Читать книгу Вино красное, ветер сильный - Елена Васильевна Королькова - Страница 2

На летней улице темнеет. Я выхожу из ларька в белой юбке, цветастой блузке, на шее красные бусы.

– Водку уже не продают! – говорю я им.

Они ждут меня снаружи: Славик, Ирка и Федя.

Славик вырывается вперёд, рычит:

– Как это не продают?!

Он лезет в палатку. Широкоплечий, неотесанный, с наивным отчего-то выражением лица.

– Я говорила, не продают, – вальяжно комментирует Ирка и выдыхает дым сигареты.

– У тебя ж дома есть, – тихо говорю я ей.

– Не, свою я вам не дам, это святое, – отвечает Ира, – стратегический запас!

– Дайте нам литр водки! Вы же видите – мы обычные алкоголики! – настаивает Славик в «окошечко».

И продавщица, конечно же, даёт ему литр водки в чёрном плотном пакете.

Захолустье. Окраина пригородного района. Старые полуразвалившиеся деревянные бараки, разбитая дорога, пыль, кривые лавки, темнеющее пустыми проёмами окон здание, от которого остались только кирпичные стены, да мусор внутри.. Музыка из «семёрки», подъехавшей к ларьку. Только рюмки водки на столе…

Местный гимн. Ребята тут же, не сговариваясь, начинают громко подпевать. А мне отчего-то неловко. Я опускаю голову.

Группа кротких алкоголиков сидит неподалёку на бетонной плите, рядышком, сбившись. Снова чуют, снова предчувствуют. Как и вчера, как и завтра. Беззаботны. Почти. Блаженны. Будет что выпить! Несомненно, будет!

***

Мы в темноте у старой заброшенной железной дороги. За «железкой» заводской цементный забор с колючей проволокой. Комары и холодно. Славик согнулся над кучкой хвороста, закрыл руками огонёк и старательно дует. Ветки не разгораются. Вспыхивают и тут же гаснут. Ира приносит тяжёлую ветхую шпалу.

– Вот это дрова! А у вас хрень!

– Ты чего железную дорогу ломаешь? – спрашивает Федя.

– Гниль! Эта дорога заброшена, сколько я себя помню, а я себя очень давно помню, – отвечает Ира и бросает шпалу в костёр.

Славик крепкий, сильный, широкоплечий. Глаза огромные. Ручищи – во! А в душе дитя. Смотрит на меня заискивающе. Федя, его старший брат, сиплоголосый, поджарый, с огромным уродливым шрамом через весь лоб. Зубы у него почти все «золотые», оскал злой. Он курит, посмеиваясь, поскаливаясь «золотыми» зубами. Полулёжа, расположился в светлых брюках на траве.

Ира берёт литровую бутылку водки и, запрокинув голову, отпивает из горлышка. Передаёт бутылку Феде. Тот тоже отпивает. Много и с удовольствием.

Огромный костёр пылает. Я сижу, обняв колени руками. Славик смотрит на меня в упор, не отрываясь.

– Ты же знала, какой он! Знала ведь! И всё равно повелась…– громко назидательно шепчет мне Славик.

– Знала…– медленно задумчиво проговариваю я, – нет! не знала! – вдруг встрепенулась, – ничего я не знала!

– Как же? Он ведь и не скрывал ничего.

– А я всё равно не знала, – резонно отвечаю я.

– Не дождалась пока я встану на ноги…– попрекает Славик.

– Да про что ты…? – риторически спрашиваю я.

– Да про то, что он за тобой в Москву увязался, с твоей помощью всего достиг, и работа у него престижная и куртка новая! А я так не хотел! Не хотел тебе на шею садиться! Я хотел сначала сам всего достичь! А ты подумала, что я не люблю…

– Да не думала я…Славик, а как твою дочку зовут?

– А! – морщась, отмахивается Славик, – нашла, о чём спросить!

– Анька её зовут, – отвечает Федя, (подслушивал гад) – ты, Славик, не забыл, что тебе завтра нужно на конвейере быть кровь из носу?

– Забудешь, блин, про это! – говорит Славик, а мне тихо, – завтра у нас маленькие йогурты на конвейере идут, если я не приду – всё встанет, трындец будет полный.

– Угу, – говорю я.

– Уволят тебя на хрен! – говорит Федя Славику.

– Йогурты идут по конвейеру, – продолжает шептать мне Славик, – их ведь проверять нужно каждый, если большие – то ещё можно не выйти, большие это проще, меньше народу нужно, а если маленькие, то всё…а завтра у нас как раз маленькие… вот сегодня были большие…

Я грустно улыбаюсь. Поворачиваюсь к Славику, смотрю на него ласково.

– Ты изменился, Славка, – говорю я, – чего ты такой?

– Какой?

– Такой уставший…

– Так я без выходных на конвейере с восьми утра до восьми вечера, надо же дочку кормить, – с чувством глубокого уважения к своему труду говорит Славик.

– Славик никогда не устаёт, – говорит уже пьяный Федя, – Славик, мой брат – он неутомляемый, силища у него!!! Это я ведь тебя…а? Славка?…я тебя научил, как надо…помнишь?

– Помню…

– Помнишь…когда уже совсем больше сил нет…остановись и вдохни и силы вернутся…а? помнишь, брат?

– Помню, брат – ты научил!

– Брат, ты моя последняя в жизни надежда, ты всего добьёшься, чего я не смог…дааааа…

– Брось ты, Федя, чего ты гонишь, всего ты добился!

– Ээээ! Нет, вот в Магадане я был большим человеком, знаешь, Ленка, на какой я тачке катался?

– Знаю-знаю…– отмахиваюсь я, Федя каждый раз заводит одну и ту же волынку.

– Была у меня иномарочка, «японочка», меня уважали… думали с братом, сюда переедем тут поднимемся, а ни фига не вышло…Но у меня брат есть! Только брат и есть!

– Ой, хватит, Федя! – отмахивается Славик, – всё у тебя хорошо!

– Как сейчас помню; стоишь ты передо мной, в шортах, красивый ещё такой, и говоришь «брат, научи меня драться»…

– А теперь я что не красивый? – обижается Славик.

– Э, не! Теперь ты не красивый!

Федя совсем пьян и потому он отпивает из бутылки особенно большой и жадный глоток водки.

Я смотрю на языки пламени. Они завораживают. Мы передаём друг другу по кругу литровую бутылку, и каждый отпивает глоток.

– Я люблю тебя, – шепчет мне Славик и добавляет одними губами, – безумно.

Это странно и трогательно.

– Нет, – говорю я ему, – не любишь, хочешь любить, верю, но не любишь…

– Люблю…

– У тебя же дочка!

– Дочка? Да, она случайно родилась эта дочка! Всё цыганка виновата!

– Какая цыганка?

– Предсказала мне, что наш род прервётся. Федя импотент, у него детей уже точно не будет. А тут эта Надька залетела. Пойми, я не хотел, чтобы род прервался!

– Какой род? – удивлённо и наивно спрашиваю я.

– Наш род – Тупиковых! – отчётливо выговаривает Славки и выпускает сигаретный дым.

Вдруг слышится шум "чух-чух-чух-чух", к нам приближается свет фонаря. И вот следом за ним из темноты выезжает паровоз. Из кабины его выглядывает старик. Он останавливает паровоз и спрашивает:

– Это куда дорога?

– Никуда! – удивлённо говорит Ира. Она даже встаёт с травы.

– Как никуда?

– Так – никуда!

Старик отмахивается "ну вас!" и едет дальше. А мы смотрим ему вслед удивлённо и молчим. Ирка стоит, приставив ладонь козырьком ко лбу, и дольше всех смотрит в след паровозу.

– А ты изменилась, Ленка, – говорит пьяный Федя, – не «своя» какая-то, скучная, раньше вон, на столе плясала, спирт пила, а теперь…сидишь тут в своей страшной юбке. Где ты юбку такую дурацкую отрыла?

– Глупый ты, Федя, – сокрушённо говорю я.

– Нет, это ты глупая, наивная ты, дурочка, одним словом… помнишь, у тебя тыща пропала?

– Заткнись! – кричит Славик. Порывается к Феде.

– Дак это брат её у тебя и вытянул из сумки! – весело говорит Федя. Славик хватает Федю за руки. Заламывает их.

– Врёшь, гад!

– Выыытянул! А потом мы с ним на эту тыщу в кабак пошли, – кричит Федька.

– Да всё равно, – совершенно спокойно и тихо говорю я…– пописаю, пойду.

Я встаю. Ухожу в темноту. Славик скрутил Феде руки за спиной, повалил его лицом в землю и кричит мне:

– Лен, он врёт! Клянусь, он врёт!

– Зря вытащил, – кряхтит, прижатый щекой к земле Федя, – козёл ты, Славик, я тогда в кабаке отравился, почки себе посадил, в больнице лежал два месяца! – не унимается Федька.

Я иду прочь.

– Всё равно, всё равно, всё равно, – повторяю я себе.

Ира сидит, не обращая внимания на происходящее, глядя на огонь, и повторяет:

– В Москву, в Москву, работать…

Я бегу по тёмным улицам пригородного района. Лишь бы убежать подальше от них. Долго кружу средь деревьев и детских качелей. Запутываюсь в ветвях ивняка и сумрачных тропинках.

***

Ночь. Остановка. Последняя. Сижу и звоню в «такси». А такси нет. "В Панковке ни одной машинки" отвечает диспетчер. Ко мне подходит хилый прокуренный мужик лет сорока пяти. Тихо до одури и комары. Садится поодаль на корточки. Молчит несколько мгновений, потом сипло говорит:

– Чего ты тут сидишь? Тут опасно. Это ж Панковка. Пошли ко мне. У меня вон в том доме квартира трёхкомнатная. Чаю попьёшь.

– Спасибо, я такси жду.

– Какое такси? Такси не приедет. Пошли. Хоть помоешься.

Я оглядываю себя. Расправляю белую юбку.

– Да я, вроде, не грязная…

– Ну…чаю попьёшь. Поешь. Я тебя не трону. Мне в командировку утром. Не спится. У меня квартира трёхкомнатная.

У меня звонит телефон. Это Славик ищет меня. Любит же.

– Где ты? – кричит Славик в трубку, – дурочка, не плач, не правда, не брал я, не брал!

Я и не плачу. Или плачу? На самом деле я плачу всё время.

– Скажи, где ты? – кричит Славик.

Мужик тихонько подсаживается ближе на скамейку и всё теребит свои заученные фразы:

– Пойдём ко мне…у меня квартира трёхкомнатная… поешь…в командировку…не трону…

Наверное, принял меня за проститутку. Я тихо говорю Славику (наверное, всё же хочу, чтоб он пришёл):

– Я на остановке…

Славик кричит мне в ухо:

– Я сейчас приду! Сиди там! Никуда!

Я не успеваю опомниться, как Славик и Федя набрасываются на мужика из-за угла остановки и бьют его, маленького, щуплого, бьют нещадно по лицу, по животу, бьют руками, ногами, и глаза их горят. Только что Федя был пьян, уныл и подавлен кучей своих болезней и полным провалом всей своей жизни. А теперь его глаза блестят неистово. Он живёт. Он сильный. Он смелый. Он вспомнил, как когда-то в Магадане он был «большим» человеком, у него была «тачка» и «бабки», и его боялись, на самом деле боялись. С азартом он лупит мужичка по чём ни попадя.

Позже, когда Федя сидит на скамейке остановки рядом со мной и радостно посмеивается, а Славик, сотрясаясь всем телом от переживаний, курит стоя к нам спиной, обхватив себя ручищами, чтобы не выпрыгнуть из себя самого, несчастный мужик держится за нос и всё не уходит, он тоже зависит от нас. Он всё стоит тут же и приговаривает, даже будто бы и радостно:

– Ребята, вы мне нос сломали, а мне завтра в командировку, в контору заходить, бумаги получать…как я пойду с такой рожей…эхэхэхэ…

– Скажи спасибо, что жив остался, – буркает Славик, – я за эту девушку – убью! Понял?!

А мужик всё не уходит. Лезет к нам. Ему нужно поговорить.

– Дак…ведь я ж ничего, вижу, сидит, одна, ночь, а у меня квартира…трёхкомнатная…

– Заткнись! – рявкает Славик.

– Надо ехать, – говорит Федя, – только у нас сто рублей всего, – это он говорит мне.

– Да-да, – поддакивает мужичишка со сломанным носом, – вызывайте таксопарк, мой вам совет, они самые дешёвые…

Пока мы ждём машину такси, мужик всё стоит с нами, держась рукой за нос и приговаривая. На горизонте за остановкой уже бледнеет рассвет. Дорога уходит вдаль за горизонт. Дальше лес, поля, над ними гуляет ночной туман. Холодит и будоражит. Внушает вековечные мысли.

Приезжает такси. Одиноко стоит на бледной асфальтовой дороге. Ночная тьма сменяется смытыми красками предрассвета. И где-то горит костёр. И где-то пар над тёмной водой. Природа вечна. А мы садимся в такси. Мы с Федей на заднее сиденье, а Славик рядом с водителем. Я бросаю последний взгляд на эту ночь.

Мы уезжаем. А он остаётся один. Смотрит нам вслед, стоя посреди дороги.

В такси Федя всю дорогу, не умолкая, говорит с водителем, он убеждает того, что иномарки гораздо лучше отечественных машин.

– Вот скажи, мужик, какие машины лучше; наши или иномарки? А? Ну, скажи?

Мужик молчит. Рулит.

– А я тебе скажу – иномарки лучше, особенно «японки». Так ведь, Славик?

– Так-так…– бубнит Славик.

– А ты, мужик, я тебе советую, ты машину смени, возьми себе «японочку», она и бензина меньше сосёт и не ломается на каждом шагу, как наши…

Мужик хмуро кивает. А Федя так и лезет к нему с заднего сиденья.

– И запчасти на «японку» легко достать!

Федя в диком азарте. Вспомнил свою иномарку, магаданскую. Да…

Славик не слушает нас. Смотрит хмуро в окно и желваки гуляют у него на скулах. И у него, неотёсанного, запутавшегося, спивающегося пацана есть душа, и душа эта болит, по своему, но не меньше чем у тех, кому природа дала больше ума и тонкости вкуса.

– Ну что, ты с нами? – не глядя на меня, спрашивает Славик, когда машина останавливается неподалёку от их дома, в сонном спальном районе.

– Куда? К твоей Надьке? – спрашиваю я.

– А она права! – весело говорит Федя.

– Почему к Надьке? Вон – к Федьке!

– Да-да! – говорит Федя, – пойдём! Моей точно дома нет! Она где-нибудь трахается с таксистами! А придёт – я её выставлю! Сегодня точно выставлю!

У меня совсем не осталось сил и воли. Мне не хочется думать. И я иду с ними. Я выхожу из такси. На рассветную свежую улицу. Как славно, когда на рассвете «поливальная» машина прибьёт пыль.

Мы проходим через заросший травой двор, ноги холодит роса, заходим в дверку, оказываемся в затхлом помещении с полуразрушенными ступенями. Поднимаемся вверх.

– Моей точно нет, трахается где-то с таксистами, – повторяет Федя.

Длинный коридор, заставленный всякой утварью. Слева, справа двери. Федя открывает одну из них ключом.

– Проходите!

Заглядывает в комнату. Рыскает взглядом по углам.

– И правда нет…– растерянно бубнит он.

Федя подавлен.

Жилище Федино вполне себе благородно; большой аквариум, в котором вяло плавают рыбки, большой диван, старый, но рабочий компьютер. На трюмо стоят многочисленные баночки с косметикой и духами. Признак женщины. Я не удерживаюсь, чтобы не потрогать их. Нюхаю духи. Разглядываю баночки. Присев на корточки у трюмо.

Федька обессилен сегодняшним днём. Он, свернувшись калачиком, быстро засыпает в уголку огромного дивана. Только бубнит уже в полусне «Выставлю… Пусть только придёт – сразу выставлю….»

Я и Славик сидим друг напротив друга. За окном зеленеет рассвет.

– Убью его, твоего Сашеньку! – говорит Славик и сжимает кулаки, – зачем он влез? А ты? На что ты повелась!? Пришёл такой хуй, на гитарке потренькал, ты и побежала за ним. На гитарку повелась…– сокрушается Славик, – я, между прочим, тоже на гитаре играть умею!

– Да я, в общем-то, не люблю, когда на гитаре играют, честное слово, – говорю я.

Славик не слушает меня.

– Гад твой Сашенька! Гад он!

Славик встаёт на колени и берёт мою руку.

– Скажи, ты будешь со мной?

– А Надька?…

– Что Надька? Она мне не жена. Ребёнок на меня не записан! Случайно всё с ней вышло, назло тебе! Я ведь не сплю с ней даже, я на матрасе, на полу…– быстро тараторит Славик.

Я вижу на столе баночку с йогуртом «Услада».

– Ты что, Славик, йогурты с работы тыришь? – буднично спрашиваю я.

– Это для ребёнка…

– Вы что младенца этой отравой кормите?

– Никакая это не отрава! Самый лучший и полезный йогурт! – обиженно говорит Славик.

– Нельзя такое ребёнку…

Славик отбирает у меня баночку с йогуртом.

– Да брось ты про эти йогурты! Ты скажи, ты будешь со мной?!

– А Надька-то?

– Брошу её. Прямо завтра! Клянусь! Вот увидишь!

Я молчу. Смотрю в окно на рассвет. Я так устала.

Славик тоже ужасно устал. Он без сил падает на кровать рядом с Федей и засыпает. Я сижу. Смотрю за окно на зелёный рассвет. Тишина звенящая. В большом аквариуме плавают рыбки. Надо идти. Надо куда-то идти.

***

Когда я открываю глаза, вижу перед собой белый потолок. И как ни фокусируй взгляд, только белый потолок. Вскрикиваю:

– Мама! Где я?

И слышу язвительный тихий смех. Перевожу взгляд и вижу Федю. Он сидит на кресле, ножка на ножку и курит сигаретку. Я лежу пластом на спине. В белой юбке. С сумкой через плечо.

– Как я здесь? – говорю я.

Федька посмеивается.

– Сил, видимо, не было уйти, – говорит он.

Я сажусь на диване. Пытаюсь понять, почему я здесь.

Славик просыпается. Волосы всклокочены. Под глазами «чёрные круги». Он бледен и измучен. Садится. Хватается за голову обеими руками. Стонет.

– Ты это…– бубнит Славик, – это…Лен, ты иди…а-то Надька ещё…зайдёт ещё…потом созвонимся…

Он встаёт, держась за голову. Шатаясь, идёт в туалет в конце коридора. Я поправляю белую юбку. На больших круглых часах на стене одиннадцать утра.

– А Славика-то теперь уволят, – говорю я Федьке, глядя на часы, – сегодня же маленькие йогурты.

Я встаю и иду к выходу. Федя равнодушно кидает мне:

– Бывай!

Когда я уже в дверях комнаты, навстречу мне заходит мрачный Славик, за ним Надька, которая несёт на руках перед собой растрёпанную, крохотную девочку Анечку. Святое семейство в сборе. Они проходят мимо меня в комнату. Я говорю Наде:

– Здравствуйте!

Она не отвечает. Выхожу. Иду по коридору. Как из ада. Только белая юбка нежно касается коленей.

Вдруг я слышу какие-то странные звуки, останавливаюсь, прислушиваюсь. Кажется, звуки текут из-за одной из дверей общажного коридора. Я делаю несколько шагов назад. Приближаюсь к двери. Звуки становятся громче. Это медленный убаюкивающий ласковый блюз. diane schuur проникновенно поёт так, что тебе одновременно и больно и радостно:

Speak low when you speak, love

Our summer day withers away too soon, too soon

(Говори тише, любовь моя,

Наш летний день увядает слишком рано, слишком рано…)

Это нежное пение в этом темном пещерном коридоре просто невероятно. Всё будто озаряется солнечным светом. Я начинаю медленно танцевать, кружась по коридору, развевается моя белая юбка, а песня звучит и звучит. Под песню я выхожу из темного подъезда на залитую солнцем улицу города. Кружу по двору общаги, напевая. Выхожу на проспект. Ловлю машину. Еду в машине такси по городу, опустив стекло, ловлю рукой ветер.

Понедельник. Люди спешат по делам. Гудки машин. Крики. Шум стройки. Движение. Кто-то косит газон. Кто-то красит вонючей краской забор. Таджики давно уже гоняют по маршруту на жёлтых «маршрутках» и пытаются понимать, что хотят от них эти русские пассажиры. На углу парень раздаёт листовки. Все при деле. Мир кипит делами и людьми. А я еду в такси, сама не знаю куда. А приезжаю домой.

Когда «такси» останавливается у моего дома, таксист говорит, обернувшись:

– С вас сто рублей.

– Хорошо, – отвечаю я.

Долго роюсь в сумке. И так и сяк. Но денег нет. Совсем. Я сижу, гляжу в окно, молчу. За окном кусты цветущего жасмина.

– Ну, так? – спрашивает таксист.

– У меня, кажется, деньги вытянули, – говорю я тихо.

И вдруг начинаю безудержно заливисто смеяться. Смеюсь, а песня звучит и звучит в моей душе.

Our moment is swift, like ships adrift, we're swept apart, too soon

(Наши мгновения быстротечны, как корабли, плывущие по течению…)