Читать книгу Детство далёкое – родной говорок - Елена Щепотина - Страница 3

Она надела очки с выпуклыми стёклами и бельевой резинкой вместо дужек, переносица у них была замотана синей изолентой. Потом разгладила листок, помусолила во рту старый химический карандаш и вывела первую строчку.

– Добрый день, весёлый час!

Здраствуй моя внученькя Олюшка!

Потом посидела, что-то шепча синими от карандаша губами и стала выводить дальше

– Пишот тибе-твоя баушка Нюра. Ждала-пождала писма-то от тибя, да подумала – а можот и каниверта у тебя нету?

Дай, думаю сама наваракаю. А то и висти никакой, да и глаз давно не кажошь. Как твоё здоровьё? У меня всё хорошо. Токо стала совсем неваровая. То шат в голове, то руки тоскуют к погоде, да ноги храмлют, ковда которая. Всё с батогом надэ. Ты бы мне-ка мази какой привезла, да подушнеё, можот пользы поболе от её. Ну и капель в глаза, а то нитку в иговку уж вдерьгивать не розумию.

Сняв очки старуха подошла к стене, на которой висел отрывной календарь. Полистав его, то на вытянутых руках вглядываясь, то придвинув к стёклам очков, нашла страничку с обведённым числом. Долго стояла глядя на неё, потом начала загибать пальцы, что-то считая. Опять вернулась за стол к своей трудной работе. Корпела над листочком и полушёпотом пыпкала слова, боясь что внучка не поймёт её писанину.

– В загороде всё прибрала. Картоха уродилась пайная. Всю в яму опустила, моркову да свёклу туда жо. Ихней лычей и тот весь высушила. У зимы брюхо большоё, можот ЛидИя для скотины заберёт, как капусной лист. И капусту заквасила, как ты любишь с клюквой. Огурчей насолила нали 10 банок, приезжай забери, а то у меня зубов нет, дак токо мумлеть и смогаю. Яблак нынче много. Я уж и сушила и варенья тибе-ка наварила.

Лучше бы она гряду картошки выкопала, и то бы не так устала. Можно попросить кого-то написать, да у неё были свои секреты.

– Вчарась приходила твоя раньшешная подружайка Люськя, она топерь писмоноска. Принесла пензию, справляласё не вышла ли ты взамуж. А я у тибя не смию и спросить, есь ли Оля – матушка, жоних? Ноне ухажёры-те все золото-самоварноё, будь пооглядней. Даром что и при гавстуке, а глотка лужоная, опоёк-опойком. Да воно и Люськя-то бываёт из сельпа придёт и винишшом пахтит. Другой раз и дома не ночуёт мокрохвоска. А не здря говорят -баба пьяная – голове не хозяйка. Каково ли матке Лидие, об ёй славушку экую слушать.. Дак она и с маткой оргызаеччо, как коросты с жопы рвёт. Уж ты, Олюшка, будь посмирёней, волю-то сибе не давай экую!

Бабка сняла бесполезные очки, отодвинула листок и ушла на лежанку.

Долго лежала уставившись в потолок. Стало жалко Олю, рано ушедших сына с невесткой, беспутную Люську, себя и она заплакала. Бежавшие слёзы катились в уши и она подумала, что надо перевернуться на бок. Кому она будет нужна не только слепая, да ещё и глухая?

Но мысль, что она должна дописать письмо опять её подняла к столу.

– Олюшка! Побывала бы у баушки-то, пригляделасё бы воно к Ковке Карташову. Помлишь ведь эдаково? Евонной-то отеч-покойничок, быв нам по родне. Моему деверю – божат. Дочего став парень-от доб. Толи дело свой, тутошной. Даром, што бумажно, лишь бы денежно, роботаёт трактористом. Не ботявка. Живёт от меня-рукой подать. Во своём дому. Пять окон по переду. А хозяйки то и нет. Матка-та в Михайловке. Ёй больно любо, што он ведь не брезгуёт никакой роботой, и скотину обредит, и в избе изобиходит. Робята над им гыгают, а он насерёт на ихниё подгрёбки.. Правда, грезной с роботы придёт, ну дак грезь не сало-высохло отстало. Он не одиновы о тибе спрашивливав.

Потом она себя мысленно ругала, всё не то баракается! Наконец решила, что надо написать так, что внучка ну обязательно приедет!

– Даве по деревне ходили торгованки, с большушшим клЕтошным сумкам. Одна дак по обличью Анатохи -бригадира дочи. Фамиль-та меж зубов суечча.. Ну да наплевать.. Продавали платьЯ да кофты. Больно уж баскиё. Все брали, ну и я накупила вырядов. Взяла тибе-ка юбку на ризинке, вся в блестинках, а по подолу висюльки. А сибе халат бумазейной. Приезжай, Олюшка, пофорсим.

Ещё раз протерев очки подолом фартука, обрадев, что так у неё получается гладко она решила

дописать письмо сегодня, чтоб утром снести его до крайнего столба, на котором висел бесполезный телефон-автомат и почтовый ящик.

– Я тебя жду кажной день. Как сажусё за стов, дак и выставлею лишной прибор. Для тебя.

Да надо бы и родителей попроведать. Сходили бы вмисте до погоста. Ты уж Олюшка, их поминай..Вот элак..

Помяни вас Хосподи, хлебом-сольёй, чаём-сахаром. Дай вам Хосподи Царство небесноё, светлоё место. Успокой вас Хосподи! Вечная паметь. Пущай земля вам будёт пухом.

Они веть всё видят, за тебя-то душа болит и у их.

Она сидела, подняв голову к иконе Богородицы, перекрестилась и поблагодарила её, что помогла довершить задуманное дело.

– Ежели надумаёшь приехать, Оля, дак ишшо лампасею какого привези да постного масла. Люблю душноё.

В крайчик ложу денежку, всяко не выташшат.

Лети с приветом, вернись с ответом. Набродила, как курича лапой, всяко розберёшь. С этим и остаюсё. Твоя баушка Нюра.

Согнув двойной листок, на котором буквы бежали с угла на угол, она сделала с боку загиб и засунула туда денежку. Вложив письмо в конверт, облизав край, долго заглаживала рукой и радовалась, что адрес на нём ещё вчера написала Люська. Старуха не стала дожидаться утра и взяв батог побрела в сумерках на край деревни, к почтовому ящику. Ей было невдомёк, что его уже год никто не проверял. Люська хоть и говорила, что письма теперь никто не пишет, но она не поверила…

Часть вторая

Оля сидела на кухне, размазывая слёзы по щекам, читала бабушкино письмо. Разглаживала рукой вчетверо согнутую денежку, прижимала её к груди. И опять перечитывала листок, исписанный такими родными каракулями. Видя кляксы и понимая, от чего они, сама вновь заливалась слезами.

Пашка вёз на пене стог сена соседям. По деревне уже были натоптаны тропки меж смыгов, но сдаваясь со стогом сена в заук, тракторист забыл про столб. Пашка почувствовал, что пена во что-то упёрлась, но поддал газа и лишь когда услышал треск, как ошалелый выскочил из кабины. Под гусеницами краснела раздавленная пластмасса таксофона, а по белому снегу разлетелся ворох писем и открыток. Голубой ящик висел боком, рассыпав своё нутро. Так, благодаря этому чп бабкино письмо пришло к адресату.

Оля всё сидела на кухне, слёз уже не было. Стыд и вина перед бабушкой будто заморозили её. Не хотелось шевелиться. Она уставившись в одну точку вспоминала свою деревню. Как в одночасье ушли родители, и если бы не бабушка, ей грозил бы детский дом.

Воспоминания в голову лезли почему-то самые несуразные, забавные.

Вот слышен шум на улице. Бабушка с Олей распахнув окно видят, как в сторону своей бани бежит сосед, а его догоняет жена. ЛидИя успевает одИнова хрястнуть мужа вдоль хребтины граблёвищем. Замахивается снова, но Енаха смогает закрыться в бане, а супружница с улицы накидывает крючок и довольная уходит в избу…

Сосед вчарась пьяней вина вилькался по деревне. Возгудал матюжные частушки

Моя мивка дорогая

Пошла грядки поливать

У её штаны худыё,

И чернильничу видать!

Я иду, а мне навстричу

Огород гороженой

Теща высунула рожу,

что опорок кожаной!

Пойду выйду, полюбуюсь

На родные на поля

Сколько было, сколько стало

Не осталось… ничиво.

Потом совсем разойдясь, вдобавок ещё в магАзине «выщовкнув оконницу» и продавщица Верка обещалась пожалиться участковому,,ежели не изладит, как было. Нашлявшись, он ночь дрых, как стелюга на верхнем мосту. И утром с бодуна выбрел на улицу.

Вот тут его застала расплата.

Енаха видя в окошечко предбанника, что жена ушла, дёрнул дверь, но поняв, что сам себе устроил западню и заошалевал. По вчерашнему примеру стёкла посыпались в липушник и в проёме окна показалась голова узника. «Литькя, едрёна мать! Пацкуда, отворей! Чуёшь? Чиво удумала? Ну ты, сотона! Ты миня знаёшь! Выйду- убью!».

Голова высовывалась всё дальше, и уже показались плечи, но вдруг дело застопорилось. И Енадей заорал благим матом. На крик засобирались соседи. Тут прибежала встревоженная Лидия, откинув крючок, все увидали живописную картину. Орущаяя непотребства голова была на улице, а полтулова, со съехавшими штанами, были внутри предбанника. На полу валялась скамеечка, со сломанными ножками и под ней, отрезанные от валенок подшитые опорки.

«Ой, полудурок лЕшов! Понеси тя, водяной! Прикуси язык давай! Правду говорят, што пьенича проспиччо, а дурак-от никовдА!» На чём свет стоит Лидия ругала мужа.

Как мужик, Геннадий Андреевич был всем доб. И семьянин, и хозяин рукастый, а вот только стоило остограммится, будто вожжа попадала под хвост и неслась душа по кочкам.

Собравшийся народ думал-гадал как теперь вызволить Енаху? Крики его становились тише, голова совсем поникла. Тут Лидия сорвала пук крапилы и зайдя в предбанник начала его охаживать по голому заду. Взревя, как раненый, муж рванулся обратно, вырывая плохо закреплённую раму.

Оля очнулась и поймала себя на том, что сидит улыбается..

Соскочив с табуретки, она заметалась по комнате, кидая в сумку какие-то вещи. Пересчитала деньги в кошельке. Бережно положила туда же бабушкину. Наскоро переодевшись, забежала к соседке, с которой вместе работали. Наказала, чтоб та предупредила мастера, Оля берёт «новогодние дни» сейчас, а потом выйдет в праздник. И побежала на остановку. В каком-то волнении она ехала на вокзал, переживала, оказалось автобус в их сторону только через три часа. Успела сбегать в магазин за гостинцами. А главное, купила мандаринов, и они будто подняли ей предпраздничное настроение.. Потом мёрзла, очень долго трясясь в задрипанном ПАЗике.

Выйдя из автобуса, Оля обрадовалась, что дорога так широко прочищена трактором. День закончился, быстро смеркалось. По бровке валялись еловые ветки. «Надо же, ёлку новогоднюю кто-то уже принёс! Интересно, а дети-то в деревне есть?» подумала она. «А может и мне сходить на гору? Ёлочку вырубить маленькую и будет у нас с бабушкой настоящий праздник!» Перекинув сумки с руки на руку, заспешила. Сердце радостным волнением трепетало перед встречей. Вон уже крыша их дома виднеется. Не вьётся ли над трубой дымок от самовара? Сейчас она взбежит по крыльцу, а бабушка скажет «Ой, моя —то Олюшка приехала! А я как чула! Не зря жо Серко вечор гостей намывав! И пирога испекла твоего любимово картофника! Киселя овсяного наварила блюдо!»

Когда Оля повернула в свой проулок и увидела, что весь снег зелёный от еловых лап, тогда поняла, что опоздала.

Часть третья

Яркие мандаринки выкатились из упавшей сумки. Деревню укутали сумерки. Сколько просидела она в сугробе, уставившись на оранжевые шарики Оля не знала. Очнулась, когда снег под ней подтаял, а ноги в модных сапожонках уже перестала чувствовать. Слёзы, скатившиеся на воротник пальто, превратились в ледышки.

Вдруг в спину больно ударил снежный шшыпак, потом ещё. Послышался женский смех. Оля обернулась. На тропке стояла беременная молодуха. Довольная, с улыбкой. Полушубок на животе не сходился и между его полами был виден яркий халат.

– Эй, чечУля карачУновская! Чего примёрзла што ль? – женщина опять громко расхохоталась. Её смех раздражал и в то же время показался таким родным.

– Ой, ты, кулёма! Околела ведь поди!? Ты откуда взялась то, Лёль!?

Только сейчас до Ольги дошло, что перед ней закадычная подружка. Никто Лёлей её не называл, кроме Люськи.

Потом Ольга припав к её большой груди рыдала, ругала себя. Обнимала, опять плакала, корила себя, что не ездила в деревню, забросила бабку. Что она,,дура полубелая» променяла городскую жизнь на родного человека. Что опоздала… Люська вытерла ей слёзы и спросила со смехом:

– Дак ты чево думаешь бабка Нюра в дом не пустит, эдак тут ревишь? Да она все глаза прогледела, тебя ожидаючи…

Шла Оля в дом, как во сне. В избе были потёмки и едва различив силуэт бабушки у окна, внучка уткнулась ей в колени. Сил плакать уже не было, она просто всхлипывала. А бабка Нюра гладила её, как раньше маленькую по головке, и приговаривала «Вот и ладно… Вот и дома. Вот и добро.»

Подняв опухшее от слёз лицо, Оля увидела, что бабушка улыбается. Морщинки на её лице стали ещё глубже.

Вздуй-ко, Олюшка, огонь, да ужнать будём. Самовар чечас наставлю. Правду бают, што чудес у Бога много. Знала я-всяко приидёшь на Рожество! Всё-всё, непошто топерь мокреть розводить, взавтре поговорим.

Нуу, Люськя разе приходила? Да, она ко мне-ка кажной день, да через день топерь захаживаёт! Ой, кузовок у её-ка став большой! На Сретеньё уж опростаетчё.

Ты как уехала, она и ну гулеть напропалую, с кем непопадя! Потомо-ка Лидия запримечивать стала – девка-то однако поташшила. Допытывала, кто обрюхатив. А тутотки сам Пашка и заявивсё «Давай сварбу справлеть! Не хочу, штоб переговаривали и моёво робёнка вы****ком дразнили, да нагулышем!» Ну Люськя сперва-то форсанула, а он и сказав не буду и приневаливать раз не люб. Ну товОдни и росписалисё в сельсовете. Уж топерь без году нидиля товарка твоя стала Окунёва. Вот как бываёт-была Карпова, а стала Окунёва… И бабушка рассмеялась таким добрым, таким любимым смешком..

Пашка-то мужик роботной, роботной… Этово уж у ево не отнимёшь, здря говорили, што анкаголик. Оно конешно попивав! Да и добро попивав. А топере не капельки. Да и Люське наказав -«бабе дорога-от печи до порога». Сиди да домовничей! Есть тут ковды сидить! Да и бабам разе угодишь? Нашому брату надэ, штоб мужик и дома быв, и денёг приносив. Топерь он, Пашка-та, говорит у меня семья, дак днюёт и ночуёт на роботе. Ковды забежит поись, да опеть быв – да нет. Дурака робота любит и дурак роботе рад. На молоканке по три дни в нидилю рулит в посёлок «на кислятник», да и на тракторе ишшо за рычаги дерьгеёт. Вот давечи на тракторных санях баб возив в лес. Тякали сами фои коровам. С фои-то они доят наложней.

Баба Нюра всё говорила, а Оля и не перебивала. Может отдаляя минуты объясненья? Да и казалось ей, будто она никуда и не уезжала…

Наконец она поинтересовалась бабушкиным зрением, потому как заметила, что та уверенно нащепала лучоватиком от полена лучины. И так же точно положила её в самовар, до этого насыпав уголье.

«Вот дурная голова-та ногам покою не даёт! Дикая я, видно ходила за ягодам шыпишным. Столькя нет, а пошарашиласё! И чутинку глаз-от не выстрекнула прутом. А можот и шамина кака попала, да и намяла. Вот с того и запобаливав он, потомо-ка плёнка как будто. А тут Люська фершаличу встренула, ну и настрополила её-ка, штоб ко мне привернула. Вот та пришла, повертела мою голову, в глаз каких-то капель закапала. И ведь, дев, лутше стало! И газетину когда почитаю. Нали всё дирьё на оболочке

закропала.

Оля приотошла от всего потрясения, нынешний день ей показался с год.

Шумел самовар, в подтопке потрескивали дрова, ходики тикали на стене.

Душа была на месте…

Часть четвёртая

Всё было переговОрено-обсуждено по – многу раз и наконец, потушив огонь, бабушка со внучкой уклались спать. Бабка Нюра довольнёхонькая приездом Оли, поставила опару на пироги и уснула сразу. А вот гостье не спалось…

В голове засели бабушкины слова, которые она писала, про Колю Карташова, а Оля так и не решилась про него спросить..

Да, это было последнее беззаботное лето. Позади школьные экзамены, документы в училище сданы. Корову бабушка по осени собиралась продавать. Не стельная. Нюра уж не смогает одна её держать, а Оля уедет. Поэтому никакой упрАвки. Сенокос только в загороде. Вот тогда-то она и встретила Колю. Он только вернулся из армии, купил новомодный мотоцикл. Все девчонки мечтали, чтоб он их прокатил. И как-то возвращались с подружками из клуба, а он подъехал именно к ней.

С того дня её никто не мог вечерами найти, ни подружки, ни друзья, ни бабушка. Оля старалась побыстрее наполивать огурцы, натаскать воды из пруда на завтра, застать корову. Всё бегом! Мотоцикл уже тарахтел за деревней. Нашпарив утюгом брюки, накинув куртёшку, она мчалась на встречу.

Ничего «любовного» между ними не было. Они катались, объездив всю округу. И говорили, говорили, говорили…

Оля про своё ушедшее детство, родителей, делилась мечтами на будущее. Он про одиночество, трудную армию за плечами, но ни каких планов на потом.. А она и не придавала этому значения.

Им было хорошо. Так всё просто. Будто не месяц они знакомы, а целую жизнь.

Бабушка, увидав один раз внучку с Колей вместе, поджала губы и покачала головой. А надо сказать, что они были слишком разными. Оля-тончавая, высокая, с длинным «конским» хвостом. А Коля плотный, широкоплечий. С чёлочкой"под мальчика». И ростом не вышел. Ну не по плечо конечно подружке, но это очень бросалось в глаза. Только не им! На мотоцикле не видно же! С этого дня бабушка не давала ей покоя «На што он тибе-ка? Вытти в люди будёт стыдно! Воно у нас, Олександра Николаевна с Руфовичом вмистях никовда не хаживали, быв дОуха, да и то… Боле ко крыльчу не дозволей приежжать, штобы я ево-ка боле не видела! У тебя всё смехОм! Нечо гЫгать! Вот припомнишь бабкины слова, да поздо будёт!»

И никакие Олины отговорки, что она замуж пока и не собирается, да и вообще они просто друзья, на бабушку не действовали. Бабка Нюра начала выговаривать это ей каждый день!

Осенью Оля уехала учиться. И у них с Колей началась бурная переписка. Отправленное письмо ещё не дошло до адресата, а следующее уже писалось! Потом была встреча Нового Года вместе, невинные поцелуйчики. А страсти между ними так и не возникло. Но им и так было хорошо. Потом день его рождения…

Но не зря же говорится «вода камень точит»! Бабушкины охаиванья её «ухажора» сделали своё дело. Да и новые знакомства в городе Оле стали интереснее. Расстались они в одночасье, в Первомай. Без всяких объяснений с её стороны и плохими словами с его. Больше и Коля никаких попыток к примирению не сделал. И она будто вычеркнула его из своей жизни. Может ему про Олю тоже говорили, что они не пара? Так и растаяла их дружба…

Сейчас, лёжа в ночи, Оля вспомнила всё это так ясно, будто было вчера. Она раздумалась, о их встречах, письмах, сумасшедшей езде на мотоцикле. Даже сожаление о прошлом накатило. Заулыбалась, когда на ум пришло, что он его называла Медведиком, такой он был круглый и весёлый.. Но к встрече она не была готова.

И как же бабушка-то свои словах запамятовала? Теперь его нахваливает, чуть не сватает. Странно. Наконец сон сморил и Олю.

Утром, ещё за окном было темно, она слышала, как трещали поленья в печи, гудело в трубе. Бабушка потихоньку гремела противнями. Потом щепала лучину для самовара. Оля опять задремала. По избе вначале поплыл едкий запах дымка от помела, которым бабка Нюра замела уголье в печи. Чуть щипало глаза. А окончательно сбросил остатки сна запах пирогов! Бабушка раздёрнула занавески и солнце развеселило избу. Оля, поплескалась в запечье у умывальника и села за стол, где на досочках были нарезаны пироги и блестел, начищенный мелом самовар. Бабушка уже «накрантила»в приборы, и от радости не

распахнула дверь, перед ней стоял Колька. Нет, он не вырос, только ещё раздался в плечах. Козырёк меховой шапки не мог скрыть его открытый, прямой взгляд. Он протягивал ей куклу.

«Здравствуй, Оля!»

«Здравствуй» и глаза она не отвела…

Часть пятая

А я уж роздумаласё, как да не придёт? Ладно Лидия меня-ка успокоила « «Всяко придёт! Ну, паре, пошто бы не притти? Помени моё слово-придёт!» – бабка Нюра шустро забегала, со стола смахнула виском крошки в ладонь, выставила ещё один прибор, откуда-то на столе появилась чекушка.

Оля с удивлением смотрела то на бабушку, то на Николая и поняла, что между ними уже заранее всё было оговорено. Девушку начала бить непонятная дрожь. Вцепившись пальцами в куклу, старалась успокоиться.

Она чувствовала почему-то себя виноватой перед Колей. Нет конечно его не боялась, но в груди трепыхалась тревога.

Олиным спасением стала Люська. Протопав по крыльцу, пошорудив голиком по катаникам, она объявилась весело, шумно.

Подтрунивала над своим большим животом, с любовью его поглаживая, смеялась, что «большому куску и рот радуется», а её Пашка счастлив ожиданием.

Напряжение в избе растаяло, будто и не было долгой разлуки между ними всеми. Но Люська, не была бы Люськой, не вставь «свои три копейки»

«Ну-ка сядем рядком, да поговорим ладком! А нам есть что сказать, даа?» – оглядела она всех собравшихся за столом.

Потом они долго чаёвничали, разговор тянулся ни о чём, но в тоже время и обо всём. О погоде, заметённых дорогах, предстоящем новогоднем празднике, ценах. Но тут вдруг бабка Нюра свернула разговор на «ранешноё»

«А вот помлитё Фаинку-то Уваришную? Девку-старку? Ну дак вот. Сватавсё к ёй парень из-за реки, вроде как и не худой карахтером быв, а она „Тятя- рябой, не хочу!“ А отеч —то больно её любив, девка-та была у их одна, тешеная. Ну и не отдав.. В те годы взамуж-от выходили рано, и в пятнатчеть, и шешнатчеть, в эки-то поры уж готовая нивеста. Воли-то родители не давали шибко, дак с ызмальства всяку роботу по дому умили, ко всему приучёны. А ежели в двадчеть да не взели никто, дак всё! Останессё в девках. И будут кликать вековухой. А жись у вековухи – не сахар рахинад! Не позавидуёшь! На вечерины уж не берут, и гулеть не зовут. Ну как сестренича младшая и пойдёт, дак её с собой не поймёт! Как сорока на берёзе так и сидит, и сидит.. Косу-то надо плести в одну, носить старую девичью одёжу, новую-то не скоро дождессё топере. А и утти некуда. А куды пойдёшь? Да одной и жить нельзя.. Токо с отчом да с маткой, а как уж оне покойнички, товда буде старшому брату в семью достанессё. А тамо-ка не лутше – в гости не ходи, не пой, не пляши! Да много чиво нельзя, хлеб нельзя пекчи. Ишшо хуже, ежели семья бедная, дак девку-старку могли отправить „кусочничеть“. Побирушкой. Как блажную. Вот девки -то и выскакивали взамуж рано, даром што и не люб. А вот и я, дрожжунья, за тибя, Олюшка переживаю!» Тут Оля заметила, как Люська толкнула бабушку под столом ногой. И та быстро перевела разговор на другое.

«А воно у Филишны-то корова отелиласё двойнёй, поди не перед добром, не часто экоё бываёт. Однако телятки-ти оба вычивкаютчё!» И будто в отместку Люське:

«А и у тибя-то Людмила, ээкой кузовок большой, дак не двойнишники? А чивоо? Лико, какая дородная стала, ак высосишь и двоих!»

Люська всхохотнула, и тут за окном послышалось тарахтенье трактора, она быстро собравшись ушла кормить мужа. И будто унесла с собой веселье.

Бабка Нюра вздохнула: «Диву даюсь, вот ведь што замужоство делаёт. Была Люськя бряконогая, да Пашка-загавря, а топере хорошая семья! Робенчика народят..»

Смеркалось, Оля заметила, что Николай не единожды поглядывал на ходики в простенке. «Мы были полдня рядом, а толком и не поговорили -подумала она. Зачем и пришёл?». Неловкость не могла продолжаться так долго. Николай хлопнув ладонями себя по коленям поднялся. «Ну что? Вчера -не догнать, а от завтра- не уйдёшь» и сам ушёл…

Молча, не глядя друг на друга, бабушка со внучкой прибрали со стола и Оля быстро уклалась спать. Лежала, сжав зубы и прижав ладони к лицу, боясь зареветь в голос, хлюпала носом. Она этой встречи конечно не ждала, но когда всё рассказала бабушка, опять всё всколыхнулось. Да и Коля пришёл, ей хоть и было тревожно, но тепло. «Что Коля хотел сказать своими словами? Прошлое не вернёшь? Зачем тогда у бабушки про неё выспрашивал? Утром вечера.

Часть шестая

Вот и лето укатилось на закат. Как и жизнь. Промелькнула, только её и видели..

Бабка Нюра вздохнула и стала оболокать старую, вытертую пюшевую жикетку. Повязала тонкую шалевку и вышла из дома через дворные ворота, заранее приставив к передним батожок. Что-то в этом было ребяческое, чтоб никто не видел, не увязался. Такая запука, что не будет удачи. На воле бабка Нюра вдохнула свежего предосеннего воздуха, будто глоток здоровья глонула. Заулыбалась. Вроде как и не умиралось ночесь! Небо было таким высоким, каким бывает редко даже в летний день. Еле ощутимый ветерок неспешно нёс паутины. Они летели, серебрясь на солнце, потом цеплялись за сухое гигелье. В деревне стояла тишина, только собака у Лидии взлаяла, да петух прокыкырыкал на другом конце деревни.

Она чула и от соседей, и от гостивших летами в деревне горожан, что ноне рыжешный год и грибы не носит только лёжень. И растут – то не у места, недалёко, по полям. Но сама срядиться никак не могла. Хошь бы на уповодок. А то одно, то другое. То с ночи встанет нечередником, ноги не праха не бродят, не подынаются. Иззапинается вся о половики. Не покой водяной и настлала! Уж даве Лидия приносила прополюса на водке, коленки мазать, говорила, что пользительно. Да что поливай – не поливай старой пень, цветам не зацветёт. А бывает утрАм и провздыхаться нету моченьки. На грудину будто каменья наклали.

После скоропалительного отъезда Оли здоровье её, и так не шибко хорошее, совсем пакнуло. Сделалась бабка как не в своём уме. Всё ей чудилось да блазнило, будто кто-то торкается в ворота. И днём прислушивалась, и ночью не пОраз отворив дверь, спрашивала в пустоту»Кто у ворот?». В ответ- тишина. Нюра всё ждала Олюшку. Ведь внучка посулилась приехать. Но та и носу не казала, токо через Люську передавала приветы, да «кормила завтриками». А ещё бабка Нюра завела моду разговаривать сама с собой. Вначале шёпотом. А потом и вовсе в голос стала. «Одно опасливо, кто услышит, дак в Кувшиново отправят!» -думала она.

Вот и теперь собираясь по рыжики, громко рассуждала «Ладно, хошь Пашка вёснусь скопав грЯду, дак картошки натыкала, луку. Ну морковы-свёклы. В россаднике наплёвано капусты было, дак всю высадила. Пару веток огурчей. Спасибо Люськя симян дала. Прошшикнулисё сразику. Эк топерь их навалило, дак насолила опеть кАдчу. А от этой-то бестолочи, почитай мисец не слова, ни висти. Сотонка лешова! Всё ли хоть ладно то?» -это она про любимую Олюшку. «Люська уж шшитай повгода, как опросталасё..Воно каку девку ладую выпернула, нали на четверть пуда! И назвали не абы как по -нонешному, а по раньшешному. Шурой. Олександра да Павловна. Сколь добро-то! А то ведь навыдумливают, обзовут робёнка, как собаку, ли корову. Век не слыхивали эких имён в деревне. А моя-та всё одна, как обсев в поле!»

Бабка с батожком и корзинкой не ходко покарашилась с загороды в сторону поля, но уже раговаривая про себя. А то вдруг да кто услышит – примут за ненормальную. «Вот было времечкё-и мы ели пренички! Это чиво-ка делаетчё? Грибы ростут по пашенИне! Все-то поля заросли ёвкам! Где рожь сиели, топерь осот, да травишша выше головы. Окружусь ишшо, недоухатьчё будёт… Не пошла бы по грибы-то, и ноги не те, да и здренье худоё, а ночесь не заспалось и элак прибзделосё рыжешного супчу! Поела бы в охотку, што хошь середь ночи вставай да бежи в полё по рыжики!!»

И Нюра, перейдя ручей увидала, что по полю, от ёлки к ёлке натопаны «народные тропы», уж не заблудишься. Только поднялась во взлобок, как тут откуда да не возьмись появился Енадей. Как всегда навеселе. Увидев соседку заорал благим матом

Хороши в лесу грибочки,

По пять штук на каждой кочке.

Ох, устав я собирать,

Надо Нюрку мне позвать.

Бабка Нюра принялась его совестить»Мало тебя ЛидИя калИт за пьянку, которой бы денёчик пропустив! Уж никакого владенья с собой не имиёшь?» Мужик захохотав «Что ты, бабка! Ведь ноне праздник-заговиньё! А ты ругаессё! Грех не пропустить стакашик!» Тут совсем баушку проняло «Ну тя, к водяному!!Какоё заговиньё? Хватит камедитчё! Гли-ко богов старичок, внучкя уж у тебя-ка, а ты всё прихиреессё. Пора бы умок-от прибрать!»

Баба в рошшу побежала,

Поди свиданку намичала.

А без грибов домой не гожо,

Встренёт муж, начистит рожу.

Енаха не слушал бабку, напоследок ещё и ругулся «Знаешь старая, укашшику-прышш зА шшокУ! И без тебя есь кому пилить»

Бабка Нюра покачала головой и побрела дальше. Какой с дурака спрос?

У первого же маленького дерева в траве мелькнул грибок. Бабка разгребла батожком травку и залюбовалась. Крепкие, с завитыми вниз крайчиками, огненные рыжички-пуговки сбились в стайку. От нетерпения она скорее опустилась на колени и зашарила в траве руками. А вот уже попались на глаза с ровными краями, и с зеленоватыми кругами на шляпке, матёрые рыжики! На срезе проступили капельки оранжевого молочка и лезвие перочинного ножичка тоже окрасилось красным. Ножка грибка ядрёная, без червоточин. Надо же и «бабье ухо» тут! Врасло, считай в землю, надо его оттуда выколупывать! Оно хрустящее, когда режешь его, да и во рту на оставшихся зубах похрумкивать будет, хошь варёное, хошь солёное. А под постелей из клевера вот уж совсем дряхлые «старички», размером с блюдо. У них края тонкие, ломаются, в кузовок и класть не охота. Эти все раскрошатся в труху, даром что и без»мяса»! Бабка Нюра ползала на коровках вокруг ёлки, руки дрожали от радости, что она так удачно излюбовала местечко, напала на большой «мост». Подобрашись к самому стволу ёлки, на мху она увидела совсем медных красавцев. Осторожно их срезав, выползла из под еловых лап и вздрогнула. У соседней ёлки так же на карачках ползала простоволосая баба, а цветастый платок был накинут на плечи. Бабка Нюра еле поднялась с колен, ой, карга старая! Потом окликнула —кто тут? И увидев, что это Люська, обрадела. Та, отставив почти полную берестяную набирушку застрекотала «Ой, ба! Меня-то ведь мамка отпустила на часик. Еле выпросилась! Терпинья нет, как охота по рыжики! А у Санюшки-то, животик пучит, я дура луку толчёного налопалась, а девка теперь взаболь мается! Бабу, мне Лёлька вчарась звонила. Я то думала вечером до тебя добегу. Ладно тут увиделись! Она ведь на днях, а то и раньше приехать собралась. Точно, тебе говорю! Так что – пеки пироги! С рыжиками! Вон в кузовке-то сколь нАбрато! А забыла сказать и Колька-то ведь отрыгнув! Матка евонная в лавке говорила старухам, что накатался по тундрам, домой едет!»

«Вот Люська-колоколеч, ничего- то товком не сказала, токо душу развередила!» охнула бабка, глядя в след убегающей Люське.

Бабка Нюра так обрадела от Люськиной новости, что почулось будто Олюшка сегодня приедет? «Вот сиди теперь и кумекай, как да чиво..Нет чтоб ещё поспрошать, помёшкала бы, товком сказала, так эта гогона уж унеслась, только просвистело..Что за баба семисёлка! Будто ветром носит!» Нюра побрела ближе к дому, так и не веря до конца сказанному….

мудренее? Взял ночь на размышление?»

В голове крутился какой-то чёрно-белый калейдоскоп мыслей. Уже засыпая, слышала, как бабка над ней шептала: «Андели Господне, свечушко светлоё, спи со Христом!»

На утро её разбудило чивириканье синиц и воробьев. Кормушка с Олиного детства висела у окна. Вроде и на душе от птичей возни веселее. Но нет, липкая паутина дум не ушла вместе со сном, а по-прежнему давила на виски. Оля молча встала, умывшись, сказала бабушке, что пока чай пить не будет, а сбегает до Люськи. Вернувшись от неё, стала собирать сумку. Бабка Нюра запричитала" Олюшка-матушка! Чиво доспелосё-то? Прости меня, Христа ради, дуру грешную! Это я вчерась сглупила, наборонила языком, штобы ты одна не осталасё..Душа-та вся изболеласё!»

Старушка вытирала слёзы, бежавшие по морщинам.

«Ба, не плачь! Не рви и ты мою душу! Я приеду, ба! Приеду! Но мне надо сейчас отсюда! Вон Пашка поедет с молоком, докинет меня до повёртки, а там глядишь на попутку сяду.»

Как не просила бабка Олю, та, пообещав приехать к Люськиным родам, укатила в город. Огурцы и капуста так и остались в подполье.

Недели через две ей на рабочий телефон, который на вахте, позвонила подружка. Сказала, что бабка Нюра болеет, сама Люська уже собирается в роддом. А Колька уехал. В тот же день когда и Оля. На севера, в тундру.

переставала пересказывать деревенские новости, ведь накопилось их много!

– Этта Енаха приходив. Да застав меня высполох. Нали напугав. Нету ли бабка повлитры? Есь! Да не про твою чесь! Много хочёшь -да мало-получишь! А он привязавс, дай-да подай! А ишшо чиво выдумав? Говорят, ты Нюрка, бражку варишь.. Говорят? Говорят, што кур доят, а пошли и титёк не нашли! Ну и вытурила ево! Тряпкой нали хлеснула по спине. Ли-ко, опеть запив! Со скотнево двора и домой не ходит, нажореччо винишша, да в придворке на соломе и дрыхнёт. Весь-то продушнивев, нидилю не просыхаёт. Бедная Лидия! Её уж к земле гнетёт от евонной пьянки! Как нА беса сев, поди за осень- то трираз уж гулеванив! Люська зазывала матку-то и к сибе жить. Вот народит, дак можот и правду Лидя в няньки пойдёт! Ждут-не дождутчё робёнка-то! А Пашка-та ждёт на особинку! Говорит – парнёк будёт! Уж и кроватку сам смастерив. Ну, а тутотки, сказывала Люськя-та, сварба в Михайловке была, жонився у Поликсеньи Стёпиной парень, мужика- та еёльного помлишь? Стёпу-то помлишь? Ну которова ишшо бык-от в назёмную яму загонив?

Бабушка посмеялась мелким смешком и продолжила рассказывать:

– Ну дак вот, Витаха, ихней парень-то издив в камандировку в Черёповеч, да и привёз оттуда девку. Думали, што уш никовда и не оженитчо, поди скоро сороковник! Ну, да это в двадчеть годов девка-старка, а парень-от и в петьдесять -жоних! Народу-то, Люська сказывала, на сварбе было в тугую! Всю родню собрали, и дальнею и ближную! Да, а на столах-то чиво-чиво токо не было! Поди родители-то поистреслись денешкам-то! Ночевать гостей повалили друг на дружку. А оказалосё, купив Витаха «от кренделя дирку» Нивеста поглядела на всё житьё- хозяйство. Видно Стёпа-та ишшо в подарок молодым посулив корову! Ну она была, да-нет и упорола утром обратно!! Нашто нонечи мОлодежи скотина? Правда не все экиё!

Оля поняла, что бабушка не зря начала все эти разговоры. Про свадьбу, мужей-жон, хозяйство, детей. Но опять не посмела спросить о чём хотела..

Чтобы закончить бабушкины намёки, Оля предложила слазить под пол за рыжиками, и спустившись по шаткой лесенке ахнула! На полках было не счесть банок с огурцами! Под гнётом, вот они рыжики, в бачке капуста. Картошки сусек, морковь, свёкла.. Она села на ступеньку, вздохнула. Сколько тут труда, заботы. А ведь это бабушка всё для неё… Опять стало так стыдно.

– Ба! Зачем всего столько? – крикнула Оля снизу.

– А каак? Умирать собирайсё, а рожь засевай! Зима-подбериха! Даа, припасов хватит за глаза и за уши. А ежели вдруг да поидёшь в город, всево-ка и накладёшь! Мне-то уж ничиво топере не надо! Лишь бы чай по-жирей, по-горечей! Ну буде сахару глИбкам по-крупней, а не которой в роте ходко таёт!

– Ба, а как это «вдруг да»? Конечно поеду! – Оля, держа в руках блюдо с рыжиками, сидела на полу, отпустив ноги в подполицу. Смотрела удивлённо на бабушку, которая присела напротив, на приступку у печки.

– Олюшка, ты послушай баушку, погоди! С серча не рви! Воно Николая я тут опеть на днях видела. Видно из ума у ево не идёшь. Верталасё я из лавки, повзла через «серёдыш», ну знаёшь, где рУчей да мостик? Вот тутотки он мне и попавсё на встричу и опеть сразику про тибя…

Знаю-знаю про чиво узнать хошь.. Пошто я супротив ево-ка была ране? А дура была! Не здря судят «с личя воды не пить!» Стойно Лидии, как он Енадею-то всегды говорит: «Мовчи, дак за умново сойдёшь!» Вот и миня, кто за язык-от тянув? А девушка-то в доме, што горох в поле, кто не пройдёт- всяк шшипнёт! Бабы —то товогоды, как придут к Отводу по коров, и токо шу-шу, да шу-шу, думают не чую.. Ну я и зачала тибе говорить. Прости ты меня, дуру грешную! Можот и вернуласё бы ты домой товды, да и жили-поживали душа в душу, наплевать бы што не высокой!

У Оли уже ноги замёрзли, так тянуло холодом снизу. Она стала закрывать крышку, край не удержала и он с грохотом захлопнулся. Бабка Нюра решила, что она это в сердцах.

Вдруг на крыльце затопали. Бабушка загоношилась, обрадела"Ой кто-то однако стукаетччо? Ты, Олюшка, сходи-ко отвори!»

Оля подумала, что прибежала проведать Люська..

Когда она отодвинула завёртыш и распахнула дверь, перед ней стоял Колька. Нет, он не вырос, только ещё раздался в плечах. Козырёк меховой шапки не мог скрыть его открытый, прямой взгляд. Он протягивал ей куклу.

«Здравствуй, Оля!»

«Здравствуй» и глаза она не отвела…