Читать книгу Нежное дыхание бури - Елена Козловская - Страница 5

Глава вторая. Иметь все и потерять столько же

Оглавление

Итак, в 2020 году жизнь Максима Громова разделилась на две части. До сорока лет он был в богатстве и почете, после сорока – практически в нищете и безысходности. Зато впереди теперь манила Сибирь, его малая родина. Хотя какая же она «малая»? Огромный, удивительный, таинственный, непостижимый край. Легкие Земли, а точнее, ее душа и сердце. Однако обо всем по порядку.

Иметь все и потерять столько же… Так говорил Будда. Но что значит «все» и много ли оно «значит»? Где потери, а где приобретения? Эти мысли вдруг часто стали приходить в голову Максиму Громову в последний день августа 2020 года, когда он сидел в одиночной камере знаменитой Бутырской тюрьмы. А ведь сегодня ему исполнилось сорок лет. Возраст созидания и созерцания. Самый расцвет творческих сил. «Акмэ», как говорили древние греки. Но куда можно применить эти силы в четырех каменных стенах на узком пространстве три на четыре метра? Что можно тут созидать и созерцать? Таракана на потолке?

Камера была не совсем одиночная, на двоих. Но прежнего напарника неделю назад куда-то перевели, и теперь соседняя шконка пустовала. Даже поговорить не с кем. Приходилось только думать, а порой и разговаривать с самим собой. Так недалеко и тронуться. На допросы к следователю его перестали водить, на прогулки почему-то тоже. Но баланду исправно приносили три раза в день, а то он бы решил, что о нем совсем забыли. Или что вся Москва вымерла от пандемии коронавируса. Нет, слава Богу.

Единственное, что спасало его от полного помешательства в связи с горестными мыслями, – это духовная связь с матерью и родовой амулет на груди. Мама умерла два года назад, а все предыдущее время жила с ним. Хотя отец развелся с ней еще в его детстве. Почему так случилось? Максим не вдавался в подробности, дети не должны вмешиваться в дела своих родителей. Она часто болела и много времени лежала в больницах. Для Максима Галина Александровна всегда была крепкой опорой, надежной защитой и мудрой советницей. Она и сейчас незримо присутствовала здесь, в тюрьме, рядом с ним. Он мысленно ощущал это и не давал себе расслабиться.

А амулет на груди – простой черный уральский камень. Хотя и не совсем простой. С ним он не расставался с тех пор, как помер отец. А тому он от деда достался. Ну и так далее, по нисходящей. Или по восходящей? Все его предки были знатными мастерами, резчиками по драгоценным камням, в основном изумрудам. И кладоискателями тоже. Максим очень сильно подозревал, что с кого-то из них сказочник Бажов и вылепил образ Данилы, пленника Хозяйки Медной горы. А вот теперь он и сам пленник. Кума Данилкина, так заключенные Бутырок звали полковника УФСИН, который тут и командовал всем и всеми вот уже лет двадцать. Фамилия, кстати, подлинная.

Максим стал размышлять в двух направлениях. Первое – влюблен был Данила-мастер в эту самую Хозяйку или она в него? И если оба, то кто больше? И дошло ли у них до полового акта? Бажов об этом как-то вскользь, намеками сообщает. Сказка-то все-таки детская. Хотя и с глубоким подтекстом. Второе направление его мыслей тянулось к предкам.

Все они были с Урала, лишь отец в середине 70-х перебрался в Москву. Вернее, его «позвали», как опытного и знаменитого уже в ту пору специалиста по уральским самоцветам. Лучше него никто малахитовые шкатулки не клеил. А кому ж в Кремле не хотелось у себя дома иметь такую красотищу? Даже Брежнев заказывал. Словом, жилось им припеваючи. Пятикомнатная квартира в сталинской высотке на Кудринской площади, дача, машина – все как полагается. Только за границу боялись выпускать. Вдруг там и останется? Охота терять такого чудо-мастера!

И вот теперь Максима одолевал вопрос: так по нисходящей шел их род или по восходящей? Деревню Ширинкино, где издревле жили его предки, он посещал с отцом в детстве, только из любопытства. Конечно, там простор, воля, да и дом родовой отец за собой сохранил. Мощный, красивый, теперь, правда, пустующий. Но что-то ему там не понравилось. Цивилизации мало. А тут хоть отбавляй. В школу Максим пошел еще в советское время, а заканчивал уже в непонятно какое. Потом был Горный институт, а куда же еще ему было двинуться, как не туда, ближе к горам и недрам?

Затем отец отправил его доучиваться в Лондон. Там он стажировался в знаменитой компании «Де Бирс». Много чему научился. Главное, как вести алмазно-бриллиантовый бизнес. Пригодилось. На свою голову, с горечью подумал он. Теперь вот, кажется, ни с чем и остался… Мать умерла. Отец вновь женился. Мачеха попалась какая-то странная. Эзотерикой занималась, мистикой всякой, каббалой. Они вместе уже не жили, Максим сам купил себе трехкомнатную квартиру на Новом Арбате, перевез туда маму. Галина Александровна наставляла его:

– Развитие ума, сынок, это ежедневный труд, сродни физическим упражнениям, только гораздо нужнее и плодотворнее, не всякому по силам. Если это и спорт, то высших достижений… Если постоянно жить думами о прошлом, то тебе нет места в настоящем. А живя будущим, ты исчезаешь из дня сегодняшнего. Живи сейчас, но помни обо всем, что было и что будет. Ведь все есть уже сейчас и все повторяется… Глупы люди, верящие всему, что говорят победители. А если победят другие, то поверят и им. Верят словам, а не своим глазам. Ухо бежит впереди ока, а собственные мысли вообще плетутся в хвосте твоего разума…

Максим впитывал ее советы, как воздух, жадно слушал.

– Если не можешь или не в силах изменить внешность, форму, очертания – попробуй изменить саму суть, сердцевину, это иной раз гораздо легче сделать, поскольку у нее свои, если, конечно, нащупаешь их, законы пластичности… Перед тем как разрушиться, дребезжать начинает все: мосты, здания, люди, государства. Так что бойся того, что дребезжит… Нам только кажется, что мы всегда живем в реальном мире. По большей части, процентов на девяносто – в вымышленном. Нами самими же… Ни слава, ни власть, ни деньги, ни любовь даже не идут ни в какое сравнение с радостью творческого труда, с его духовными ценностями… Собаки, кошки, птицы, рыбы, все звери все больше и больше превращаются в людей – чувствами, разумом, правдой жизни, а человек неуклонно сползает в инстинктивное животное состояние, но скоро вообще станет растением.

Она была красивой, высокообразованной женщиной, преподавала, если не была больна, культурологию в университете, и почему отец с ней развелся, Максим никогда не мог понять. Нынешняя мачеха не шла с ней ни в какое сравнение.

А с отцом они редко виделись. Если только проконсультироваться. У каждого свой бизнес. Нет, Максим не был баловнем судьбы, мажором, хотя и родился как бы с серебряной ложкой во рту. Но сам был умен и трудолюбив. И всего, что имел, тоже сам добился. Хотя… На первых порах отец, конечно же, помогал. Но ведь и гены тоже что-то значат? Он же не стал каким-нибудь свиристелкой с капустой в кармане, не «белым воротничком» в офисе, не прожигателем жизни, как многие его знакомые-приятели, сынки богатых папенек, не пьяным уродом на джипе. А планомерно шел к своей собственной вершине, к своей Медной горе.

Да вот незадача… Все как-то в один момент и рухнуло. «Ничего, – подумал Максим, трогая рукой свой амулет. – Все еще можно восстановить. Непоправима только смерть». Он откинулся на нарах и устремил взгляд в цементный потолок, где продолжал бегать таракан, уже со своей подружкой. Гонялись друг за другом. Это вернуло его мысли к первому направлению.

– Так кто же кого любил? – задал вопрос Максим. – Данила Хозяйку или она его? Надо перечитать сказ и разобраться. А пока поспать, что ли?

– Спи, сынок спи… – послышался ему голос мамы.

Сон его и сморил. И снились ему… все его любимые девушки и женщины, которых было немало в жизни. Они все были разные и не похожи друг на друга. Он не отдавал предпочтение какому-нибудь одному типу красавиц, ему нравились и блондинки, и шатенки, и брюнетки, и рыжеволосые. Высокие и маленькие ростом, полные и худые. Макс всегда стремился познать в первую очередь их душу, а потом уж и тело. Вернее, взять крепость и овладеть заветным бутоном, цветком. А он мог быть и розой, и тюльпаном, и ромашкой, но всегда для него – незабудкой. Потому что он помнил каждую свою близость с ними, каждую нежную створку раковины.

Вот сейчас ему снилась голубоглазая блондинка, стройная и хрупкая, как Дюймовочка. Но такой она была только на людях, когда они сидели в ресторане. Но стоило им оказаться дома, как одежда летела в разные стороны, Дюймовочка становилась неуправляемой и ненасытной в интимной близости, требовала ежечасной любви. Иногда они проводили в постели целые сутки, превращаясь в животное существо с двумя спинами. Макс, уходя в столовую за кока-колой, сползал по стенке. Но всё равно это было прекрасно…

А потом во сне Дюймовочку сменила кареглазая Дездемона. Та была замужем, но при любой возможности мчалась к Максу, и она изменяла своему Мавру с бесстыжей радостью. «Почему?» – думал молодой любовник. «Ведь они, кажется, живут дружно и счастливо? Откуда у женщин эта коварная жажда изменить мужу? Одно лишь желание сравнить законный член с незаконным?» Вот почему сам он до сих пор предпочитал оставаться холостым.

А были у него еще и Золушки, и Мессалины, и Джульетты, и Красные Шапочки, и королевы Марго, и даже одна девушка восточной национальности, у которой было поперечное влагалище, да еще с мелкими зубами. Всех он любил, всеми гордился, всех оставлял со счастливыми воспоминаниями и щедрыми подарками. И если бы он был художником, то нарисовал бы целую галерею своих красавиц. Был бы писателем – создал бы серию любовных романов. А доводись стать султаном, то его огромному гарему позавидовал бы весь Ближний и Дальний Восток.

И вот тут вдруг во время его приятных сновидений, в полночь открылась железная дверь и в камеру ввели нового заключенного с матрасом и постельными принадлежностями. Узник тотчас же очнулся.

– Ну, здравствуйте! – весело и облегченно сказал Максим. – А то я тут вас уж заждался…

Пожилой человек лишь усмехнулся в ответ, ничего не ответив. Был он седой и бородатый, на вид лет шестидесяти пяти. Молча разложил на панцирной кровати постельные принадлежности, разделся и лег, не укрывшись простынкой. В камере было душно. Зарешеченная форточка хоть и была открыта, но откуда взяться прохладе, если по всей Москве градусов сорок, не меньше? Максим также все это время проводил в одних трусах.

– Да, жарко, – сказал он, желая вызвать сокамерника хоть на какой-то разговор.

Но тот лишь хмыкнул в ответ. И перевернулся на бок, лицом к стенке.

– Да вы не отчаивайтесь так, – сочувственно сказал именинник, восприняв его душевное состояние как полный упадок моральных сил. – Разберутся и выпустят.

– Меня-то выпустят, – услышал равнодушный голос. – А вот тебя вряд ли. Если не прекратишь болтать.

Максим обиделся. Никогда нельзя делать незнакомым людям ничего хорошего. Плохого, впрочем, тоже. Хотел ведь просто познакомиться. А то тут осатанеешь от одиночества. А этот хуже таракана на потолке. Тот хоть бегает, усами шевелит… Но тут услышал еще одну фразу:

– Ладно, не обижайся. Потом, потом… Утром. Главное – режим. Ночью – спать, днем – веселиться. Или наоборот, не важно. Так учил Будда.

– А чему он еще учил? – с надеждой спросил Максим, надеясь на диалог.

– А тому, что каждое утро мы рождаемся вновь, – сквозь сон проговорил мужчина и закончил, уже начиная похрапывать и свистеть носом: – А то, что мы делаем сегодня, и будет иметь наибольшую важность. А сделать нужно… сон…

– Погодите! – попытался остановить его летаргическое состояние Максим. – Я не понял. Насчет каждодневного рождения. Объясните.

– Чего ж тут непонятного? – невнятно проговорил сокамерник, но все же закончил фразу: – Глупцу и не объяснишь. А ум – это все. Ты… становишься… тем и кем… о чем… думаешь. Так… говорил… Будда…

И тут уж он захрапел окончательно и бесповоротно.

«Сам ты Будда!» – сердито подумал Максим. Сам-то он еще днем выспался, а теперь и делать вроде было нечего. Оставалось одно. Раскрыть книгу, которую всучил ему кум Данилкин в первый же день заключения. Эти книги он раздавал всем арестантам налево и направо, у него весь кабинет был забит ими снизу доверху. А называлась она «Уголовный кодекс Российской Федерации». Плафон в потолке хоть и горел тускло, но читать можно…

У Максима всегда было отменное здоровье, поэтому он и засыпал крепко, и просыпался сразу, без напряга. Сейчас он с удивлением смотрел на пожилого жилистого человека, который выделывал на цементном полу какие-то странные фигуры. Тот тоже был спортивен и поджар, несмотря на возраст.

Продолжая свои растяжки, вытягивания и наклоны, сокамерник весело сказал, откликнувшись на приветствие Максима:

– Дышим глубоко, ровно, спокойно и только носом. Что такое полное дыхание? Большинство людей дышит поверхностно, они не задействуют межреберную область, а тем более живот. В йоге надо вдыхать, начиная с живота, затем расширяется область ребер, а после них грудная клетка поднимается вверх. Такое дыхание насыщает клетки кислородом, укрепляет иммунитет, улучшает кровообращение.

– Тоже Будда сказал? – насмешливо спросил Максим.

– Он, он. Ты замечал, какой у нас обычно неспокойный ум?

– Ну. Особенно тут, в Бутырке.

– Нет, парень, везде и всюду. У нас в головах полная мыслемешалка. А мозг, он все оценивает и комментирует. А йога помогает понять осознанность твоих действий. Концентрируйся на том, что ты делаешь в данный момент, но не придавай этому большого значения, просто старайся отрешенно наблюдать за собой как бы со стороны.

Мужчина говорил и продолжал делать асаны.

– Вчера вы были менее болтливы, – мстительно заметил Максим и пошел к умывальнику. Удобства находились в нише, за занавеской. Когда он вернулся, вытираясь вафельным полотенцем, мужчина сидел на полу с отрешенным видом и закрытыми глазами. Тем не менее произнес:

– После напряжения обязательно следует расслабление. Каждое занятие заканчивается Шавасаной – позой трупа, где надо достичь состояния полной релаксации, ни одна мышца тела не должна быть напряжена. В это время ты усваиваешь всю энергию, которую получил во время занятия, поэтому эта поза так важна.

– Я не хочу быть трупом, – ответил Максим. – Ни в позе, ни в бозе.

– Молодец, хорошо скаламбурил, – одобрил бородатый йог. – Не всякий сейчас помнит это старое выражение «почил в бозе». Ты, часом, не филолог?

– Нет.

– Ну, ладно. Потом расскажешь, кто ты.

Мужчина пошел умываться, а Максим поднял с пола раскрытый УК РФ. На той же странице, на которой вчера и заснул. Очень хотелось есть. Организм, несмотря на все тяготы последних трех недель, требовал питания. Он нежно и даже трогательно погладил свой амулет на груди. Словно призывая его поскорее прислать баланду. Тут-то ее как раз и принесли. Пшенная каша с морковной котлетой, стакан чая, хлеб. Но почему-то только для него одного.

– Вы не волнуйтесь, я с вами поделюсь, – сказал Максим, усаживаясь за деревянный столик.

– Я и не сомневался, – кивнул мужчина. – Да только плюнь в тарелку и не перебивай себе аппетит. Потерпи минут пять.

– А… зачем?

– Увидишь.

И ведь действительно, не прошло и пяти минут, как железная дверь вновь открылась, и зэк-разносчик в сопровождении конвойного вкатил в камеру ресторанный столик на колесиках, накрытый большой бумажной салфеткой.

– От кума Данилкина, – осклабился зэк.

– Приятного аппетита, Иван Сергеевич, – добавил конвойный.

И они деликатно удалились, чтобы не мешать завтракать.

– Так. Что там у нас?

Мужчина сдернул салфетку и сделал пригласительный жест рукой. Максим не стал кочевряжиться, поскольку теперь уж вот действительно потекли слюнки. Белоснежный творог, пирожки, сардельки в кастрюльке, бородинский хлеб, колбаса, масло, паштет, сыр, заварной чайник, лимон, а в довершение всего еще и бутылка коньяка «Гурзуф». Но Иван Сергеевич недовольно поморщился, проворчал:

– Знают же, черти, что я предпочитаю коньяк бахчисарайский… Ну, ладно. На безрыбье и рак рыба. Налегай. Как тебя, кстати?

Но у Максима уже был полон рот еды. Через полчаса они уже окончательно познакомились и даже вели себя как старые приятели или родственники. Люди быстро сходятся, особенно в неволе.

– А что сейчас в Москве-то происходит? – спросил Максим. – Я уже три месяца здесь, ничего не знаю. Да в изоляторе два был.

– Да-а! – махнул рукой Иван Сергеевич. – Пандемия всех доконала… А тут еще другой вирус из Штатов к нам переметнулся. Негритянский. Памятники сносят, магазины жгут, полицию заставляют ботинки целовать.

Максим обомлел, застыл с недоеденным пирожком во рту. Наконец проглотил.

– Быть не может! Откуда тут неграм взяться? Я только трех до посадки и видел.

– Вот они-то и куролесят, – серьезно ответил мужчина. – А к ним еще гастарбайтеры из Средней Азии подтянулись. Метла в умелых руках – огромная сила. Крысы из столицы бегут, Кремль в осаде.

Через минуту, не выдержав, тут же и захохотал во все горло.

– Ну, вы шутник! – засмеялся и Максим, доканчивая сардельку.

– А ты больно доверчивый. За то, наверное, и сидишь?

– Точно, – согласился именинник. – Глупость и доверчивость всегда были моими главными недостатками.

– Да по тебе так не скажешь. Впрочем, иногда это бывает и достоинством. Если глупость на открытость заменить, а доверчивость на веру. Кстати, что у тебя за булыжник на шее болтается?

– Это мой родовой талисман.

– Терафим, значит. Дай – ка взглянуть.

Максим, озадаченный этим термином, смысл которого был ему неясен, снял с шеи амулет и протянул сокамернику. Тот взвесил его на ладони, внимательно осмотрел. Хмыкнул. Подбросил в воздух, поймал.

– Похоже, что с Урала, – сказал он. – Почему только черный? Должно быть, от времени потемнел. Ему лет двести, не меньше.

– Это так. Он по мужской линии переходил от прапрапрапрадеда. И насчет Урала вы угадали.

– Я, Макс, не гадалка. Гадают девочкам. Шарлатаны. А я – спец.

– А в каком роде? Или виде?

– В недрах. Все, что в земле лежит и оттуда исходит, – это ко мне.

Иван Сергеевич продолжал изучать черный талисман Максима. Одновременно выдавал точную, короткую информацию:

– На поделочный камень не похож, но явно с восточного склона Уральских гор. Скорее всего, с древних Мурзинских рудников. Самая самоцветная полоса Урала.

«А ведь прав, – подумал Максим. – Наша деревня Ширинкино находится как раз возле слободы Мурзинка. И все предки там начинали киркой да лопатой шурфы бить».

– Непрозрачный минерал. Цветной-бесцветный. Аметист или александрит, – вынес окончательный вердикт Иван Сергеевич. – Первый почти кварц, как раз фиолетовая окраска с красноватым отливом. Это у тебя необработанный друз.

– А александрит?

– Тот более редкий, но тоже темно-красный.

Максим, сам хорошо разбирающийся в самоцветах, решил блеснуть знаниями:

– А почему же вы серпентин упустили? Похож на кожу змеи. Потому и называется у старателей «змеевик». Окраска темно-зеленая с черными и бурыми вкраплениями. Посмотрите на свет. Как раз солнце к нам в камеру заглянуло.

Но Иван Сергеевич взглянул не на камень, а на него, причем очень внимательно. Ворчливо произнес:

– Ну вот, давай еще из – за всякой ерунды спорить!

Он вернул амулет Максиму и добавил:

– Ценности никакой не представляет. Так, дешевка. Только как память и годится.

– А я о чем? – согласился Максим. – Говорю же, намоленный поколениями Громовых. Теперь от отца ко мне перешел.

Тут пришел черед удивиться Ивану Сергеевичу.

– Постой, – сказал он. – Ты не из тех ли самых Громовых, которые на Урале резчиками и огранщиками были? Копателями да старателями?

Максим с явной гордостью кивнул.

– А не сын ли ты Виталия Андреевича?

– Он самый, – с еще более видимым удовольствием улыбнулся именинник.

– Ну-у, брат! – развел руками Иван Сергеевич. – Давай тогда еще выпьем.

– Так нет же больше.

– А принесут.

Иван Сергеевич вытащил из штанов мобильный телефон, коротко переговорил с кем-то и добавил:

– И телевизор захвати. Хоть нам и так не скучно, но владеть информацией надо.

Потом продолжил разговор:

– Так вот откуда ты про серпентин и другие самоцветы знаешь. Ты извини, Макс, на похороны твоего отца я не успел, в командировке был. Но потом на Ваганьковское кладбище пришел, могилке поклониться.

– Да я сам, Иван Сергеевич, еле успел его в живых застать. От рака за месяц сгорел. Прилетел из Намибии, можно сказать, к его смертному часу.

– А что в Намибии делал?

– Да с кимберлитовыми трубками завязан. Вернее, с аллювиальными россыпями.

– Понятно. Ну, об этом мы после поговорим. Времени у нас много. А Виталия я хорошо знал. И деда Андрея тоже. Знатные были мужики. Да его вся Москва знала, вернее, весь Кремль. А я ведь и сам с Урала. Только вы – ширинкины, а мы – малышевские. Но это рядом. Каких-нибудь сто километров. На родине давно не был?

– Увы. Можно сказать, в детстве только да в юности один раз, проездом. Но дом стоит крепко.

– Умели строить. Я вот тоже все никак не выберусь. Так ты, значит, тоже горняк? Судя по всему, один вуз кончали? Горный?

– Так точно, товарищ маршал.

– Нет, ну надо же! Встретились два одиночества, не только земляки, но еще и однокорытники, и где? В Бутырке. Как говорил Будда: мир теснее, чем нам кажется. А человек шире, чем мир. Кстати, я почти уверен, что и само слово «Бутырка» произошло от Будды.

– Тогда надо называть – Буддырка, – выдал Максим.

– А еще лучше – Бутылка, – весело подхватил Иван Сергеевич.

Им почему-то стало тут совсем хорошо, словно они сидели в отдельном кабинете в каком-нибудь экзотическом загородном ресторане. Два старых приятеля, правда, с разницей в возрасте в 25 лет. Даже уходить не хочется. Забыли, что это и невозможно. Оно и к лучшему. Прогонять бы стали – не ушли. Очевидно, у них сейчас совпадали мысли, поскольку старший заключенный радужно произнес:

– Лучшего места для самосозерцания и не найти.

А младший столь же воодушевленно ответил:

– Главное, даже на посошок не нужно. Кстати, что означает слово «терафим», которое вы употребили?

– Употребляют водку, дружок, или девушек с пониженной социальной ответственностью, как пошло гулять с легкой руки президента. А терафим – это… Нет, вначале я проясню тебе смысл слова «посошок».

– Тоже от Будды пошло?

– Нет, это уже исконно русское. Пресловутое «на посошок» – это только одна десятая часть из дошедшей до нас народной мудрости. В древности, чтобы соблюсти русские традиции, прощальные стопки нужно было пить в такой последовательности. Первая – «застольная», в знак уважения ко всем оставшимся гостям и хозяевам. Вторая – «подъемная», при подъеме из-за стола. Если, конечно, это удавалось сделать. Третья называлась «на ход ноги».

– Почему?

– Потому что это было движение от стола.

– А куда?

– Куда угодно. Главное, что витязь сумел это сделать. Четвертая стопка – «запорожская».

– Как для запорожца, что ли, наливали? В медный таз?

– Не угадал. Это было нужно преодолеть порог хором, где проходило застолье.

– Да, мудрено, – восхитился Максим.

– Ты дальше слушай, еще не так возрадуешься. Пятая стопка – «придворная».

– Ну, это и мне понятно. При выходе во двор, так? А сколько же их еще?

– Пять осталось.

– А за самим столом сколько же пропускали?

– Это уж когда как. Бухгалтерию не вели. И вот шестая стопка, или «братина», – это и будет дошедший до нас «посошок». А почему? Потому что гостю вручали посох и ставили на него рюмку. Если гость проливал вино, ронял стопку, не доносил до рта, то его полагалось оставить ночевать в сенях.

– Разумно. Что там Будда! Надеюсь, все?

– Нет, Макс, не торопись. Седьмая – «стременная». Это прежде чем поставил ногу в стремя. Восьмая – «седельная», за то, что поднялся в седло. Девятая – «приворотная». Перед выездом за ворота. И последняя, десятая – «заворотная». За то, что все-таки сумел выехать.

Иван Сергеевич выдохнул воздух и добавил:

– Но некоторые герои Куликова поля еще и возвращались за одиннадцатой и так далее.

– Ясно. Потому и сбросили татаро-монгольское иго, а заодно и Наполеона. Долго запрягаем, но мягко стелем. Где, кстати, наш официант?

Максиму было легко с Иваном Сергеевичем. Жизнь как-то сразу преобразилась, наполнилась радужным цветом. Еще вчера он изнывал в одиночестве от тоски и даже подумывал чуть ли не о самоубийстве, и вдруг… Все горечи и печали словно отодвинулись за горизонт. Ну, или, по крайней мере, слились в унитаз. Максим все порывался спросить, кто же он такой, этот странный сокамерник, почему к нему здесь такое уважение, но не решался. Надо будет – сам скажет.

А тут как раз «официант» и явился. Да не один, а с самым главным «метрдотелем» этого заведения. Вслед за прапорщиком, внесшим в камеру телевизор, вошел полковник Данилкин с двумя полиэтиленовыми пакетами. В одном из них что-то позвякивало, в другом чуть ли не похрюкивало.

«Живого поросенка он притащил, что ли? – подумал Максим. – А как жарить будем? И чем резать?» Оказалось, что это были лишь слуховые галлюцинации, от переизбытка чувств и новых ощущений мира и покоя в душе. Или от включенного в сеть телевизора. Но в том пакете действительно оказалась запеченная лопатка свинины, а также крабы в консервах, черная и красная икра, буженина и прочие яства. А из первого Кум выставил три бутылки коньяка.

– Молодец, бахчисарайский, то, что я больше всего люблю, – одобрительно произнес Иван Сергеевич.

– В первый раз промашка вышла, – виновато отозвался начальник тюрьмы. – Но я уже наказал кого надо за головотяпство. Как устроились, товарищ Уваров? Жалоб нет? Больше ничего не надо? Этот барбос вам не слишком надоедает? – и он ткнул толстым волосатым пальцем чуть ли не в глаз Максиму. – Только скажите, мы его в карцер переведем. За нарушение режима тишины.

– Лучше уж сразу в подвал и дырку в затылке, – сказал Громов.

– Поговори у меня еще!

– Ладно, Нил Денисович, все у нас тут нормально, – вмешался Иван Сергеевич. – Он моим земелей оказался. У нас есть о чем поговорить на несколько недель вперед.

– А я и не сомневаюсь, что дольше вы тут не задержитесь. А если Громов так вам по душе, то мы и его придержим. Даже если придет постановление об освобождении. Лишь бы вам было приятно.

– Тут я не согласен, – огрызнулся Максим.

– А тебя и спрашивать никто не будет. Но вряд ли такая бумага придет, дело-то на тебе висит серьезное.

Данилкин усмехнулся, принял из рук Ивана Сергеевича пластиковый стаканчик с коньяком и профессионально по-военному осушил до дна. Потом с сожалением сказал:

– Вы уж опять извиняйте, Иван Сергеевич, за непривычные условия обитания. Был бы у меня люкс, я бы вас там разместил. Да хоть в своем кабинете. Но – служба! Приказано – в камере, но со всеми исполнениями желаний. Вот и выполняю. А уж вы, товарищ Уваров, когда снова во власть вернетесь, то и меня не забудьте. Мне до пенсии год. Хочу закончить службу в почете и радости.

– Я тебя услышал, Нил Денисович, не беспокойся. Будет тебе и почет, и радость. А я свое слово держу. Еще дернешь?

– С вами бы хоть ведро, но – дела. Так что отдыхайте. А ты, Громов, натяни штаны и майку, через полчаса у тебя свиданка. Даже две. Я за тобой пришлю надзирателя. И не очень-то тут резвись.

Данилкин погрозил Максиму пальцем. Потом, наморщив лоб, вспоминая что-то, выдал:

– То, что позволено быку, не дозволяется Юпитеру. Тьфу, наоборот, кажется. Ну, ты меня понял.

– А кто на встречу записался?

– Там увидишь. Все, Иван Сергеевич, ушел.

И бутырский Кум покинул камеру. Грозный, но добродушный.

– Давай, Макс, сделаем так, – предложил таинственный сокамерник. – Пить и есть сейчас не будем, повременим. Пока ты там со своими свиданиями не управишься. А в обед продолжим. Да и мне надо с мыслями поработать. Обмозговать кое-что.

– Согласен, – откликнулся Максим. – Это, наверное, адвокат пришел, Лисовский. А вот второй кто? Неужели Лариса? Если так, то я буду сегодня вдвойне счастлив.

– Невеста?

– Ну… почти.

– Если сам сказал «почти», то, значит, не невеста. Либо вся целиком, либо никак. Впрочем, не мое дело.

Иван Сергеевич включил телевизор, начал щелкать пультом. Ни одна из программ его не устраивала. Наконец остановился на канале про животных.

– Уваров… Уваров… – тихо пробормотал Максим. – Что-то ничего не припоминаю.

– А ты, наверное, высокой политикой не очень-то интересуешься? – спросил Иван Сергеевич. У него был тонкий слух. – И по коридорам власти никогда не шастал?

– Нет, – признался Максим. – Я ведь всего – навсего простой бизнесмен средней руки по драгкамням и самоцветам. Куда мне с орлами летать! А все-таки кто вы, доктор Зорге?

– Ладно, скажу. И так все сам узнаешь. Министр Федерального Правительства России по недрам и землепользованию. Сейчас, правда, бывший, с формулировкой «по недоверию». А после такой формулировки сразу же и дело пришили.

Максим, натягивая джинсы, так и сел на пол.

– Ни фига себя! – вырвалось у него.

– А чему ты удивляешься? Мы не люди, что ли? Полубоги или небожители? Да такие же, как и вы. Даже хуже. Потому что всегда как сжатые пружины. Ничего, хоть тут распрямлюсь. И не вздумай мне сейчас ляпнуть что-нибудь этакое про своих внуков, которым станешь рассказывать о нашей встрече. Убью на месте вот этим окороком.

– А за что вас?

– Долгая история, оставим на вечер. Да вот за тобой и пришли.

В камеру вошел надзиратель и молча поманил за собой Максима. Голос подать не решился из уважения к федеральному министру. А вот Иван Сергеевич свой голос подал, сказав на короткое прощанье:

– И запомни, Максим. Человек приходит в этот мир без зубов, также без зубов и уходит, а все остальное в промежутке между этим – просто вставные челюсти. То есть смешной и глупый вызов Природе и Богу.

– Будда? – обернулся на эти слова Громов.

– Нет, Уваров. Будда сказал другое, но похожее. Счастливы люди, если они ничего, кроме души своей, не называют своим. Подумай об этом, когда станешь разговаривать со своей полуневестой Ларисой, да и с адвокатом Лисовским. Сдается мне, тот еще поганец.

…Максим Громов в сопровождении надзирателя уже не в первый раз совершал переход из следственного изолятора в такое же трехэтажное здание, где размещались служебные помещения дознавателей и место встреч заключенных с родственниками и адвокатами. Надо было спуститься по лестнице вниз и пройти через внутренний дворик. Все здесь было пропитано духом Средневековья: и стены, и узкие бойницы.

«Не убежишь!» – всегда думал Максим об одном и том же.

В первую неделю своего пребывания в Бутырской тюрьме он мечтал только о побеге. И не потому, что условия были жестокими, нет. В демократические времена и режим смягчился, и свидания давались по первому требованию. Просто каждый человек, не только заключенный тюрьмы, мечтает и думает только о свободе.

В комнате дознавателей его поджидал адвокат Лисовский. Толстячок одного с ним возраста. Бывший также юрисконсультом в компании «ОКО», которую кроме Громова возглавляли еще два соучредителя – Ольховский и Олев. Все они познакомились еще в нулевые годы, когда проходили стажировку в алмазно-бриллиантовой фирме «Де Бирс», главном мировом монополисте в этой области. Там и родилась идея создать на родине «ОКО», по первым буквам своих фамилий.

Все трое энергичные, амбициозные, знающие толк в этом деле, с отменным образованием, полученным и в России, и в Лондоне. А кроме того, Олев был профессиональным огранщиком алмазов, Громов – потомственным рудокопом, Ольховский имел связи в отечественной компании «Алроса», на долю которой приходилось 99 % всех добываемых на территории России алмазов. Там работал топ-менеджером его отец, который, естественно, не возражал, чтобы «ОКО» было зарегистрировано как одна из многочисленных дочерних фирм головного предприятия.

Дела сразу и всегда шли хорошо. Они поделили обязанности. Ольховский занимался бизнес-проектами и финансами, Олев – созданием гранильных мастерских и производством изделий, Громов – обеспечением сырья. Что было главнее? Да все нужно и важно. В хорошей компании без одного, другого или третьего не обойтись.

Алмаз сам по себе не слишком-то дорого стоит. Бриллиантом он становится только после качественной полировки или огранки. А одних только видов и способов огранки полтора десятка, от ступенчатой до флорентийской. Причем надо обязательно подчеркнуть естественный блеск камня, его чистоту. Тогда только возрастает его карат и цена. И он может стать ювелирным изделием.

Но где его продать? Требуется сеть собственных магазинов. Ольховский создал их в Москве, Санкт-Петербурге, в Сочи и некоторых других городах. Назывались они соответственно – «ОКО». А сначала алмаз надо вправить в кольцо или колье. Тоже проблема. И не только алмаз. «ОКО» работало с драгоценными камнями и самоцветами, а также с природным жемчугом. У каждого – свой покупатель. В этом и заключался бизнес, чтобы мимо магазина «ОКО» не прошел никто.

А сырье? Тут уж во всем можно было положиться на Максима Громова. По разведанным запасам алмазов Россия занимает первое место в мире. Значительны они также в Ботсване, Конго, ЮАР, Австралии. А в России это прежде всего Якутия, Архангельская область и Пермский край – родина всех предков Громова. Это была интересная и увлекательная работа. Постоянные командировки за рубеж, встречи и совещания в странах, где развит или только начинается алмазно-бриллиантовый бизнес.

Три компаньона-приятеля мотались по всем странам и континентам. Олев ездил по гранильным центрам в Бельгии, Израиле, Индии, Китае, Таиланде. Ольховский брал на себя наиболее активных потребителей в производстве ювелирных изделий в Швейцарии, Англии, Японии, США. Громов осваивал залежи алмазов в основном в Африке: ЮАР, Ботсване, Анголе, Намибии, Конго, Сьерра-Леоне. Тут была одна тонкость.

На внутреннем совещании еще четыре года назад три компаньона поставили стратегическую цель – расширить свою сырьевую базу за рубежом. Для этого и начали вести переговоры с африканскими странами, где были ископаемые алмазы. Занимался этим в основном Максим Громов. Но пробиться на Африканский континент было не просто. Там, на протяжении более чем ста лет, господствовала корпорация «Де Бирс».

Наиболее сильные позиции у «Де Бирс» были на юге континента. Готовую продукцию из этих стран корпорация забирала себе, перемещала в Лондон, где сортировала, оценивала и реализовывала постоянным клиентам. Однако африканские страны всегда считали, что сотрудничество с «Де Бирс» для них ущербно. Они старались добиться большего своего участия в этом деле, особенно в вопросах торговли алмазами и развития собственной гранильной промышленности. Разногласия длились долго, но ни к чему не приводили. И компания «ОКО» попыталась, как лиса, прошмыгнуть в эту образовавшуюся дверную щель в доме с алмазами. Риск был в том, что как бы дверь сама их не прихлопнула…

– Как дела, Леша? – бодро спросил Громов, обмениваясь с адвокатом рукопожатиями. – Почему так долго не приходил?

– Не было никаких подвижек в вашем деле, Максим Витальевич, – пожал тот пухлыми плечами: – Не хотелось напрасно беспокоить.

– Сказал тоже. В тюрьме любое беспокойство за радость. Я тут от тоски и неизвестности совсем худеть стал.

– Ах да! Чуть не забыл.

Лисовский вытащил из-под стола объемистый пластиковый пакет.

– Тут апельсины, консервы всякие. Все, что разрешено законом. И вы все-таки не в тюрьме, а в следственном изоляторе. Это разные вещи.

– Ты так думаешь? А по мне все едино. Но если ты пришел, чтобы только передать мне продукты, – отдельное спасибо.

– Не только, – вздохнул Лисовский.

– Выкладывай. Начни с плохой новости. Или хорошей тоже нет?

– Да как вам сказать…

Максим знал эту манеру юрисконсульта всегда что-то недоговаривать, юлить, уходить от прямого разговора, что-то замалчивать, что-то искажать, но на то он и был адвокатом. И неплохим, кстати. Сколько выгодных контрактов для «ОКО» заключил. А Громов всегда ценил в людях больше всего профессионализм, оставляя чисто человеческие качества во втором ряду.

– Где, кстати, Лариса? – спросил он. – Почему она-то ни разу не появилась?

– Лариса Анатольевна приболела, – смущенно ответил адвокат. И поспешно добавил, видя, как напряглось лицо Громова: – Нет-нет, ничего серьезного. Не коронавирус. Легкая простуда.

– Но затяжная. В виде хронического насморка, так, что ли? Лисовский вновь пожал плечами.

– Ладно, этот вопрос мы с ней разрешим сами, без адвокатов. А что с фирмой, как там дела?

– Все в порядке.

– Почему мне из тебя, Леша, каждое слово надо клещами вытаскивать? Как там Олев, Ольховский?

Тут юрисконсульт сменил тактику и заговорил торопливо, по существу:

– Александр Юрьевич и Сергей Николаевич в постоянных разъездах, сами понимаете, гранильные мастерские должны выпускать продукцию, бизнес-партнеры на постоянном контакте, сеть магазинов работает исправно. Олев только что вернулся из Бельгии и тут же улетел в Израиль, Ольховский добился открытия салона «ОКО» с нашими ювелирными изделиями в Швейцарии. Но есть одна маленькая проблемка. Кстати, вопрос об изменении вам меры пресечения и переводе под домашний арест пока откладывается.

Он виновато развел руками, тяжело вздохнул.

– Я делаю, что могу. Но вот тут-то как раз COVID-19 и вмешался. Следователь, ведущий ваше дело, слег. А без его представления судья вынести решение не может. Да она и сама болеет. Если хотите, мы будем требовать назначить другого следователя?

– Нет, – подумав, ответил Громов. – Не хочу.

Ему теперь, после знакомства с Уваровым, тут уже было не столь тяжко, даже нравилось. В конце концов, не все ли равно, где ждать дальнейшее судебное разбирательство? В московской квартире или в бутырской камере? Разница лишь в степени изоляции.

– Ну а что за «проблемка»?

– Видите ли… – вздох, скользящий взгляд, подъем плеч… – То, что с вами случилось… Произошло это недоразумение… И вы оказались здесь… Как бы это сказать… случайно… Олев и Ольховский, кстати, готовы биться за вас до конца, как африканские львы…

– Ну, хватит героики, Киплинга еще вспомни. Говори толком.

– Вы же понимаете, что это наносит урон репутации фирмы?

– Это-то я как раз хорошо понимаю. В нашем алмазно-бриллиантовом бизнесе репутация превыше всего. Ее столетиями заслуживают. Как «Де Бирс».

– Ну, вот. Мне даже самому легче стало. Вы же умный человек, Максим Витальевич. Почему бы вам на время не уйти в тень? Отойти, скажем, от дел. В длительный отпуск, в резерв, так сказать. Выйти из правления фирмы, из совета директоров. А пакет акций передать в доверительное пользование кому-то из компаньонов? Или во временное отчуждение. Да той же Ларисе Анатольевне, допустим.

– Это твое личное мнение, Алексей Игоревич?

– Это мнение Олева и Ольховского.

На этот раз ответ юрисконсульта прозвучал с жесткими нотками. Максим задумался. В принципе, они правы. Пострадает репутация фирмы – поползут вниз и все дела «ОКО». В России, может быть, все и обойдется, и не такие бобры сидели, а вот на международной арене, куда они пробивались с таким трудом несколько лет, все может закончиться в одночасье. А свои 33 % акций он действительно может передать со всеми юридическими тонкостями Ларисе. Лисовский и поможет оформить все как надо.

– Так каково будет ваше решение, Максим Витальевич? – спросил адвокат.

– Я тебя услышал, – ответил Громов. – И крепко подумаю.

– Не затягивайте только.

– Затягивают петлю на шее. А мне есть тут с кем посоветоваться.

На том и расстались. Надзиратель повел Максима не обратно в следственный изолятор, а в другую по коридору сторону.

– Это еще куда?

– В комнату свиданий. К тебе там посетительница, забыл, что ли?

Сердце в груди екнуло и затрепетало. Неужели Лариса? Ну а кто же еще? Других подруг-невест у него не было. Наконец-то! Видно, прошел насморк-то. Он не видел ее целый месяц, с Намибии, где все несчастья и закрутились. Даже вспоминать об этом не хотелось, хотя и в этой африканской стране они тоже были счастливы. За себя, по крайней мере, мог бы ответить точно.

Однако каково же было его разочарование, когда в комнате свиданий на стуле он увидел совсем другую особу женского пола. Ей было лет пятьдесят, и она походила на черную умную ворону. Да еще вся в золоте, только в клюве не было. Ну, эту-то птицу он хорошо знал. Мачеха.

– Ты чего пришла, Альбина? – досадливо спросил Максим. – Решила сменить амплуа с хрустальными шарами и начать гадать на жертвенных внутренностях расстрелянных заключенных?

– А почеломкаться, пасынок? – фальшиво усмехнулась еще довольно миловидная восточной красотой женщина. – Сколько уж месяцев не виделись? Почитай, с поминок Виталия.

Альбина выставила на стол промасленный пакет.

– Как только узнала, что ты на каторге, тут же испекла осетинский пирог и примчалась.

– Каким ядом пропитала?

Максим отломил кусочек и проглотил. У него не выходило из головы предложение Лисовского, а вернее, Олева и Ольховского. Как правильнее поступить? Если уж и переводить акции, то не на них, а на Ларису. А заодно и жениться на ней. Тогда уж они точно никуда не уплывут. Да как-нибудь еще надо подстраховаться. Если они и считают его уже списанным дураком с торбой, то ошибаются.

– Крысиным, – услышал он голос мачехи, – ты такой любишь.

– А как узнала, что я в Бутырке? Только не ври, что об этом на всех каналах телевидения рассказывают, то Малахов, то Ургант.

– А вот и, правда. Не по ящику, конечно, а в прессе. Открыла вчера «МК», а там – заметка об этом проштрафившемся министре недр. И сидит он, пишут, горемыка, в одной камере с алмазным бизнесменом Громовым. Тебя то хоть за что, родненький?

– Да-а… – махнул он рукой, отправляя в рот другой кусок, побольше. Готовить она умела, этого отрицать нельзя. Но надо и Уварову оставить. – Хотел, понимаешь, угнать вагон с колчаковским золотом, да меня на границе с Монголией и догнали.

– Надо было состав в другую сторону гнать, к Турции.

– Жаль, с тобой не посоветовался.

– А вот это действительно жаль.

– Ладно, давай теперь приступим к заключительной сцене оперы «Эдип» и начнем прощальную церемонию. За пирог спасибо. Я предупрежу кума Данилкина, кто мне его подарил, если завтра вдруг не проснусь.

– Шутишь всё!

– Нет, Альбинка, какие уж тут шутки. Я еще до конца не разобрался, отчего это мой отец так быстро сгорел от якобы онкологии. Я в это время в Ботсване был, покидал его здоровым, а тут на тебе!

– Так есть же медицинское заключение! – усмехнулась черная вдова.

– Есть-то есть, но врачи тоже кушать хотят. И почему это ты враз стала обладателем всего его наследства? Мне он только вот этот талисман и успел передать.

Максим вынул его из-под воротника футболки и показал Альбине.

– Так и завещание есть.

– Так и нотариусы тоже люди, тоже кушают.

– А тебе папиного наследства жалко для бедной вдовы?

– Ну, не такая уж ты и бедная, Альбинка. Я представляю, во что сейчас превратилась квартира отца – египетский храм Изиды. Клиенты, наверное, на лестнице стоят, а хвост тянется до метро «Смоленская». И все с капустой за пазухой. Хотят узнать, кто приворожил суженого. Нет, чтобы к психиатру пойти лечиться. Хотя от дури людской лекарств нет.

– А вот и не так! – рассмеялась женщина. – Ты, слышь-ка, когда тебя лет через двадцать выпустят, ступай ко мне в привратники. Нет, серьезно. Давай на пару магическую фирму состряпаем? Скоро у тебя, как я полагаю, мало чего останется. Выйдешь отсюда гол как сокол. Это я тебе уже как ясновидящая говорю. А мое предложение останется в силе. Ты мне как опытный компаньон сгодишься. Вон какое «ОКО» с нуля поднял! Виталий тобой очень гордился.

– Только почему-то мне об этом не говорил.

– Не хотел сглазить. А вот мне о твоих успехах все уши прожужжал. Ты подумай, подумай. А в знак нашего союза и примирения отдай мне свой терафим, осколок Чантаманы.

Тут она прикусила язычок, видно, с уст слетело то, что не должно было бы. Максим насторожился. Уже второй раз за сегодняшний день его родовой амулет называют «терафимом». Да еще и какой-то осколок Чантаманы сюда вплели.

– Зачем он тебе, тетя Ванга? – спросил Максим. – У тебя вся квартира, наверное, в амулетах, сверху донизу, в сортир не протиснешься. А там занято, говорящий попугай с гадальными картами в клюве на крышке унитаза сидит и тоже предсказывает.

– Да это просто символически, – стала оправдываться она. – Но, по правде говоря, твой амулет в магическом плане десятка моих стоит. Столько сотен лет Громовы его на шее носят! Потому и самоцветы им легко в руки давались. Но мне-то он действительно без особой надобности. Просто я о тебе забочусь. А если ты о папином наследстве тоскуешь, то я готова и поделиться.

– Не надо, – рассеянно произнес Максим, думая о Ларисе. – У меня всё есть.

– Сегодня есть, завтра не будет, – жёстко сказала вдова. – Это, братец ты мой, мир, а не рай. И он очень подл.

Логика в ее словах была. Наверное, Будда так бы и выразился.

А Максим, возвращаясь в сопровождении надзирателя в свою камеру, думал о том, что за короткое время к нему поступило целых два предложения, и оба не сулили ему ничего хорошего в будущем. Или напротив? Потом мысли его вновь перекинулись к Ларисе, и он стал вспоминать последнюю совместную поезду в Намибию… Как все-таки хорошо им там вдвоем было! Хотя с этого-то и началась вся последующая катавасия.

Нежное дыхание бури

Подняться наверх