Читать книгу Не все птицы вьют гнезда - Елена Карплюк - Страница 2

Однажды ночью, проснувшись в холодной постели, она уже не чувствовала себя прежней и бунтовала так, словно являлась подростком.

– Нередко жизнь заводит человека в самую чащу, – произнес женский шепот, – там сам черт не разберет обратной дороги и, складывая ручки, отпускает поиск выхода на волю божью. Но Бог, кажется, медлит, поэтому я не могу больше ждать.

Неожиданно появившаяся тень вышла из комнаты и тихо закрыла за собой дверь. Раздалось сладостное божественное звучание. Тень взмахнула крыльями и медленно скрылась за пределами монастыря.

Эта история берет начало в небольшом поселке Языково, где в маленькой церкви, что стоит на окраине, начиналась воскресная служба. Несмотря на то, что на дворе стоял июль, дул прохладный ветер. Местный худенький звонарь по имени Антон изо всех сил раскачивал веревку, и от этого колокольный звон был слышен до самого кладбища. Так как церковь была действительно маленькая, то в праздничные дни в ней даже убирались лавки, и прихожане набивались туда, словно в рукавичку. Сегодня воскресенье, народу пришло много. Правда не все пришли молиться или слушать молитвы, кое-кто заглянул поболтать. Шестнадцатилетняя Саша, зевая, забыв перекреститься на входе, почти забежала в церковный притвор. За ней следовала Фая – ее мать, женщина сорока пяти лет, которая перемахнула рукой крест и так же быстро зашла за дочерью. В церкви они встали в самом углу. Женщина с прерывистым дыханием достала кошелек. Саша протянула руку, и на ладонь посыпалась мелочь. Девушка взяла деньги и уже пошла по направлению к церковной лавке, чтобы купить свечи, но замедлила шаг. Она заметно покраснела, завидев местных парней, расхаживающих рядом, которые то и дело посмеивались над Сашей, идущей в туго завязанном платке. Она подумала, что выглядит как монахиня и смущенно отвернулась от них. Через пару минут худенькая невысокая девушка затерялась в церкви среди массивных взрослых фигур.

К лавке подходили люди, чтобы написать записки и тоже купить свечи. Подошла женщина лет шестидесяти, в черном шарфе, со сморщенным красноватым носом.

– Вы знаете, – тихо произнесла женщина, – я мужа год назад схоронила. Скажите, какую записку мне сейчас написать или нужно молебен заказывать?

Видно, что старушка, стоящая за прилавком и именуемая свечницей, худощавая, с острым взглядом женщина лет восьмидесяти, отвечать на вопрос была не готова. Она посмотрела на вопрошающую женщину через очки, немного приспущенные на нос, и несколько секунд помолчала.

– Чего надо то? – выдохнув, произнесла она. – Какую записку? Поминальную, сорокоуст, годовую? Только в четверг будут за здравие читать и упокой. Сейчас не читают.

Женщина растерялась, ничего не ответила и, купив свечи, отошла от лавки.

Следующая в очереди стояла невысокая женщина лет тридцати, в цветном платочке, подвязанным под подбородком. Теребя небольшую сумку, она пристальным взглядом оглядела церковный прилавок.

– Бабушка, – начала она.

– Что значит бабушка? – сразу возмутилась свечница. – Ты где вообще находишься?

– Простите. Подскажите, пожалуйста, – попросила женщина. – Какую свечку можно купить, чтобы поставить перед фотографией новопреставленного? Может быть, есть особенные свечи, ну, так сказать, для этого повода?

– Вы видите здесь цветные свечи? – снова возмутилась свечница. – Они вроде все одинаковые. Зачем вам свеча? Молитву будете читать? За упокой? Если что, не на фото надо молиться, а на икону. Молебен заказывайте лучше.

– Да что вы? Я знаю, что на икону, – отмахнулась женщина. – Мне просто поставить перед фотографией.

– А кто умер-то? – прошептала свечница, чуть подавшись к женщине.

Та, ничего не ответив, поджала нижнюю губу.

– Никакой особенной свечи не надо, – сказала свечница, повернувшись к прихожанке спиной и что-то высматривая среди стоящих на полке икон. – Берите любую, можно ту, что подороже, она поболее, дольше гореть будет.

Очередь к лавке продвигалась, в ней продолжала стоять и Саша. Людей внутри церкви становилось все больше. Кое-где слышался шепот. Неожиданно в негромкое церковное пение вмешался женский голос.

– Ты чо, Василий, – удивленно произнес женский голос, – пил, что ли?

– Да что ж ты орешь так? – ответил басом, по всей видимости, Василий. – Щас зайка моя прибежит. Не пил, а выпил. Имею право в свой единственный выходной душу порадовать? Иль вам только положено?

– Так чо в церковь то приперся, идиот? – зашипел женский голос. – Тута душу молитвой лечат, а он водку… Эх, бесстыжие твои глаза.

– Не начинай, мать, – ответил Василий, – никто же не видит и не нюхает меня. Ты только носом водишь. Все пасет она меня, как дите какое. Из-за вас же я здеся, попробуй-ка не приди, вы мне потом житья всю неделю не дадите.

– А крестик-то у тебя где?

– Повесился крестик ваш. На гвоздике висит.

– Да Боже же мой, Вася, – сказал женский голос. – Грех какой говоришь. Не богохульствуй. Зачем ты его снял-то или повесил? Тьфу, Господи, помилуй, выйди отсель, чтобы глаза на тебя мои не смотрели.

– Аха, – иронично ответил Василий. – Щас, прям так и подчинился. Не малой подикась я. Вырос я, мать, слышь? Не сам я его снял, веревка порвалась, пока я мылся вчерась в бане. Истерлась видно, вот и порвалась.

– Чо новую-то не завязал? – не унимался женский голос. – Не малой он. Ну, так и веди себя как большой. Коли пришел в церковь, так крест на груди должен висеть, и не лопай перед тем.

– Не лопай, – передразнил Василий. – Я говорю, что выпил. Глухая? Рюмку, две может. Орет почем зря. Нет, не куды не пойду, ужо пришел сюда. Все, туты и буду стоять. А если кому не нравится, то пусть отойдет от меня, раз стыдно ему со мной таким грешным. Святоши все, гляньте, причащаются. Не замолите вы век грехи свои. Показушки все это ваши. А я выпил или не выпил, все равно ведь к Богу иду, не отмажесся. И Бог меня простит, раз вас прощает. А ты не осуждай мать сыночка своего. Чо в библии сказано? Не суди, да не судим будешь.

Разговор прекратился. Протяжно пело псалмы и молитвы женское трехголосие. Регент наслаждалась исходящим звучанием и важно размахивала руками, словно дирижер перед хором. Началось чтение Евангелия. Кто-то опустился на колени и прилежно молился Всевышнему. Для кого-то служба затянулась, и люди, казалось, томились от ожидания ее окончания. Недалеко от дверей, рядом с высокой женщиной, мялся с ноги на ногу парень лет тринадцати.

– Мам, скоро уже? – обратился к ней парень. – Устал я стоять. Можно хотя бы сесть?

– Чо скоро? – нервно переспросила мать. – Стой, давай. Только начало еще, а тебе лишь бы сбежать. Ты чо старуха, чтобы сидеть? Или больной какой? Все стоят, и ты постоишь. Глянь, бабки кривые, косые стоят, и ни чо, ноги не отсохли. Щас вот закончится служба, так они поскачут на выход, сталкивая и детей, и нас, наперегонки, как здоровые.

Она недовольно скривила лицо, и с презрением посмотрела на стоящих рядом двух старушек, склонивших головы. Парень грузно вздохнул.

– Ну, мам, – произнес он шепотом.

– Помамкай мне еще, – прикрикнула она. – Вона по сколько гуляете на улице с друзьями, поди-ка не устаете, а? Орете весенними котами под окнами-то. Нет, не тяжко вам?

Женщина поджала нижнюю губу и сузила глаза, пристально посмотрев на сына. Парень снова вздохнул, отвернулся в сторону и что-то зло прошептал, похожее на ругательство, но стоять остался. Конечно, в службе было все отлажено, раньше времени ничего не происходило. Позже из уст отца Матвея – служащего в церкви священника зазвучал православный гимн – Символ Веры. Запел рядом стоящий с ним дьякон с густой рыжей бородой. Прихожане подхватили их и запели в разных тональностях.

– И во единого Иисуса Христа, сына Божия… – тянула, немного запаздывая словами, низенькая старушка тоненьким скрипучим голоском.

Рядом низким тембром громко и протяжно пел высокий мужчина. Кто-то просто читал, и получалось как-то по-особенному живо. После гимна вновь запело женское трехголосие. Началось приготовление к Причастию. Все ждали главного в литургии. Через какое-то время священник вышел из алтаря с чашей Крови Христовой. Неожиданно в церкви хлопнули входные двери, да так сильно, что стоящие люди обернулись, и на пару секунд воцарилась тишина, но никто не увидел, что кто-то вышел или зашел. В недоумении люди постояли несколько секунд и начали вставать на колени. Кто-то целовал пол, а кто-то просто касался об него лбом. Отец Матвей прочитал молитвы перед святым таинством. Началось причастие. Тот, кто причащался, с трепетным волнением на лице подходил к священнику с чашей, называл свое имя и открывал рот. Отец Матвей с маленькой лжицы давал выпить крови Христовой, а рядом стоящий дьякон вытирал длинным красным платом губы причащающегося. Через час служба и причастие стали подходить к завершению, и люди совсем свободно ходили по церкви.

– Господи, помилуй, Господи, помилуй, – произнесла тучная женщина преклонных лет, обратившись к большой иконе Христа Спасителя, и кланялась, касаясь пальцами самого пола. Медленно крестясь, она смотрела на икону блаженными глазами. Да так громко благодарила Бога, что люди стали обращать на нее внимание. Раскачиваясь, она повернулась, вздохнула и пошла прочь от иконы. Женщина шла по коридору, сделанному людьми, которые так же стояли на причастие, приблизилась к стаканчикам с чаем, стоявшим на столе у выхода. Следом за ней к столу стали подходить другие люди, подводя детей. Церковь в это время словно разделилась на две части. В одной части еще продолжалось причастие, а в другой народ суетился и шумел, словно пришел на базар. Женщины сновали туда-сюда от скамеек до икон, переглядывались, искали своих, обходили чужих. Некоторые мужчины с задумчивым видом стояли, скрестив на груди руки.

Пожилая служительница церкви задула еще не до конца догоревшие свечи. Рядом с ней, засуетились две женщины.

– Видала ты? – спросила первая. – Свечки она задула. Зла не хватает на этих бабок. Не ей поставлено, не ей и задувать. Народ деньги платит, а ей чо? Задула и все. Вот и все поминки. Деньги заплатили, а даже вона до половины не прогорела свеча-то.

– Я чо-то не видела, – присматриваясь к старушке, ответила вторая, – сколь она свечек задула? Подойти может, сказать?

– Да ну, позориться ешо. Задула уж.

Закончилась исповедь, и люди продолжали собираться во второй части церкви, наливая себе уже по второму стаканчику чая, целовались, подставляя щеки, и поздравляли друг друга с очередным шагом борьбы с грехом. Старушка, что задула свечи, чистила позолоченные подсвечники. Низкий рост и уже сгорбленная спина не позволяли ей быстро собирать сгоревшие свечи, она медленно двигалась кругом возле подсвечника, вставая на носочки, и смахивала широкой кисточкой остатки воска. Рядом с ней капризничал ребенок двух лет. Старушка, улыбнувшись, протянула ему горящую свечу. Малыш обрадовался и с удовольствием дунул на огонек. На лицах взрослых, стоящих рядом, появилась улыбка благодарности. Ребенок с радостью задул еще несколько свечей и начал бегать, но его остановила женщина в строгой темной одежде, которая прикрывала ее с шеи до пят.

– Вы за детьми-то своими глядите, – проворчала она. – Лишний, что ли, он у вас? Не я же ваших детей беречь буду. Упадет, лоб расшибет, а вы скажете на нас, мол, пол был такой в церкви.

Мужчина подошел к ребенку и взял его на руки. Ни он, ни стоящая рядом с ним женщина ничего не ответили.

– Глянь-ко, – послышался женский шепот, – все уже отпричаствовались. А мы то, муж, никак не дойдем с тобой хотя бы до исповеди. Дак чо, грехов у нас нет, что ли? Кх-ха.

Почти у самого выхода мужчина в пиджаке с локтевыми заплатами, в модных остроносых ботинках, задумчиво смотрел наверх, блуждая глазами по росписи.

– Как четко и красиво, – произнес он. – Гляжу на Апостола Павла, пророка Елисея и думаю: «Неужели они действительно жили? Вот умеют же люди так писать!»

Стоящая рядом женщина лет пятидесяти пяти, полная, краснощекая, можно сказать, барыня из рассказов литературных классиков, беспристрастно оглядела потолок.

– Есть ведь умельцы, – продолжил мужчина, – рисуют же вот так красиво. Вот вроде же ничего сложного, а глаз радуется от такого писания. Какое изящество.

Шум и суета в церкви не стихали. Дети жаловались, что устали, женщины, не прекращая, разговаривали. Напротив креста с Распятием на канун парень лет тридцати быстро крестился и кланялся, вставая на колени, затем соскакивал и опять кланялся. Рядом стоящие пожилые женщины, недоумевая, смотрели на него.

– Господи, помилуй, – перекрестилась одна. – Глянь-ко, сектант какой-то.

– Вижу, – шепотом ответила вторая. – Ну, поди-ка ему священник за грех дело такое назначил. А кто это?

Она пристально всмотрелась в лицо парня.

– Нет, сектант, – подытожила первая, – Ой, пойдем-ка отойдем отсель, а то вдруг он порчу наводит. Слыхала я про них. Тьфу. Они по вечерам собираются, ну как их? А, «адвентисты седьмого дня». Та опять, чо он сдеся делает?

Они отошли, но еще не раз косились в сторону парня. Через какое-то время все пришедшие стали подходить поближе к отцу Матвею. Он держал в руках крест, да так высоко, как – будто уже хотел благословить всех стоящих. В начале проповеди, он произнес слова о том, как важно читать молитвы каждый день, так как это и есть связь с Богом.

– Опять Иродиада беснуется, опять неистовствует, пляшет, требует у Ирода главы Иоанна Крестителя! – проповедовал отец Матвей. – Есть люди, которые живут почти по-евангельски – «не хлебом единым». Вот только вторая половина этой заповеди у них исковеркана: не всяким словом, исходящим из уст Божиих, они питаются, а пожирают всякое слово, исходящее из смрадных уст клеветников и сплетников. Эти люди берут на себя адский труд, в прямом и переносном смысле!

Он замолчал и покашлял в кулак. Несколько секунд священник смотрел в пол. Люди стояли в ожидании. Саша часто оборачивалась на стоящих парней, и Фая, одергивая за руку дочь, тоже посматривала назад.

– Грязная клевета, – выдохнув, сказал отец Матвей. – Сплетни и осуждение не только обеспечивают путевку в геенну, но и отнимают значительные силы и время. Подумать только, сколько времени теряют сплетники, вливая в уши друг друга свою вонючую жижу! И неважно, измышляет ли человек слухи, распространяет ли их или «просто» слушает, и те, и другие, и третьи болеют одной и той же заразой. Но если бы болели и гнили только они одни! Как дьявол не хочет оказаться в одиночестве в своей выгребной яме и увлекает за собой несчастных, так и слуги дьявола не довольны своей только погибелью и стремятся заразить других людей.

Неожиданно заплакал ребенок. Отец Матвей обратил на это внимание и на несколько секунд снова приостановил проповедь. Молодая женщина, державшая малыша на руках, стала его укачивать. Нахмурившись, священник жестом приказал ей остановиться.

– Сплетни и клевета, – продолжил он, – распространенные за спиной человека, о которых он часто даже не догадывается, ранят его.

Голос его стал приглушеннее, и, кажется, что далеко стоящие люди от него еле разбирали слова. Кто-то из присутствующих часто кивал в знак согласия. Отец Матвей сделал паузу, затем повел плечами, будто что-то стряхнул, и продолжил:

– Не лжесвидетельствуйте и носите тяготы друг друга, да исполните закон Христов. Слава тебе, Боже, Слава тебе, Боже, Слава тебе, Боже.

Перекрестился и перекрестил всех пришедших. Люди начали подходить к нему вереницей и целовать в его руках крест.

Мужчина в полосатой футболке, старых штанах и разношенных ботинках, с нечесаными светлыми волосами, зевнул.

– Хозяин нашего склада, – негромко произнес он, – тоже в церкву ходит, только он в город ездит, тама просторнее. Стоит, верно, в белой церкви-то и тоже попа слушает.

Рядом недовольно вздохнула сухонькая женщина, потерла свой острый нос, удерживая на плече сумку с длинной лямкой.

– Тише ты, – резко оборвала она, – нашел, кого вспомнить. Чо ты мне про своего хозяина говоришь? Ты мне лучше расскажи про себя. Куда вчерась вечером шлялся?

От неожиданности мужчина вытаращил на нее глаза.

– Расскажи вона людям, – не унималась женщина, – как ты собственную мать в последний путь отправлял, сын блудливый? Про тебя видно в писаниях писано, а ты и не знаешь. Чо тебе хозяин твой? Как вы при жизни с ей, на моих глазах, злющие друг на друга зыркали, в итоге так и не договорилися? На том свете тебе прощения не будет.

Она съежилась и почти бросилась на недоумевавшего мужчину, но тот успел отскочить.

– Ух, дам я тебе, тварь рыжая, промеж глаз, – прошипел мужчина, – Не сразу оклемаисся. Мать она вспомнила. Ты б ешо про черта с рогами вспомнила, мать моя с им в дружбе была, и ты видно с ей заодно. Так кто ты, а? Чертяга и есть! Крути педали, пока не надавали.

Отходя, он обернулся через плечо, видимо ожидая от нее подвоха. Женщина с возмущенным видом приоткрыла рот и набрала воздух в грудь, но не успела ничего сказать, так как мужчина огляделся и сжал кулак. После перепалки с ней, он сел на стоящую возле него лавку, закинув ногу на ногу.

Служба закончилась. Весь народ из церкви начал выходить на улицу. С ними вышли и Фая с Сашей. На выходе они перекрестились и поклонились смотревшей на них сверху иконе. Затем Саша быстро развязала платок и убрала его в карман. Ее черные волосы рассыпались по плечам.

Седовласый мужчина в потертой ветровой куртке подошел к шедшему по церковной территории священнослужителю, прося благословения.

– Батюшка, в чем смысл жизни? – спросил мужчина, взявшись за протянутую ему руку. – Вот мне уже шестой десяток пошел, а я до сих пор не понял. Но часто вот, то ли душа болит, то ли сердце. Как понять? Я ведь хожу здеся в церковь лет десять, ничего не помогает. Все словно на одном месте стою.

Священник внимательно посмотрел в потухшие глаза мужчины.

– А ты не в церковь ходи, – ответил священник, – ты к Богу приходи. А смысл, думаю, в том, чтобы не искать его, а жить праведной жизнью, как писано в заповедях Божьих. Жить с Богом – это и есть смысл. Все старо, как мир, ничего не надо выдумывать.

Мужчина благодарственно кивнул и поцеловал ему руку.

– Приходи в субботу, в девятнадцать часов, вон в это здание, там каждые выходные проходят встречи желающих просветления своей жизни и ума. Я вижу, что ты имеешь в этом нужду.

Священник махнул на светло-желтое одноэтажное здание, которое стояло на церковной территории. Мужчина согласно кивнул, приложив руку к груди.

Прощально заканчивали звонить колокола. Казалось, прощались и плывущие облака. Вышедший из церкви народ уже с пристрастием обсуждал мирские дела. Завтра понедельник – рабочий день, начало следующей недели.