Читать книгу Сон златоглазки - Елена Лапшина - Страница 12

Небо сине, солнце жёлто, зелена под ним трава.

Я царевна и пускаю лебедей из рукава.

Как понять, что я царевна? – вот корона, вот фата.

Хороша моя картина, тритатушки-тритата.

Только в жизни я другая – плакса, писаюсь в кровать,

потому что в этом мире в тихий час нельзя вставать.

Я терплю, и замирает в безысходности душа…

Распростёрта надо мною синева карандаша.

Вот получишь ремня и реви в темноте, голоси

и прощенья проси, выноси справедливость прещенья.

Иже Кто там еси? – Но тебя заставляют: «Проси».

Ну, конечно, сначала ремня, а потом уж прощенье.

В темноте – никому, ничего, ни за что, никогда —

не признаешь вины, и ремень тебя не застращает.

Но в темнотах такое живёт, что не имет стыда

и не знает любви, потому – никого не прощает.

Пустяковая взбучка – горячка пониже спины, —

всё до свадьбы ей-ей заживёт – хоть назавтра и сватай.

Справедливость живуча – и с той, и с другой стороны,

ибо все мы равны – наказующий и виноватый.

В детских поисках жизни привольной

пыльным полднем пришли ты и я

под гудение высоковольтной

на промзону Его бытия:

ни пчелы, ни цветка, ни ехидны,

над прудами – сухие кусты.

Эти земли, как прежде, безвидны.

Эти воды, как прежде, пусты.

До Адама и Евы над бездной

мы в молчаньи глядели с тобой,

как в текучей лазури небесной

округляется кит голубой.

Это только кажется, что просто…

Девочка, секретница, дитя,

привыкай к душевному сиротству,

с взрослыми родства не обретя.

Радуйся молчанью, как подарку,

там, где виновата без причин,

где тебя, как мелкую помарку,

красный карандаш изобличил.

Девочка, подросток, канарейка —

вкус вины, оскомина стыда.

«Поскорее, детка, постарей-ка —

вот тогда узнаешь, вот тогда…»

Век спустя ты встанешь к изголовью

не затем, чтоб позднее «прости»

старость, обделённая любовью,

кое-как смогла произнести.

Ври, душа, прощайся втихомолку, —

из тебя вовек не выйдет толку.

В доме, где по-прежнему чужда,

встретятся больное чувство долга

и любовь по имени «нужда».

Спросонья прислушайся, смяв под рукой образок, —

вот боль возвращается, как возвращается нищий.

И ноет, и ноет: подай мне, подай мне кусок.

И гложет, и гложет, пока не подавится пищей.

А ты ей: не больно, не больно… – и плачешь,

                                                                   и гладишь бока.

Баюкай её, утешай, как голодное чадо, —

кормилицей, нянькой, понявшей, что жизнь коротка

и больше – не надо.

И ночь выцветает в окне, как пролившийся йод.

Серебряный крестик от пота темнеет на шее.

Ты просишь: подай мне, подай мне… И Он подаёт,

и тело, и кровь предлагая тебе в утешенье.

Смолчит стяжавший благодать

(и скажет – перёврет).

А я бы не хотела знать —

когда кому черёд.

Не твоего, не своего —

ни года, ни числа.

А если б знала, – что с того —

кого бы я спасла?

Кольцо покатится с крыльца —

сбежавшее звено.

Но претерпевший до конца…

                                 но претерпевший…

                                                              но…