Читать книгу Сказки жизни. Новеллы и рассказы - Елена Владеева - Страница 5

Старый худой монах с болезненной тоской посмотрел на низкую дверцу, за которой исчез юноша. Потом задумчиво перевел тусклый взгляд к маленькому окошку. Вековой покой устремленных в небеса заснеженных гор на фоне небесной лазури всегда возвращал мыслям умиротворяющий и возвышенный настрой – то, чего ему сейчас мучительно не хватало. И хуже того, он постыдно нуждался в утешении…

Почти семь десятков лет отрешенности от мира, стоического преодоления множества свойственных человеку слабостей и полного аскетизма. По священному завету Будды он покинул родительский дом, освободившись от всех житейских привязанностей и мирских ценностей, чтобы не знать ни суетных стремлений, ни сожалений и страха, ни душевных страданий. Он прилежно трудился для монастыря и часто ходил по окрестным горным деревням, собирая скудные пожертвования. Год за годом учился управлять своим сознанием и жизненной энергией через овладение пранаямой, совершенствовал свой дух, очищая карму ради будущего обретения нирваны.

Он почти достиг состояния полного покоя и в медитации не раз испытывал просветление самадхи, воспаряя к высшей реальности, постижению истинной сущности бытия и сливаясь с "душой мира"… Все здешние монахи относились к нему с искренним почтением, а иные даже называли его не только гуру, но и "освобожденным при жизни"[2]. И многие миряне приходили за советами, в которых он никому не отказывал.

Последние несколько лет он жил строгим отшельником, питаясь лишь цампой[3], замешанной на воде. И лишь старческая слабость, когда не осталось сил, чтобы дойти с кувшином до источника по вырубленным в скале ступеням, вынудила его со смиренной благодарностью принять помощь, предложенную настоятелем монастыря. Но с появлением в келейке молодого послушника с его душой произошло что-то немыслимое и даже испугавшее поначалу.

Это случилось в день, когда юноша, помогая старику подняться с циновки, заботливо придержал его под спину, и тот ощутил прикосновение теплых ладоней. Монах уже не помнил, сколько лет назад он в последний раз дотрагивался до чьей-либо руки. Большого мужества стоило ему заглянуть в потаенные глубины своего сердца и осознать всю сокрушительную правду… Но после горького прозрения стало легче, будто он скинул тяжкий, навьюченный кем-то непосильный груз.

И сейчас он, не задумываясь, отдал бы все постигнутые им премудрости и дарованные Небом прозрения за счастье назвать этого юношу сыном – своим родным сыном! Ему хотелось так много рассказать ему, передать – от сердца к сердцу! – опыт всей долгой жизни, накопленный испытаниями, поделиться самыми сокровенными думами – ведь у него никогда не было на свете близкой души. Но в последнее время он с грустью замечал, что юный послушник, с неизменной предупредительностью опекавший его в не всегда опрятной немощи, стал тяготиться бесконечными назидательными разговорами и стараниями монаха удержать его рядом с собой. А старик, мучительно это понимая, не в силах был остановиться, словно все мысли и чувства, накопившиеся за годы отшельнического молчания, прорвали невидимую запруду, не зная удержу, и он все что-то шамкал беззубым ртом…

Кто сказал, что в старости человек обретает мудрость? Нет, похоже, что сам он начал впадать в глупое детство… А если чувства, безраздельно овладевшие им, все же продиктованы мудростью, тогда итог прожитого становился еще плачевнее. По многолетней привычке старик иногда пытался отвлечься медитацией, но тщетно – он уже не способен был, остановив поток сознания, покинуть скорлупу своего тоскующего «я» и больше не ощущал ни любви, ни благодарности к Небу. Это ужасало, но странным образом освобождало его, отпуская… Он и так слишком задержался на земле.

Оказывается, вся жизнь прошла напрасно – в бесплодных попытках обрести высший покой для души он завел себя в тупик безысходного одиночества и страдания. Разве кому-то принесла радость его бессмысленная отстраненность от мирской жизни людей и сознание некоей избранности? Или хоть небольшую пользу – это иссохшее в постах и целомудрии тело, выносливое до бесчувственности? А кому пригодился его надменный ум, возомнивший, что он сумеет, уподобясь Просветленному, приблизиться к высокой мудрости и пониманию тайн бытия? Плачь теперь, горько плачь, одинокий старик.

Слеза скатилась по темной, морщинистой щеке… Подслеповатыми глазами монах печально смотрел на склон ближней горы, и уже почти не видя ее, лишь по памяти представлял извилистую тропинку среди камней и зеленых кустарников, сбегающую в долину. И почти воочию увидел – вот они идут там с маленьким сынишкой, весело о чем-то разговаривая… Остановившись у журчащего ручья, с удовольствием перекусывают разломленной пополам лепешкой с дикими абрикосами, и смеясь, пьют из пригоршни студеную прозрачную воду. Потом снова идут дальше, он крепко держит теплую ладошку сына, и звонкий мальчишеский голосок перекликается со щебетом птиц в листве…

А внизу, в домике у подножия горы, его ждет с ласковой улыбкой жена, и остальные их ребятишки с радостными криками и взвизгами выбегают навстречу. Он тоже улыбается, широко раскидывая руки, чтобы с любовью всех обнять, и знает, что всем им очень нужен и больше никогда не будет одинок на свете!

* * *

Старый монах тихо умер во сне через полгода. Почтительная память о нем сохранилась в монастырских хрониках.