Читать книгу Грабеж и спасение. Российские музеи в годы Второй мировой войны - Елена Зубкова - Страница 18

В пользу предположения, что армейская служба охраны произведений искусства в группе армий «Север» возникла в силу обстоятельств, говорит то, что ее сотрудники – за одним исключением – к моменту своего назначения уже были на месте, числясь рядовыми или офицерами в составе регулярных частей вермахта. Это относится и к графу Эрнстотто цу Сольмс-Лаубаху. Он родился в 1890 году, первоначально изучал медицину, но после участия в Первой мировой войне начал изучать историю искусств и получил докторскую степень в Марбурге205. В октябре 1925 года он был принят на должность научного ассистента директора в Штеделевский художественный институт206 во Франкфурте-на-Майне, где проработал до 1938 года, сначала в качестве ассистента, а затем – хранителя коллекции скульптур207. В том же году Сольмс занял пост директора Музея городской истории Франкфурта. Он готовил его реструктуризацию, но осуществил свои планы лишь отчасти, так как в августе 1939 года был призван на военную службу. Городские власти Франкфурта пытались добиться для «незаменимого работника» брони208, однако им удалось лишь отсрочить призыв: 1 марта 1941 года Сольмсу было приказано явиться на службу в кавалерийскую часть209. В Первую мировую войну он воевал офицером, а теперь был повышен в звании до ротмистра (соответствует званию капитана). В мае его перевели в только что образованную в его Гессенском военном округе полевую комендатуру, которая подчинялась 285‐й дивизии охраны тыла и, следовательно, командующему тылом группы армий «Север» (BeRück).

Помимо обеспечения безопасности, в задачи этого подразделения входило создание на завоеванной территории военной администрации. Административные задачи выполнялись полевыми комендатурами численностью от 50 до 150 человек, в чье ведение были переданы крупные районы вокруг важных городов и по несколько местных комендатур. Персонал состоял в основном из пожилых офицеров запаса и солдат, не годных для службы на фронте210. Таким образом, можно предположить, что уже с момента назначения Сольмса в полевую комендатуру его готовили для работы в военной администрации – вероятно, это и было истинной причиной его перевода. Какую конкретно задачу перед ним ставили, из имеющихся в нашем распоряжении источников заключить невозможно. Подразделение Сольмса дислоцировалось в Пскове, где размещались штабы командования группы армий «Север». Отсюда он реализовывал свои инициативы, возглавив группу «офицеров-сборщиков», или «хранителей»211. В сентябре, как уже упоминалось, он открыл музей, выполняя так называемые задачи по сохранению предметов во дворцах за линией фронта: в псковских Поганкиных палатах создал центральное хранилище художественных ценностей для всего региона. Под его командованием был сформирован небольшой штат, специалисты которого занимались инвентаризацией, экспонированием, фотографированием и, наконец, вывозом художественных ценностей212.

В этом штате, предположительно, в течение всего периода его существования работал художник и реставратор Аксель Шпонхольц. Родом из Прибалтики, он говорил по-русски и служил переводчиком. Не имея военной подготовки, в чине капитана он в сентябре 1940 года занимал должность зондерфюрера (К)213 при командовании 18‐й армии, а в июне 1942 года – уже в группе армий «Север». По словам Эссера, тогда же Шпонхольц входил в группу «офицеров-сборщиков». Военные документы подтверждают его присутствие в штате Верховного командования группы армий «Север» только с августа 1942 года. В Пскове он номинально отвечал за реставрацию икон. Его имя фигурирует в источниках в разное время, и это косвенно указывает на то, что он был постоянным спутником и переводчиком Сольмса214.

На протяжении длительного времени в рабочую группу, вероятно, входил и фотограф Ойген Финк. До призыва на военную службу он работал в Прусском научно-исследовательском институте истории искусств в Марбурге и участвовал в фотографических экспедициях по Франции. Сольмс, возможно, знал его по тем временам, когда сам был в Марбурге. В Псковской области Финк служил фотографом в роте пропаганды, откуда и перешел в штаб Сольмса215. Его работа заключалась в том, чтобы фотографировать «изъятые и сохраняемые» предметы. Случайно сохранилась небольшая часть – около 300 – этих фотографий; сейчас они находятся в фотоархиве Центра документации по истории искусств в Марбурге, куда их, предположительно, передал сам Финк.

Вначале к Сольмсу в качестве ассистента прикомандировали искусствоведа Хельмута Перзеке. Он родился в Берлине в 1908 году, изучал теологию, историю и историю искусств, получил докторскую степень во Фрайбурге в 1935 году216. Стажировку проходил в музее Тауло в Киле, но в 1940 году его призвали на военную службу и отправили на фронт в Бельгию. По семейному преданию, он был одним из тех солдат, которые участвовали в демонтаже и вывозе Янтарной комнаты осенью 1941 года. Однако документы, относящиеся к его военной биографии, это не подтверждают, но в принципе такое не исключено, потому что в его солдатской книжке есть запись, свидетельствующая о том, что в это время он служил в 18‐й и 11‐й армиях217. Карл-Хайнц Эссер упомянул его среди подчиненных уполномоченного по охране произведений искусства группы армий «Север» в донесении от июня 1942 года218 – следовательно, не позднее весны или начала лета 1942 года он находился в Пскове при штабе группы армий. По личным военным документам Перзеке участие его в работе службы охраны произведений искусства прослеживается лишь с ноября 1942 года219. Согласно девниковым записям, он оставался в ней до начала мая 1943 года220. Потом его начальник Сольмс, уступив желанию Перзеке, разрешил ему вернуться в прежнюю часть при 58‐й пехотной дивизии; в его переводе наряду с желанием стать офицером, похоже, свою роль сыграло и более высокое жалованье. В 1944 году в бою на реке Нарве Перзеке пропал без вести – либо погиб, либо попал в плен и вскоре умер221. В дневнике он кратко описывает свою деятельность в рабочей группе222, в которой, помимо основных обязанностей, он организовывал небольшие выставки солдатского творчества и занимался устройством и содержанием воинских кладбищ.

Предположительно, в марте 1943 года на замену Перзеке в рабочую группу командировали другого искусствоведа – лейтенанта Кристиана Гюнделя, родившегося в Берлине в 1903 году223. Он находился в группе до 25 марта 1944 года, после чего был переведен в резерв фюрера: к этой категории относились офицеры, которые временно оставались без должности и, получая полное денежное довольствие, должны были в предписанном месте службы ожидать нового назначения. Чем дольше длилась война, тем чаще перевод в резерв фюрера использовался как способ отправить во временную отставку старших офицеров, которые считались политически неблагонадежными или не справляющимися с военными задачами. О Гюнделе ни того, ни другого сказать было нельзя. Он последовал за Сольмсом, воспользовавшимся произведенными заменами в командовании группы армий «Север» и добившимся перевода на должность начальника армейских музеев; раньше Гюндель по поручению Сольмса организовал в Бреслау [ныне Вроцлав] выставку «Плуг и меч на Севере России» – для него это было нетрудно, так как до призыва в армию он работал в Городском художественном музее в Бреслау. После 1945 года Гюндель стал куратором Епархиального музея в Майнце.

С июля 1942 года в рабочей группе числился пять с лишним недель искусствовед Вернер Кёрте, причем не по своей воле – 1 июля он записал в дневнике: «К сожалению, командирован в группу охраны произведений искусства в Плескау»224. В Пскове Кёрте отвечал, помимо прочего, за инвентаризацию икон, незадолго до этого привезенных туда из Новгорода.

Кёрте родился в Базеле в 1905 году. Он изучал историю искусств, археологию, историю и философию, в 1929 году получил докторскую степень в Лейпцигском университете225. Затем работал в Институте искусствознания Общества кайзера Вильгельма (Bibliotheca Hertziana) в Риме, защитил вторую диссертацию во Фрайбурге, что дало ему право занять профессорскую должность, и в 1939 году он стал профессором истории искусств в Инсбрукском университете. Кёрте был убежденным сторонником национал-социализма, рано вступил в СА. В нацистских убеждениях его поддерживал во время пребывания во Фрайбурге профессор истории искусств Курт Баух, собравший вокруг себя тесный круг молодых ученых-единомышленников, сплочению которых в 1939 году послужила серия «военных общих писем»226. Среди тех, кто хотел посвятить себя борьбе за новую европейскую культуру, в которой должен преобладать германский элемент, был, кроме Вернера Кёрте, и упомянутый выше Хельмут Перзеке.

После призыва в армию в 1939 году Кёрте служил в артиллерийском полку, сначала во Франции, затем в Советском Союзе. 1 ноября 1941 года он был произведен в обер-лейтенанты. Командуя отрядом береговой охраны в Петергофе, он из профессионального интереса занимался историей царских дворцов, проводил для вышестоящих офицеров экскурсии по дворцовому комплексу и в личных письмах отмечал, как тот все больше разрушается. Наконец Сольмс затребовал его в свою рабочую группу «офицеров-сборщиков». В ней Кёрте пробыл до 3 августа 1942 года, после чего вернулся в свою часть – и почувствовал облегчение, о чем писал 6 августа жене, разделявшей его идеологические убеждения:

Дорогая Элизабет! Мы сейчас в дороге – слава богу, потихоньку возвращаемся в свою часть, по которой я уже давно тоскую, потому что этим лентяйским существованием я уже сыт по горло, хотя пару недель это и было интересно. Обратный путь я проделываю на автомобиле графа, и ведет он меня через прекрасную летнюю страну: завтра – к роскошнейшему и богатейшему барочному дворцу царя, построенному итальянцем Растрелли, потом к классицистскому дворцу по соседству, где в саду стоят античные статуи, которым я должен дать экспертную оценку. Числа 10-го, надеюсь, буду снова в своем блиндаже и надеюсь застать там всех еще живыми227.

В письме к боннскому искусствоведу профессору Альфреду Штанге – тоже убежденному национал-социалисту – Кёрте еще в марте 1942 года так объяснял свой выбор в пользу службы на фронте:

Тем, что осенью мне предложили поступить в распоряжение Восточного министерства Розенберга, наверняка я обязан Вашей рекомендации, поэтому, наверное, мне следует объяснить Вам, почему я отверг это предложение. Я по своей природе такой человек, что мое место на передовой, и я хочу остаться на фронте, тем более что в 1933 году я опоздал. И вот я и нахожусь здесь на самом переднем крае и отвечаю за определенный участок великого европейского фронта – это такое радостное чувство, лишиться которого вновь мне бы не хотелось. Поэтому мне легко было устоять перед искушением принять командировку во все эти бесчисленные комиссии по охране произведений искусства, которые растут как грибы после дождя и собирают вокруг себя всяких сомнительных личностей228.

До осени 1944 года Вернер Кёрте получал назначения в разные места. В начале сентября он записал: «Все решится сейчас, а не „скоро“ или в „свое время“. Наша вина перед Европой не в том, что мы были вынуждены начать эту войну, а только в том, что нам не хватило решимости вести ее с предельным фанатизмом»229. Пробыв некоторое время в резерве фюрера, он, желая участвовать в «великой судьбоносной борьбе», снова отправился добровольцем в действующую армию – в горнострелковое подразделение, и в апреле 1945 года был убит сербскими партизанами230.

На короткий срок в рабочую группу «офицеров-сборщиков» в Пскове Берлинский цейхгауз направил военного историка Вернера Хальвега, отвечавшего за сбор военных трофеев (оружия, военной формы, знамен и т. п.)231. Он – единственный член группы, который к моменту своего назначения еще не находился в том месте, где ему предстояло работать, а был специально откомандирован на оккупированную территорию Советского Союза из Германии. Сбор и передача предметов, представлявших военный интерес, видимо, всегда входили в число задач рабочей группы, но доказать это можно только применительно к тому времени, когда в ее составе действовал Вернер Хальвег, – основываясь на его донесениях232.

Кроме немцев в рабочей группе числились и русские специалисты. Главным среди них был новгородский археолог Василий Пономарев, который сотрудничал с немецкой службой охраны произведений искусства на протяжении всего периода оккупации, сначала в Новгороде, а с лета 1942 года в Пскове. Его основная заслуга – систематическая инвентаризация новгородских и псковских икон233, значительно облегчившая последующую их реституцию и идентификацию. За сотрудничество с оккупантами Пономареву грозило суровое наказание, поэтому в 1944 году он покинул Россию вместе с немецкими войсками и до 1970‐х годов жил в Марбурге.

Также из Новгорода были художницы Наталья и Татьяна Гиппиус – сестры русской поэтессы Зинаиды Гиппиус, жившей в эмиграции в Париже, – две пожилые дамы, с которыми, как писал Вернер Кёрте своей жене, «большевизм сыграл злую шутку»234. Они реставрировали иконы и подрабатывали тем, что изготавливали игрушки-сувениры. Сестры сотрудничали с немецкой службой охраны произведений искусства не только в Новгороде, но и по крайней мере некоторое время в Пскове. По понятным причинам, после своего возвращения на родину по окончании войны они это скрывали235. Немецкие войска во время отступления их тоже забрали с собой и вывезли в Германию236. Вернувшись в Новгород, они сначала подпали под подозрение в коллаборационизме, их допрашивали в НКВД, но никакого наказания они не получили. Впоследствии сестры Гиппиус участвовали в восстановлении новгородских музеев и помогали в организации первых послевоенных выставок.

Райнхольд Штренгер описывает случаи, когда командиры воинских частей стихийно, по личной инициативе принимали меры, чтобы спасти культурные ценности. Вопросы компетенций решались уже потом. Так, в ноябре 1941 года приказ позаботиться о произведениях искусства в Петергофском дворце и окрестностях получил искусствовед Харальд Келлер, находившийся в составе подразделения 212‐й пехотной дивизии237. Насколько можно судить по письмам Келлера, командир его дивизии Теодор Эндрес поручил ему, унтер-офицеру, исполнять функции офицера по охране произведений искусства, исходя из собственных соображений и без согласования с командованием группы войск238. Келлер должен был обеспечить сохранность произведений искусства в окрестных дворцах, а кроме того, вернуть те предметы, которые были унесены в штабные помещения и в офицерскую столовую. Об этом Келлер сообщает Вернеру Кёрте в письме, в котором он прямо отговаривает его от работы в службе охраны произведений искусства, характеризуя ее как дело чрезвычайно неприятное239; Келлер и Кёрте были не только коллегами, но и близкими друзьями, хотя и очень отличались друг от друга.

Харальд Келлер родился в Касселе в 1903 году, изучал историю искусств и в 1929 году получил докторскую степень в Мюнхене240. Проработав пять лет стипендиатом и ассистентом в Bibliotheca Hertziana в Риме, он в 1935 году защитил вторую диссертацию и в том же году стал приват-доцентом в Мюнхенском университете. Он считался человеком весьма своевольным по характеру, не питал, как Вернер Кёрте, страсти к военному делу и не был убежденным национал-социалистом. Тем не менее он приспособился к обстоятельствам – в отличие от своей жены Герды, которая была политически настроена более критично и сочувствовала Исповедующей церкви. Служба охраны произведений искусства в Петергофе разочаровала Келлера бессмысленностью ее деятельности, и он предпочел вернуться к обычной службе. В письме к жене он рассуждал так:

На войне я хочу быть солдатом – и ничего больше, раз уж я на фронте. Ради того, чтобы подбирать остатки уничтоженных произведений искусства – сплошь товар 6-го, 7‐го сорта, – я не возьму на себя разлуку с тобой и детьми и с работой всей моей жизни! При таких высоких ставках и выигрыш должен быть соответствующий – а это на офицерской службе вероятнее!241

Поэтому Келлер не ответил в апреле 1942 года Сольмсу, пытавшемуся заполучить его в качестве сотрудника в группу «офицеров-сборщиков» в Пскове, и с облегчением узнал, что командир его дивизии отклонил просьбу Сольмса. 1 июля 1942 года Келлеру присвоили, как он и надеялся, звание лейтенанта. Вскоре, в августе, он был тяжело ранен, а после выздоровления в декабре того же года признан годным к гарнизонной службе и переведен в 423‐й запасной пехотный батальон в Нойбурге-на-Дунае. В начале декабря 1943 года его вновь перевели на Восточный фронт, в 18‐ю армию, в штаб Главного командования 26‐го армейского корпуса. Его последнее зарегистрированное назначение – в распоряжение заместителя главнокомандующего 1‐го армейского корпуса в Кенигсберге242. Ему посчастливилось избежать плена. С 1948 года он занимал должность профессора истории искусств во Франкфуртском университете243.

Еще один уполномоченный по охране произведений искусства, направленный в этот регион командованием армии, временно работал на территории, подведомственной коменданту 584‐го тылового района армии; однако никаких свидетельств его связи с Сольмсом не обнаруживается. Это был историк Артур Карл Зам, родом из Дюнабурга [до 1893 года Динабург, затем Двинск, а с 1920 года Даугавпилс], учившийся в Москве и Киле и получивший докторскую степень в Киле в 1926 году244. По профессии он был учителем. Но летом 1942 года, поскольку он владел русским языком, его в качестве зондерфюрера направили переводчиком в комендатуру города Дно под Псковом245. Как видно из нескольких документов, сохранившихся в архивах Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга, Зам осуществлял в Новгороде изъятие и сохранение икон и других музейных предметов, которые позднее передал военной администрации в Пскове246. Можно предположить, что, как и Келлер в Петергофе, он действовал по приказанию некоего начальника, хотя в его случае конкретные обстоятельства выяснить не удалось.

Из специалистов, работавших в области охраны произведений искусства, только двое были направлены на северо-запад России из Германии. Одним из них был уже упомянутый Вернер Хальвег, другим – Георг Пёнсген. Оба представляли канцелярию начальника армейских музеев. Пёнсген происходил из богатой семьи промышленников, изучал историю искусств и получил докторскую степень в 1924 году во Фрайбурге247, после чего работал в Управлении государственных дворцов и садов в Берлине. На Восточном фронте он вначале вместе с Сольмсом отвечал за сохранность художественных ценностей в окрестностях Ленинграда, но пробыл там всего несколько недель. Поучаствовав в вывозе предметов искусства и в демонтаже Янтарной комнаты, он доложил своему начальству, что его присутствия больше не требуется, так как ситуация на фронтах не свидетельствует о предстоящих переменах – от штурма Ленинграда к тому времени уже отказались, а дворцы, видимо, Пёнсген считал безнадежно утраченными. Вид разоренного Екатерининского дворца в Царском Селе глубоко потряс его; он содрогался от мысли, что ему придется участвовать в дальнейшем его опустошении. В автобиографии, созданной много лет спустя, Пёнсген писал:

Но оставалось еще множество очаровательнейших картин, рисунков, гравюр и предметов декоративно-прикладного искусства, не имевших непосредственно исторического значения, которые теперь, по прихоти превратностей войны, лежали повсюду в жалком, оскверненном виде. Они выглядели как человеческие трупы. Я пробирался мимо них и по ним c чувством ужаса и беспомощности, как на полях сражений, когда свои заставляют идти вперед, а тех, кого постигла смерть, оставлять позади без внимания. Их немота была и осталась несказанной мукой248.

Насколько Пёнсген точно описал, оглядываясь назад через много лет, свое душевное состояние, судить трудно. Но похоже, что его главной целью – и в конечном счете радостью – было не попасть на фронт. Как сотрудник канцелярии начальника армейских музеев он вернулся в Берлин, а когда его ведомство перевели в Вену, он переехал вместе с ним и оттуда отправлялся в экспедиции за экспонатами на югославский фронт. После 1945 года Пёнсген нашел место в небольшом краеведческом музее на Боденском озере. Позднее он перешел в Музей курфюршества Пфальцского в Гейдельберге и оставался его директором до выхода на пенсию в 1964 году249.

Этот обзор сведений о сотрудниках службы охраны произведений искусства подтверждает тезис о том, что не существовало продуманного плана по созданию на северо-западе России армейской службы охраны произведений искусства: она возникла по воле обстоятельств, сложившихся на местах. Решающую роль в этом сыграл граф Сольмс-Лаубах, который благодаря своему общественному положению, возрасту, профессиональной компетентности и хорошим связям сумел устроить все так, как считал нужным. В отличие от армейской службы, Оперативный штаб рейхсляйтера Розенберга и зондеркоманда Кюнсберга действовали гораздо более планомерно, однако им с трудом удавалось отстаивать свои интересы в противоборстве с военными. Эти две организации также работали со специалистами, но такими, которые получили бронь как «незаменимые» и до отправки в СССР уже имели опыт работы по «изъятию и сохранению» предметов искусства или оценке собранных материалов. В 1941–1944 годах на них лежала ответственность за определенную часть культурных ценностей на северо-западе Советского Союза.

Таким специалистом в зондеркоманде Кюнсберга был историк Юрген фон Хен из айнзацкоманды «Гамбург»; он возглавлял форкоманду «Ленинград», затем стал начальником канцлярии в Сиверском, в непосредственной близости от линии фронта. Родился фон Хен в Риге в 1912 году, учился в Тарту и Кенигсберге, где и получил докторскую степень, защитив диссертацию по истории Латвии250. Он прекрасно владел языками, необходимыми для работы в группе, и великолепно знал регион, он участвовал в переселении прибалтийских немцев из Латвии в Вартегау, а затем – и в оценке материалов, в том числе конфискованных в оккупированной Польше. С июля 1941 года он состоял одновременно при Географической службе Министерства иностранных дел и в зондеркоманде Кюнсберга. Фон Хен был убежденным национал-социалистом, членом СС. С 1943 года занимал должность заместителя Вильфрида Краллерта в «Имперском фонде страноведения», то есть служил в РСХА. После 1945 года он продолжил исследовательскую работу, занимаясь историческими темами, но из‐за своего нацистского прошлого так и не смог сделать академическую карьеру251.

В рижском и таллинском бюро Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга работали еще несколько прибалтийских немцев – в частности, историк Ирена Неандер и генеалоги Хельмут Шпеер и Георг фон Крузенштерн. Отличное знание страны и языка обеспечивало им важную роль в деятельности штаба. Крузенштерн – выходец из семьи известного российского путешественника, совершившего кругосветное плавание, – в 1917–1918 годах сражался в Балтийском полку против Красной армии, был убежденным антикоммунистом и сторонником национал-социализма. Как и фон Хен, он помогал организовать переселение прибалтийских немцев «домой в рейх» – в его случае из Эстонии в окрестности Познани. Снова приехав из Германии в родные края, он воспользовался этим, чтобы заняться поиском оставшихся там немецких культурных ценностей и вернуть их прежним владельцам; кроме того, Крузенштерн повсюду в Эстонии собирал материалы по истории прибалтийских немцев, такие как фотоальбомы и церковные книги. На территории России, а также некоторое время в Белоруссии он отвечал прежде всего за сохранность архивов. В период с осени 1941 по зиму 1943 года он посещал Псков, Новгород и все ленинградские пригородные дворцы, периодически тесно сотрудничал с Сольмсом и оставил после себя весьма содержательные заметки о военном времени. После войны он создал в Мюнхене справочный центр для прибалтийских немцев252.

Одним из искусствоведов, прежде ничего не знавших о регионе, но очень активно пытавшихся заполучить в свои руки художественные сокровища русского северо-запада, был уже неоднократно упоминавшийся Карл-Хайнц Эссер; он числился экспертом по искусству при Оперативном штабе рейхсляйтера Розенберга. Эссер учился в Марбурге и получил докторскую степень в Бонне за диссертацию, написанную под руководством Альфреда Штанге253. При посредничестве Штанге он и попал в штаб Розенберга. По заданию штаба он работал, помимо Эстонии, в Бельгии и Украине. Эссер был честолюбивым человеком, активным членом НСДАП. В 1950‐е годы он стал директором Городской картинной галереи и Музея древностей в Майнце, которые под его руководством были объединены в Среднерейнский земельный музей254.

До сих пор остается открытым вопрос о мотивах, приведших к созданию армейской службы охраны произведений искусства в группе армий «Север». Была ли это, как утверждал Сольмс, альтруистическая спасательная операция по защите культурных ценностей от превратностей войны? Стремились ли создатели этой службы по примеру Вольфа-Меттерниха, служившего при командовании немецких войск во Франции, помешать другим нацистским ведомствам присваивать культурные ценности на оккупированной территории? Или, может быть, командование группы армий «Север» или Верховное командование сухопутных войск имели собственный коллекционерский интерес, или он появился у них во время оккупации?