Читать книгу Титаник - Елена Крюкова - Страница 16

Я приглашаю вас!

А может, это приглашают меня.

Яства детства, на час, не доесть до Судного Дня.

На корабле в каюте стюарды

сварганили мастерскую отца —

Отец мой согласен в том закуте плыть до конца.

Отец, хватит масло на палитру давить!

Ты ж не знаешь, сколь нам осталось плыть.

Отец мой, не устал от бесконечных марин?

Еще наглядишься на жидкий аквамарин…

Отец мой, ну будет тебе рожи матросни малевать —

Еще долгий путь, еще устанешь рыдать!

Отец… хватит из горла горькую пить…

Ты ж не знаешь, сколь нам осталось жить.

Отец, давай двинем в ресторан!

– Дочь моя, зри, я уж сыт и пьян.

– Отец, там давно накрыты столы!

– Чепуха. Я тебе нарисую, восстанут из мглы

Черепаховый суп, стерляжья уха,

Тощая нога деревенского петуха,

Астраханские помидоры, чарджоуских дынь

Сушеные косы… винограда синяя стынь…

Не устала ты, дочь, обочь царей-королей,

Жрать похлебку намалеванную

расписною ложкой своей?!

Этот суп гороховый… военный рататуй…

Эту пайку блокадную – за пазуху суй…

Я ж пирог поминальный – за верстою верста —

Для тебя расстарался – по всей шири холста!

А на Красную Горку блины я испек!

Мой глядит изюм – в небо – из румяных щек!

Солнцу брошу в костер икряной алый ком —

Мой краплак и кадмий, на этом свете и том!

Я толк знаю в раках! А вот и омар!

На блюде царит, не натюрморт, а пожар,

Так пусть идет к черту глянец-твой-ресторан —

Я гордый венецианец, венециан…

…

Отец. Пойду одна. Отец, рисуй.

Кисть в жирную вкусную краску суй.

Вкруг тебя опричники, блеск их секир

Стережет твой беспечный, бесчинный мир.

А я пойду. Жратва затмила зарю.

Я картину твою, отец, издали зрю:

Три метра на три, холста мощный кус,

Едва уместился в каюте люкс!

Ах нет, в сарае… в бараке, там,

Где мать моя – устами к устам

Твоим – а ладонью ее стон гасил,

И крылья гасли, и не было сил…

Идет инквизитор, ал его плащ,

Выходит зверь из полночных чащ,

В красных воплях ступает чума —

Рисуй, пока ты не сошел с ума!

Рисуй, пока мы все не сошли с ума.

Корабль плывет. Вселенская тьма.

А я пойду. Отраженье мое – по ножу.

На новую Явную Вечерю погляжу.

…

Всемирный Потоп ты еще намалюешь.

Всемирное, горькое это Потом.

Ты потом теки. Ты текилу так любишь,

И лайм-хризолит отрезаешь с трудом.

Всесветный огонь, и мечи Вифлеема,

Железные молнии рубят и рвут,

Пронзают насквозь, замыкается клемма,

Истлеют во вспышке корма, киль и ют.

Мое декольте. Я состарилась, правда.

Я вижу в гигантском зерцале себя —

Потоками ливня, исчадием града,

Стекло возжигая, беззубьем слепя!

Нельзя обнажаться. Морщиниста шея.

Да только до старой змеи еще плыть.

Вороной кошу, горностаем косею,

Цепляю на грудь обезьянию нить.

Я – только живая! Я – только живое!

Сегодня, немедленно, гордо, сейчас!

Я львицей рычу! Я волчицею вою!

А стол, полный снеди, от смерти не спас!

Стою в ресторации этой плавучей,

Диковина-дама, шальная гора,

Заплывший в безумие айсберг – на случай —

Из грешного завтра, немого вчера!

Я этой едой наслажусь, как искусством,

Всецветной ее, ювелирной игрой.

Я хлеб намалюю белилами густо,

Розетку наполню умбрийской икрой!

Отец мой – художник! И муж мой – художник!

А я что умею?! Да только пить-есть!

И только молиться… в бараке острожник…

О, голодно, холодно: мир… даждь нам днесь…

Играет оркестр. Музыканта четыре.

А может быть, пять. Ох, ошиблась я, шесть.

А может быть, восемь… всего восемь в мире

Молельщиков музыкой – за нашу честь…

За лесть. И за жесть. И за месть! Все отмолят.

Ласкальщики струн – о, пока мы едим!

Метальщики голи, лепильщики боли,

Курильщики воли – свобода что дым…

Мои музыканты! Ах, нот аксельбанты

Стекают скрипичным ключом со плеча…

Вы Баховы франты! Петровские канты!

Играете Реквием нам сгоряча…

Ах, лучше вы нам Травиату сыграйте!

Да первую сцену, где смачно едят,

За здравие пьют в леденистом наряде:

Расстрельные стразы и лунный парад!

Поздней – наводненье! Позднее – сельджуки!

И все геноциды, все битвы – без нас!

Едим мы и пьем вне рыданий и муки!

Застыл циферблат – перламутровый глаз!

Часы… о, живые… да, движутся стрелки…

Ешь, слышишь, и выпей… туда не смотреть…

О, Боже… омар мой ползет по тарелке…

Отец, цветом он – как купельная медь…

А может, купель – океан мой громадный,

Он ждет нас, крещаемых, тихо, в ночи…

Играй, моя скрипка! Играй беспощадно!

О, только играй, не молчи, а звучи!

О, Вечеря эта, почти нереальна,

В бокалы кровавые перетекла!

Стою, шея голая, в тряпках сверкальных,

Глотнула, а мне б закусить, все дела,

Деручую водку, в морозы, как надо,

Художники любят, и воблу потом,

А может, селедку из Райского Сада,

Табак до надсада и жирный залом!

Отец, ты со мною, быть может, и выпьешь.

Как ты очутился на сем корабле?

Отец, нарисуй, как отсюда ты выйдешь

На дальней, святой, безымянной земле.

О, ты на палитру и дуешь и плюешь!

О, жирный мазок – угощение всем…

Всемирный Потоп ты еще намалюешь,

Голгофу – потом,

и потом – Вифлеем.

…

…я на коленях перед измазанным краской тобой,

голова достает тебе до колена.

Я всего лишь – часов твоих морской смертный бой,

Дочь твоя, еще чуть, и святая Елена.

О, все вру, я грешница везде, вокруг,

Справа, слева, впереди и снизу.

Я руками образую спасательный круг.

Не узрит ни одна корабельная крыса.

Ты утек давно. Венецьянской лазурью – навзрыд —

Твое имя на мраморе, изгрызенном днями.

Так зачем тут плывешь один, и свеча горит

У мольберта, а знаешь, что станет с нами?

О, не знаешь… Отец! не знаю и я.

Я однажды выйду в бурю из поденного плена.

А сегодня я одна, видишь, на стальной лодчонке

твоя семья.

Моя детская головенка достает тебе до колена.