Читать книгу Волчица советника - Елена Литвиненко - Страница 8

Он дал ей гораздо больше двух месяцев, вернувшись лишь в середине октября, когда понял, что сходит с ума без этой маленькой ведьмы, которую хотелось не то от… любить, не то придушить за ее своеволие, за кукольную покорность, за то, что смела противиться ему, за то, что все лето, каждую ночь он рычал и кусал подушку, потому что в шелке простыней чудилась ее кожа, а в запахе трав, которые разбрасывали в коридорах, – аромат ее духов. И ворочался, не мог уснуть, не мог дышать, и скрюченные пальцы впивались в матрас, выдирая клочья конского волоса.

Днем было легче. Днем были дела – приняв армию, Раду отказался отдавать кому-либо флот, где знал каждый корабль, помнил имя каждого капитана, и днем его рвали на части – ведь был еще и князь, и Третий с Четвертым, и подготовка к войне с Лизарией. Подготовка – потому, что Дойер, надеявшийся занять трон соседнего королевства, практически развалил вверенную ему армию. Необученные солдаты, задолженность перед наемниками, гнилое обмундирование, больные кони и ржавое оружие. И это – райаны! Днем забот было по горло, и порой Раду думал, что Дойеру стоит свечу поставить в благодарность за возможность выкинуть девчонку из головы хотя бы на несколько часов.

Днем было легче – до недавнего времени. Пока эта маленькая дрянь не проникла из его снов в явь, пока не начала мерещиться в каждой блондинке-смеске, пока ревность, глупая, иррациональная, было улегшаяся, снова не начала жечь его кислотой, пока из-за этой синеглазой шильды он не захотел грязную служанку с низкой кухни. Раду бы и не заметил той девки, не наткнись на ее дерзкий ненавидящий взгляд. И как магнитом потянуло. Не так, как к Лире, когда похоть напрочь затмевала рассудок, когда промедление причиняло физическую боль, когда, с тех пор как девчонке исполнилось тринадцать, все его силы уходили на то, чтобы не изнасиловать ее, в спальне ли, в роще, или на конюшне, – но похоже. Служанка была гораздо старше Лиры, но ее серо-синие глаза горели тем же огнем, а длинные сальные волосы, выбившиеся из неряшливой косы, так же обрамляли узкое лицо с высокими скулами.

Раньше было проще. Раньше Лира была лишь фантазией, тенью, вздохом, звонким смехом и ароматом вербены. А потом он лишил ее невинности, и тень обрела цвет, форму, вкус и голос. Дни без нее наполнились ревностью, а ночи – болью и желанием на грани помешательства, но Раду упорно сидел в столице – не столько для того, чтобы девчонка привыкла к роли любовницы, сколько пытаясь доказать себе, что способен противостоять флеру.

А потом увидел синеглазую девку. И, как зачарованный, потащился за ней до самых кухонь.

Кажется, ее звали Мина.

Брыгово семя!

Раду вдруг подумал, что мать Лиры тоже была служанкой, что не забери он девчонку, та сейчас была бы такой же, как кухарка, – грязной изможденной игрушкой в руках солдатни, – и скрипнул зубами.

Разговор смолк, и граф неохотно поднял голову. Что еще? Он снова пропустил обращенный к нему вопрос? Проследил за взглядами соседей по столу и понял, что тонкий серебряный кубок в его руке смят чуть ли не в лепешку. Раду с усилием разжал пальцы и поднялся.

– Прошу прощения, господа, мне нужно вас покинуть.

Октябрь выдался морозным, сухим и очень ветреным. Ров замерз почти до самого дна, река стала, а пыльная поземка, гонимая биза[2], была такой плотной, что служанки не успевали вытирать подоконники в восточном крыле. Колючая серая крошка была везде – забивала нос и глаза, хрустела на зубах, и даже вернувшаяся с охоты пантера пахла не кровью и зверем, а старым пыльным ковриком.

Тимар озабоченно хмурился – с Сибиллом связи не было, а господин Левиньйе не смог остановить биза даже с помощью накопителей, лишь слегка добавил влаги в воздух, чтобы укрыть озимые тонким слоем снега.

– От Леса идет, лорд Орейо, – огорченно развел руками старик.

– И что делать?

– Ждать, пока закончится.

– …Знаешь, – сказал мне тем вечером Тимар, – иногда мне кажется, что сами боги хотят войны с Лизарией – зерна не хватает даже в урожайный год, а без привозной пшеницы, с вымерзшими озимыми у нас, с полностью пропавшим урожаем в графстве Дойера – из-за потопа, помнишь? – будет голод.

– А если вывезти продукты из архипелагов?

– Тогда голодные бунты начнутся там, а мы не потянем войну на два фронта.

– Но можно купить? В Рау или Фарлессе, например, нет?

– В Рау? – усмехнулся Тим. – Если они нам что и продадут, то порченым. Все знают о грядущей войне, и все надеются, что она нас ослабит. Все – Рау, Меот, Фарлесс, верзейцы. Помогать нам не будут, торговать, снабжая, не станут. Или цены задерут так, что пшеница будет даже не золотой, а из чистого электрума.

– Но воевать зимой… А дороги? А снег? Холод? Ладно солдаты, но как согревать и поить лошадей? Почему не начать поход летом?

– Потому что даже с учетом княжеских амбаров зерна хватит на семь-восемь месяцев – ровно на столько, чтобы пережить пару неурожаев, если затянуть пояса. А потом все, – объяснил Тимар. – Озимые в этом году в Лизарии не сеяли, сейчас там тоже подъедают запасы. За яровые в ожидании войны никто не возьмется. Если начнем летом, то вряд ли закончим к августу, выходит, снова пропустим сев. Уже в ноябре нам будет нечего есть, фураж тоже выйдет. Мы избежим голода, только если Йарра возьмет юг в ближайшие месяцы.

Я поморщилась и отвернулась: образ спасителя и кормильца никак не вязался с моими нынешними мыслями о графе.

Биза утих только к середине месяца. Просидев все две недели бури в замке, я теперь пораженно глядела на голую рощу, еще зеленую десять дней назад, на замерзший ров, на снежную кашу во дворе. При каждом выдохе изо рта шел пар, как из закипающего чайника.

– Я погуляю, – предупредила я начальника гарнизона.

– Не отходите далеко, госпожа, – попросил меня капитан.

– Помню-помню, – отмахнулась я. – Десять минут.

Если я скроюсь из глаз на большее время, он вызовет Йарру и настучит о моем побеге. Но спрятаться в роще было негде, облетевшая, она насквозь просматривалась со стен, и капитан успокоился.

– «Не отходите далеко…» – бурчала я, перебираясь через ручей. – «Я всего лишь выполняю приказ…» А если Йарра ему прикажет с моста головой вниз прыгнуть – он тоже приказ выполнит?

Почему-то казалось, что да.

Я взобралась на холм и остановилась под старым ясенем. Впереди, насколько хватало глаз, тянулась долина. Яркая и пестрая летом, сейчас она навевала лишь уныние и грусть – серая земля, серые кляксы снега на полях, серый дым из печных труб и серое небо, похожее на клочья грязной ваты. Ветер трепал полы плаща, рвал с головы капюшон, шаг за шагом толкал к обрыву.

В прошлом году я была здесь с Аланом, и он крепко держал меня, смеялся, что я похожа на пушинку одуванчика: отпусти – взлечу! В тот день в меня будто демон вселился – я напропалую флиртовала со своим другом, дразнила его; понимала, что это жестоко, что он любит меня, но остановиться не могла – так мальчишки со злым любопытством отрывают крылья стрекозам. Здесь, на краю обрыва, когда красно-желтые листья ясеня скрыли нас от караульных на стенах, Алан решился меня обнять. Я позволила ему привлечь меня к груди, коснуться губами волос, а потом оттолкнула и бросилась прочь.

– Догоняй!..

Это произошло ровно за неделю до Эйльры. Где же ты сейчас, Алан?..

Тяжелые ладони легли мне на плечи, и я подумала, что схожу с ума. Зажмурилась, боясь поверить в чудо, и позволила развернуть себя. В нос ударил запах соли, йода… И шипра.

– Вы?..

В глазах защипало, в коленях, в животе разлилась противная слабость. Боги, я так надеялась, что граф уже не приедет! Что я ему надоела, что он нашел при дворе новую игрушку! Я даже свечи ставила, чтобы он мужскую силу потерял!

– Ты ожидала увидеть кого-то другого?

– Нет, – прошептала я и отвернулась.

Йарра сжал мой подбородок, заставляя поднять голову, и его рот прижался к моим предательски дрожащим губам.

Позже я сидела в горячей ванне и тоскливо смотрела на часы, минутная стрелка которых описывала круг за кругом со скоростью, достойной призового скакуна. В восемь мне нужно быть в кабинете графа.

– Хочу, чтобы ты поужинала со мной сегодня, – сказал он, когда поцелуй закончился.

«Поужинала», как же. Это теперь так называется.

Впустив в напаренную ванную волну прохладного воздуха из спальни, вошла пантера. Мяукнула, требуя обратить на нее внимание, оперлась лапами на бортик и подставила лобастую голову, напрашиваясь на ласку. Хорошо, что ножки ванны вмонтированы в пол, иначе опрокинула бы – вес пантеры зашкаливал за тридцать стоунов.

– Радость моя усатая, морда ты клыкастая…

Кошка фыркнула и плеснула водой, требуя, чтобы я вылезала, – на часах было половина восьмого.

– Знаю, – вздохнула я. – Это тебя Тим прислал?

Я была благодарна брату за то, что он дал мне возможность побыть одной. Его сочувствующего, понимающего взгляда я бы точно не выдержала, устроив истерику.

Я вылезла из ванны, растерла тело грубым полотенцем – терпеть не могу мягкие. Привычно прошлась пробкой от духов за ушами, по груди и запястью – и вдруг сообразила, ЧТО я делаю. Бросилась обратно к воде, пытаясь смыть запах, но, втертый в распаренную кожу, он лишь усилился. Вот брыг, а… Теперь граф решит, что я специально для него готовилась.

Да пошел он!

– Гад, сволочь, ублюдок, скотина, недоумок, тупица, урод! Гад! – Я поняла, что повторяюсь, и замолчала. Запустила пальцы в волосы, прижалась лбом к запотевшей поверхности зеркала. Сколько займет «ужин»? Час? Два?..

Я надела рубашку, бриджи, мягкие тапки из тонкой кожи. Постояла у разожженного камина, давая волосам немного подсохнуть. Почувствовав мою нервозность, заурчала, заговорила Уголек, улеглась у двери, всем видом показывая, что мне лучше остаться внутри.

– Защитница моя… – Я крепко обняла кошачью шею и решительно встала. – Пусти. Если он придет сам – будет хуже.

По дороге к кабинету я не встретила в переходах ни одного человека. Интересно, это граф или Тим постарался?.. Подошла к высокой двери из темного дерева, подняла руку для стука… И поняла, что не могу. Просто не могу.

И уйти не могу.

Сползла по стене и уселась на пол, обняв колени.

Часы пробили восемь, половину девятого, девять, десять часов. Дверь распахнулась, и на пороге появился граф – злой, на скулах желваки, губы сжаты. Увидел меня и застыл.

– Ты почему здесь сидишь?.. Тьма тебя раздери, Лира! – зарычал он, не дождавшись ответа, и, рывком подняв меня на ноги, втолкнул в кабинет. Запер дверь.

– Брыгово семя, Лира!.. – хрипло выругался он, швырнув ключ на письменный стол. – Я хочу быть с тобой терпеливым, я пытаюсь быть терпеливым, но ты же!..

Не договорив, Йарра стиснул меня в объятиях и накрыл губы грубым поцелуем. Хорошо помню терпкий вкус табачного вина – ни разу не попробовав, я уже успела его возненавидеть, жадные руки, лихорадочно расстегивающие верхние пуговицы блузки, а потом, рывком, содравшие ее с меня через голову. Помню стук разлетевшихся жемчужин, украшавших манжеты, и неловко заломленные плечи – граф не потрудился снять блузу целиком. Помню его тяжелое дыхание, ладони на ягодицах, свой всхлип – когда Йарра поставил клеймо на моей шее, опрокинувшийся потолок, волчью шкуру, треск поленьев в камине, раздвинутые коленом бедра и короткий дискомфорт. Помню, как он замер, позволяя мне привыкнуть, его перекошенное от страсти лицо и бляху ремня, холодившую бок, – граф даже не разделся, лишь расстегнул брюки – и громкий, животный стон в конце. Помню все – как он скатился с меня, как вытянулся рядом, поправляя одежду, как глухо засмеялся чему-то. Помню так, словно это было вчера. Сегодня. Час назад. Стоит закрыть глаза, и я все еще слышу его тихое:

– Жива?

И чувствую поцелуй в плечо.

Я отодвинулась, а граф поморщился – его всегда злила моя подчеркнутая неприязнь. Он вскочил, налил себе вина, глядя, как я воюю с рукавами перекрутившейся и связавшей мне запястья рубашки.

– Помочь?

Ответом я его не удостоила, отвернулась к огню в камине. Жар высушил выступившие слезы, приподнял пушистые волоски на висках. Йарра оттащил меня от пламени.

– С ума сошла? Хочешь ожечься?

Помог мне выпростать руки из рукавов, растер следы от впившегося в кожу шелка и жемчужин.

– Ты голодна? – тихо спросил он. – Пить хочешь? Твою мать, Лира! – встряхнул он меня. – Ты так и будешь молчать?!

Я упрямо закусила губу и отвернулась.

– Ну, молчи.

Йарра сел, прислонившись к стене, притянул меня к себе, устроив на коленях. Меня трясло – не от холода, от нервов, я все пыталась прикрыть грудь, стиснуть ноги, и впервые жалела, что, подобно благороднорожденным леди, вывела с тела лишние волоски.

Мужские губы путешествовали по моей шее, по затылку. Вверх-вниз, до самого плеча. Вверх-вниз, пощипывая мочки ушей, покусывая их, когда я, дрожа, пыталась увернуться от настойчивого рта, от горячих рук. Вверх-вниз, пока я не сдалась, не замерла, позволив ему ласкать меня.

– Ты пахнешь летом… – прошептал Йарра. – Лира моя…

И накрыл рот долгим поцелуем, прежде чем я успела возразить.

Это был его первый нежный поцелуй. По-настоящему нежный. Помню, я зажмурилась, когда его губы прильнули к моим, готовая к смятому рту, к болезненному укусу, как бывало не раз, к его языку, бесцеремонно толкающему мой, – и удивленно распахнула глаза, почувствовав ласку. Наткнулась на его взгляд и поспешно опустила ресницы, но он успел разглядеть мои изумление и недоверие. И легкую ноту восторга.

– Еще? – спросил граф, выписывая большим пальцем узоры у меня на щеке.

Я осторожно кивнула – понимала, что именно этого он ждет, – и… не пожалела.

Поцелуи Йарры стали нежными и сладкими, как южный шоколад, руки осторожными, а движения мучительно-медленными. Не было больше ни стальных объятий, в которых, кажется, вот-вот задохнешься, ни жестокой страсти, ни грубой ласки, от которой недолго рехнуться.

Лишь нега, томление и странная неудовлетворенность.

И тревожные мурашки по телу.

И колотящееся, будто лигу пробежала, сердце.

И неожиданно острое желание обнять графа, прижаться к нему, почувствовать его глубже, полнее. Помню, я опешила. И уперлась в его плечи, умоляя остановиться, испугавшись теперь уже не его, а своих чувств. До сих пор не знаю, как он сдержался и где нашел силы меня успокаивать. И продолжать только тогда, когда я сама рефлекторно шевельнула бедрами.

А потом был восторг, и тот самый полет, о котором, как я успела решить, врут книги, и вязкая бархатная темнота, и стон графа одновременно с моим.

Йарра очнулся первым. Чуть приподнялся на локтях, покрывая мое лицо поцелуями.

– Кошка дикая, – улыбнулся он, – ты мне всю спину расцарапала. – И засмеялся при виде моих расширившихся глаз, когда я вдруг сообразила, что одна моя рука по-прежнему лежит на его плече, а другая на голых ягодицах.

– Вы!.. Вы!.. – задохнулась от возмущения я и рванулась. – Пустите!

Йарра захохотал еще обиднее, поймал мои запястья, прижимая их к шкуре.

– А я уже хотел было спросить, кто эта покорная девица и куда она дела Лиру!

Завизжав, я забилась под ним, укусила за плечо, боднула головой. Йарра навалился на меня, зажал рот ладонью, прерывая поток оскорблений.

– Тебе Тимар никогда рот с мылом не мыл?

– У! Угу! Гу! – замычала я и попыталась испепелить его взглядом.

– Жуткое зрелище, – прокомментировал Йарра. – Я сейчас уберу руку, но, Лира, насчет мыла я не шутил.

Ладонь он убрал… и едва успел отдернуть голову, когда я клацнула зубами перед его носом.

– О боги… – Граф спустился ниже, целуя мне плечи, грудь. – Тебе не надоело драться? Тебе же хорошо со мной…

– Плохо!

– Да ну?

– Да!

– А если так? – Его рот сомкнулся на соске, потянул, и я закусила губу, сдерживая крик.

– Да!

– А вот так?

О боги!.. Он хочет еще? И забрыкалась:

– Да!

– Так тоже плохо? – Йарра вдруг поднял мою ногу, забросив ее себе на плечо, и прижался губами к чувствительному месту под коленом.

Надеюсь, он смог расслышать мое «да» среди стонов.

– Лира, проснись.

– У…

– Лира, мне пора.

– Угу… – Она даже глаз не открыла.

Уже одевшийся, Раду опустился рядом с ней на одно колено. Светлая кожа девушки разительно контрастировала с зимним мехом черного волка, и ладонь сама легла на хрупкое плечо. Скользнула ниже, сжав аккуратный холмик упругой груди. Пальцы ущипнули затвердевший сосок, и Лира застонала.

– Ну не надо, пожалуйста… Вы же и так всю ночь мне спать не давали…

Раду покосился на часы на каминной полке и неохотно убрал руку.

– Оденься хотя бы, – проворчал он, отворачиваясь. Розовые лепестки девичьих губ манили, искушали, а темное пятно от поцелуя на шее вызывало едва контролируемый приступ желания.

– Вы рубашку испортили, – равнодушно пробормотала Лира, и граф тихо выругался. Рывком стянул с себя шерстяную тунику, как куклу, одел в нее слабо сопротивляющуюся девушку.

– Колется…

– Потерпишь. – Туника, доходившая ему до середины бедра, укрыла Лиру балахоном, закрывающим колени. – Держись за шею, – велел он, поднимая девушку на руки.

– Куда вы меня несете? – вяло спросила она.

– В твою спальню.

Крепко прижимая спящую девушку к груди, Раду вышел из кабинета, пинком ноги захлопнул дверь… и остановился, будто на стену налетел, – в коридоре, всего в нескольких шагах, сидел Тимар. Сидел достаточно близко, чтобы слышать все происходящее ночью.

Глубоко вдыхая запах вербены и лайма, Йарра прикрыл глаза, успокаивая поднявшуюся волной ярость. Если бы не Лира на руках, он, скорее всего, свернул бы наглецу шею. Или нос – хорошего секретаря найти сложно.

– Как видишь, я ее не съел.

– Вижу, – кивнул Тимар. – И безмерно этому рад. Позвольте мне? – Орейо шагнул ближе, пытаясь забрать сестру.

Глаза графа из светло-голубых стали стальными.

– Пошел вон, – прошипел он, оттолкнул парня плечом и быстро зашагал по коридору.

А Лира спала. Спала, доверчиво прижавшись щекой к его груди, и забавно морщила нос во сне. Ее не разбудили ни перебранка, ни ворчание графа, обнаружившего, что покои, соседствующие с его спальней, заперты, ни даже поцелуй – Раду не смог отказать себе в удовольствии почувствовать вкус ее губ перед уходом.