отхватил, а то у него профиль особый, твоя конструкция ему несподручна, – и они оба, оценив шутку, улыбнулись.

До утра выпили спирту. Понемногу, и не развезло ничуть. Бенька тяжело выходил из наркоза, пришлось его туго спеленать и устроить на ночлег к батарее. Утром Гена побрился, оставил ключ, сказал, что справки привезет к поезду – раньше не успеет. Павлик Давидович размышлял, как бы ему исхитриться съездить за вещами в гостиницу. С собакой не пустят, а оставить одну боялся.

Бенька забился под кровать, не выходил, не пил воду, трусливо поскуливал, когда Павлик Давидович пытался посмотреть на него, и, как вчера, писал под себя.

– Да, бедняга, влипли мы с тобой. Довезу ли? И дома что нам скажут? Ладно, лежи, жди, а там будь что будет.

Вещи в гостинице забрал, выписался, уже на выходе подошел к телефону-автомату – позвонить домой или не стоит? Решил – не стоит. Довезет – будет о чем говорить. Нет – и нет.

Гена приехал на вокзал раньше Павлика Давидовича. Поезд уже подогнали к перрону. Пока вещи и Беньку в большой картонной коробке носильщик на громыхающей телеге вез к вагону, Гена нашел нужные слова, рассказал, уболтал, разжалобил проводницу, а, главное, назначил ей свидание. Понравилась ли ему унылая длинноносая девица, Павлик Давидович так никогда и не узнал. С Геной больше жизнь не столкнула, хотя и деньги ему послал, и звонил несколько раз. С телефоном мог что-то напутать, Генка мог съехать с квартиры, да бог знает что могло произойти. Но тогда исключительно благодаря ему Павлик Давидович устроил Бенчика в купе проводницы и сам большую часть дороги провел там. Только поздно ночью перебрался в свое купе и забылся тревожным сном.

Дома Бенчика ждало длительное лечение. Новых хозяев он не признавал. Трясся как заяц, боялся переступить порог – видимо, били всегда за это. Ходил под себя, и ничего нельзя было с этим поделать. Павлик Давидович смазывал заживающие бока, колол целыми курсами препараты, кормил с руки, разговаривал с ним, не ожидая ни ответной реакции, ни хоть какой-то заинтересованности, и терпел все неудобства собаки с историей бомжовского содержания и безупречной графской родословной.

Однако усилия не проходят бесследно. Шерсть начала расти, затянулись раны, Бенчик принялся есть со свойственным спаниелям безудержным аппетитом, привык к домашним и к следующему лету, а своему полуторагодовалому возрасту, предстал во всем экстерьерном блеске. Он действительно был красив. Настолько, что в происхождении не стоило сомневаться. Профессионалы сразу узрели в нем породу, подобных представителей которой в городе больше не наблюдалось.

Но Бенька навсегда остался псом с поломанной психикой. Он был весел и дурашлив с людьми, которых знал и которые проявляли к нему любовь и доброе ласковое отношение. Новых же людей боялся, как боялся и новых домов, квартир, любой новой обстановки. Павлик Давидович решил, что с Бенчика достаточно потрясений в жизни, и он так навсегда и остался не выставленным ни на одну собачью выставку, не получившим ни одной собачьей престижной награды. Остался формально не признанным, хотя единственный был достоин оценки своего исключительного экстерьера. Но так ли важно было «графу» признание? Он знал свое происхождение, и для самооценки этого ему было вполне достаточно. А хозяевам ни к чему сдались его медали – любили Беньку самозабвенно. Вот такая непростая собачья судьба…