Читать книгу Белая лилия - Елена Виг - Страница 25

«Кругом война, а у нас праздник!» – так можно было охарактеризовать то, что происходило в Париже с самого начала 1937 года: Париж готовился ко Всемирной выставке3. Строго говоря, центр города уже несколько лет представлял собой сплошную стройку, на которой работало огромное количество архитекторов, строительных рабочих, скульпторов, художников. Многие знакомые Пьера, его однокашники по Школе декоративного искусства были тем или иным образом связаны с этой стройкой, и, хотя непосредственного участия он в ней не принимал, но был полностью в курсе происходящего. Выставка должна была открыться еще в тридцать шестом, но, естественно, сроки откладывались, работы вовремя завершить не удавалось, рабочие бастовали, и иногда складывалось ощущение, что она вообще никогда не откроется. Но к началу тридцать седьмого основные работы все-таки были завершены, леса, покрывавшие павильоны, были, наконец, сняты, и здания предстали перед зрителями в полном своем великолепии. Еще продолжались внутренние отделочные работы, но масштабность того, что получилось, уже можно было оценить – и она поражала воображение.

У Лили было смешанное чувство по отношению к этому мероприятию. Она не могла не видеть, как изменился город. Иногда эти изменения ей нравились, иногда – не очень и было жалко снесенных зданий, к которым она привыкла с детства. Тогда Пьер называл ее старым ретроградом и посмеивался над ее приверженностью традициям, говоря, что новое всегда требует разрушения старого. Лили же не понимала, зачем рушить то, что красиво, что уже столько лет служит верой и правдой. Но порой и она засматривалась на новые формы и современную отделку зданий. Это точно было искусство, жаль только, что оно строилось на «трупах» старых сооружений. Лили это воспринимала именно так, и дома ей было жалко, как будто они были живые.

Девизом выставки было что-то типа «Искусство и техника в современной жизни», и Лили спросила, почему Пьер не участвует в ней со своими платьями, ведь они точно являются искусством.

– Возможно, дорогая, что только ты так считаешь, – попытался отшутиться Пьер, но потом вполне серьезно сказал, что в будущем, он надеется, что это поймут и остальные.

Лили увидела, что затронула больную тему, ведь каждый художник считает себя творцом, и обидно, когда другие думают, что ты – только ремесленник, пусть и очень хороший. Ах, как бы ей хотелось, чтобы все, а не только небольшая группа его клиенток, видели, какой он талантливый, какие шедевры может создать из ткани и аксессуаров, совместив их только ему подвластным образом, чтобы каждая модель была неповторима.

Выставка открылась в конце мая, но на открытии они не были, побоявшись, что их там затопчут. Однако, начиная с середины июня, они практически каждый выходной проводили там, потому что на выставке было так много интересного, что ни за один, ни даже за два раза все не посмотришь. Пьера больше интересовало прикладное искусство, поэтому они подолгу застревали в павильонах, где выставлялись изделия народных мастеров. Иногда он даже делал зарисовки, которые, Лили это знала, потом станут основой будущих эскизов его работ.

– Посмотри, Лили, какая шикарная вышивка, какие прекрасные цвета, – говорил он ей в каком-нибудь колониальном павильоне, – ну почему наши женщины боятся на себя такое надеть?! Ведь, казалось бы, чем меньше солнца, тем ярче надо одеваться, иначе совсем тоска. А мне приходится работать только с черным и белым.

– Я бы такое тоже не надела, – соглашалась Лили, – все бы смотрели на меня, как на попугая. Но вышивка, действительно, дивная!

– Просто ты боишься выделиться из толпы, – поставил он ей свой диагноз.

– Похоже, что я и так выделяюсь, – скорее себе, чем ему, сказала она.

Пьер никак не отреагировал на это ее замечание: то ли не услышал, то ли отвлекся на какой-то другой рукотворный шедевр.

Много раз он пытался затащить Лили в немецкий павильон, но безуспешно – она категорически отказывалась туда заходить. Даже, проходя мимо него, она всегда отворачивала голову, чтобы не видеть свастику на огромных знаменах, развевавшихся перед зданием.

– Никогда не думал, любимая, что тебя так смущают голые мужские тела, – подтрунивал над ней Пьер, имея в виду скульптурные группы обнаженных людей по обе стороны от входа.

– А я никогда не думала, что мне все время придется ходить мимо голых мужиков с гениталиями размером с человеческую голову, – парировала она. – По-моему, это какое-то извращение.

– А как же античные статуи? Или здесь тебе не хватает фиговых листков на причинных местах?

– Про античные статуи не знаю, Давид Микеланджело меня совершенно не смущает, а эти… Они меня не смущают, а пугают. Они у меня ассоциируются не с эротикой, а с изнасилованием.

– Лили, родная, не надо так близко к сердцу это воспринимать. Но, вообще, я тебя понимаю, – сказал он после паузы, – они и вправду ужасны и полны отрицательной энергии. Я в какой-то газете прочитал, что советский и немецкий павильоны – это идеология в камне. Может не дословно, но что-то вроде этого. Вот если бы мне пришлось одевать эту даму, – он показал рукой на женскую фигуру в правой композиции, – я, наверное, отказался бы. Не могу представить ничего более отвратительного.

Лили кивнула. Вот за это она и любила мужа – он, хотя и посмеивался над ней, но всегда ее понимал.