Читать книгу Убийства и прочие мелочи жизни - ЕленаА. Миллер - Страница 1

– И такая, знаешь ли, друг мой, тоска наваливалась на меня порой, что хотелось бежать без оглядки из этого города! – с горечью изливал душу своему собеседнику Карп Палыч. Он отпил еще глоток кофе из маленькой голубой чашки и вздохнул.

Рядом, в плетеном кресле расположился худой рыжебородый священник, который внимал Карпу, прикрыв глаза и подставив солнцу узкое лицо. Слушал он молча, но после этаких слов, нахмурил бровь и произнес:

– Амвросий Оптинский говорит: «Печаль, по духовным причинам бывающую, апостол называет полезной весьма: «печаль, яже по Бозе, – говорит он, – покаяние не раскаянно во спасение соделовает» … Печаль же, по мирским причинам бывающая, весьма вредна. Она, по слову апостола, смерть соделовает не только душевную, но и телесную…»

Карп хрюкнул в чашку и жалобно закашлялся. Поп замолк, открыл глаза, быстро перегнулся через подлокотник и несколько раз стукнул друга по спине белой ладонью.

– Вот меня Господь и наказал! – отдышавшись, проговорил Карп Палыч. – Я все страдал, что городок у нас больно уж тихий и смирный. За год, бывало, ничего не произойдет… Такая уж тоска смертная! Вот я и получил теперь!! Как в страшном фильме – убийство, кража, привидения с призраками… И все в моем доме!!

Пухлые губы Карпа Палыча подозрительно задрожали, а круглые очки чуть запотели. Отец Косьма опять откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза:

– Принимай испытания со смирением. Господь все управит! А привидения с призраками – бесовщина… Как только полиция дела свои закончит, так дом твой заново освятим, всё и пропадёт…

– Спасибо тебе! – отирая блестящий лоб платком, прочувствованно проговорил Карп. – Один ты у меня…

Из-за угла старинной постройки серого камня вышла женщина лет шестидесяти с небольшим, и направилась к разговаривающим. Она была невысокой, плотной, по-деревенски неторопливой. Наряд ее соответствовал напряженной обстановке на Нижней улице города Скучного – поверх темно-серого платья был надет черный бархатный жилет, под цвет траурного платка. В руках женщина несла пластмассовое зеленое ведро и кучу тряпья.

Подойдя к сидящим на открытой веранде мужчинам, она степенно поздоровалась и спросила:

– Ну что, полиция уехала?? Можно уже мыть?

Карп Палыч болезненно сморщился, вскочил со стула и торопливо ушел в сторону низкой каменной арки в левом крыле дома.

– Мой уже! – махнул рукой отец Косьма, проводив взглядом хозяина.

Женщина повернулась было к входной двери, но её остановил вкрадчивый голос священника:

– Александра!! Ну-ка подожди!

– Ну… – Александра скосила глаза на попа, взгляд ее сделался настороженным.

– Племянник твой как себя чувствует? Здоров?

– Здоров, батюшка, всё слава Богу…

– А в Москве какие новости?

– Ну… какие…? Кто эту Москву разберет. То дожди, то правительство. Да я с племянником еще и не разговаривала совсем.

– Как это? – поднял бровь отец Косьма. – Он уж четвертый день у тебя гостит.

– Мало ли что, четвертый день… Как с вокзала пришел, в баню сходил, так и упал спать. Все и храпит, как самосвал. Встанет, водички выпьет, пирожок надкусит, и опять на бок.

– Ого! Силен!

– Силен, батюшка… Вчера вечером проснулся, водички опять чуть выпил, подошел к окну и спрашивает: «А что, тетушка, девки у вас в городе есть?» Ну, я перекрестилась, и говорю: «Милый мой, вмиг сыщу! Да смотря на что тебе девки. Книжки с ними читать будешь?» Молчит. Я оглядываюсь – а он уж опять на кровать упал и спит…

Отец Косьма в задумчивости наматывал конец бороды на палец. Потом прищурил хитрый водянистый глаз:

– Ты рассказывала, он у тебя в полиции служит?

Александра сухо собрала губы в розочку и решительно повернулась к двери.

– Постой! – приподнялся в кресле поп. – Сама видишь, что тут у нас случилось! Боюсь я, наш Толька не справится с этаким делом. Шутка ли – убийство с ограблением! А твой Данила вмиг бы сообразил – что к чему.

– Не Данила, а Даниил. – сквозь губы процедила тетка Александра. – Это первое. А второе – пусть ребенок спит! На недельку всего выбрался! Мне сестра с Москвы звонила, Христом-Богом просила, чтобы я за ним приглядывала. Третий год без отпуска!! Работает без графика, дома телефон гремит не переставая, пропади он пропадом этот ваш Уголовный розыск!

– Ребенок! – фыркнул батюшка. – Сколько ему – на четвертый десяток дело пошло?

Тетка Александра возмущенно поправила концы платка и вошла в дом, громко стукнув пластмассовым ведром об косяк двери.

– На все воля Божья… – спокойно пробормотал отец Косьма, усаживаясь назад в кресло. Но тут его взгляд привлекло движение на Нижней улице, часть коей была хорошо видна с холма, на котором стоял старый Храмовый комплекс города Скучного.

До революции в нем жило до сотни монахов, было большое хозяйство, стоящий чуть поодаль храм Косьмы и Дамиана практически не бывал заперт… Теперь же здесь находился «Музейно-исследовательский центр». Часть построек стояла в руинах, часть начали, не торопясь, реставрировать. Карп Палыч – директор и хранитель музейного комплекса, работал и жил в старом певческом корпусе, расположенном в каменном двухэтажном доме тут же.

Нижняя улица города Скучного (как и Верхняя улица города Скучного) находилась в так называемом старом городе. Здесь не было четырехрядного автомобильного движения, слепых штампованных высоток, модерновых уродливых супермаркетов из синего стекла и бетона, летних кафе с пластмассовой мебелью, буйно плодящихся в новых микрорайонах. Все эти урбанистические прелести обошли стороной старый город, сохранивший патриархальный вид и тишину.

Отец Косьма, наматывая по привычке кончик бороды на палец, с любопытством наблюдал за тем, что происходило у дома тетки Александры, которая в это время с шумом набирала воду в ведро на кухне, в доме за его спиной.

У самого крыльца Александринова дома, лихо свистнув тормозами, остановилась полицейская машина.

– Хм…! – чуть слышно озадачился поп, приготовившись наблюдать дальше.

Из автомобиля, отдуваясь, выкатился участковый уполномоченный Анатолий Ильич Богатырев, среди своих, для краткости, называемый Толиком. Он доводился племянником сердечной подруге тетки Александры – Анне, живущей через три дома.

Толик, живой, упругий, как накачанный мяч, подскочил к дому, постучал в дверь, выставив ухо, подождал ответа. Потом постучал еще раз, уже требовательнее.

Дверь безмолвствовала. Тогда Богатырев резво подбежал к окну, придвинул уличный ящик и аккуратно привстал на него одной ногой, оттопырив круглый зад.

Фуражка на голове у Толика держалась чудом, на самом крае затылка в любое время года, под немыслимым углом, вызывавшим всегда неподдельный интерес у отца Косьмы.

Сейчас Толик, сдвинув фуражку совсем назад, так, что казалось – она висит вниз головой, с напряжением разглядывал комнату сквозь щель в занавесках. Наконец, он радостно крякнул и стукнул себя рукой по колену. Через секунду он опять был у входа. Подергал за ручку и с восторгом обнаружил, что дом не заперт. С громким воплем: «Здоровьичка дорогим гостям!!» он исчез за дверью.

На веранде позади отца Косьмы послышались шаги. Тетка Александра подошла к ступеням, чтобы выплеснуть черную воду из ведра. Подняв голову, она посмотрела на свой дом и вскрикнула! Ведро вслед за струей полетело в траву.

– Ах ты, шельмец! – горько закричала она, спрыгивая со ступеней. – Вот я сейчас задам этому прохвосту!!!…

Она, прихрамывая, побежала за дом, к спуску с холма.

– На все воля Божья! – умиротворенно заключил отец Косьма, прикрыл глаза и подставил узкое лицо солнечным лучам…

…Марья рыдала. Давно.

Утешить ее не было никакой возможности. Глафира, оставив все попытки успокоить подругу, тихо сидела рядом с ней, подперев щеку рукой и глядя в распахнутое окно.

За окном цвел и благоухал июль. Извержение трав из земли этим летом походило на стихийное бедствие! Синие колокольцы выросли необыкновенно – высотой в метр! Белые зонтики борщевика поднялись выше крыши старого корпуса и заслоняли солнце не хуже настоящих зонтов. Вьюнки, усы горошка всех фасонов и расцветок захватывали в густой плен всё свободное пространство стен, арок, чугунных завитушек старого забора и кладбищенской ограды. От всего этого пестрого великолепия поднималось горячее марево, пронизанное стрекотом ошалевших кузнечиков. Летали бабочки. Тяжело гудели озабоченные пчелы и шмели. Парило.

– Маша! – негромко позвала подругу Глафира, снимая локоть с подоконника. – Хочешь, я чаю заварю?

– Кто? Кто мог это сделать? – задыхаясь от рыданий, в сотый раз спросила Марья. – Кому он помешал? Почему всегда погибают хорошие, красивые, честные люди?? Где справедливость?

Глафира не знала ответа. Она тихонько прошла в дальний угол мастерской и открыла скрипучую дверцу допотопного буфета. Там, на полке, среди миллиона пакетиков и баночек нашла коробочку с надписью «Валериана» и бросила три щепотки травы в чайник.

– Как мне теперь жи-и-иить? – закрывшись платком, вопрошала Марья. – Где я теперь такого жениха найду? Нет таких больше!!!

– Нет таких больше, – как эхо повторила Глафира, присаживаясь рядом на кованый медью огромный сундук. В руке она держала дымящуюся чашку. – Вот, выпей.

Марья сделала глоток и возмущенно поперхнулась:

– Что это за гадость??

– Чай с ромашкой и валерьянкой…

– Фу! Хоть бы сахару больше положила!! И так жизнь горше дёгтю…

Глафира послушно вернулась к буфету. Марья снова зарылась в платок:

– Пожениться хотели на будущую Троицу!! В Москву уехать! Целый год гуляли вместе! На озеро ездили! Полный альбом фотографий остался! Как мне теперь одной его разглядывать??

– Ну почему одной? – негромко спросила Глафира, опять протягивая ей чашку. – Я же с тобой осталась. Вместе будем глядеть.

Марья опять сделала глоток и дернула рукой, расплескивая чай себе на подол, на сундук и на подоконник:

– Смерть моя! Один сахар! Хуже бабкиного варенья!

Глафира вздохнула и пошла за тряпкой. За окном послышался легкий шум. Маша выглянула на улицу и охнула:

– Отец Косьма!..

Глафира бросила тряпку, нащупала на плечах спавший платок, быстро повязала его, спрятав волосы со лба. Маша высморкалась, попыталась стереть с ресниц слезы, но только хуже сделала – губы ее снова затряслись…

Отец Косьма быстро шел по узкой тропинке, сбивая лепестки цветов длинным черным подолом. Он пересек задний двор бывшей трапезной, ныне художественной мастерской, и без стука открыл дверь. Молодые женщины молча встали перед ним, опустив руки.

– Чем это у вас пахнет? – спросил отец Косьма, втянув воздух острым носом.

– Это чай, батюшка. С валерианой. – обреченно сказала Глафира. – И с сахаром…

– Ну, плесни мне немного. А то что-то у меня от всех этих дел в груди давит.

Глафира с опаской достала из буфета чистую чашку.

– Как ты, Марьюшка? – бесстрастно спросил отец Косьма.

– Ыы-ы-ыыы… – ответила Марья, выхватывая из кармана мокрый платок.

– Ну, вот что! – припустив в голос строгости, продолжил поп, принимая из рук Глафиры чашку и чайник. – Пойдем сейчас ко мне. Поговорим!

Марья кивнула. Отец Косьма, снял с чайника крышку, вылил туда содержимое чашки и с наслаждением присосался к носику.

– Э-эх! – с душой крякнул он, прижимая к худой груди руку. – Молодец Глафира, знаешь всегда, чем пробрать!

Он опять припал к носику, закрыв глаза. Женщины переглянулись и тут же потупились. Когда в пустом чайнике засвистел воздух, отец Косьма перевел дух и строго взглянул на большой стол с кистями и баночками.

– Работа стоит? – сдвинул он бровь, продолжая обращаться к Глафире. – Марью я с собой увожу, а ты за двоих дело делай. Мне иконы к празднику нужны.

Та послушно кивнула и протянула священнику сложенные для благословения руки.

Марья и отец Косьма ушли.

Глафира устало опустилась на сундук, опершись затылком на прохладную каменную стену, и застыла, глядя в окно.

События сегодняшнего дня всколыхнули весь старый город, подняли на ноги Нижнюю и Верхнюю улицы, сделав атмосферу совершенно немолитвенной. А в таком настроении писать икону Глафира не могла, да и не умела…

***

…Сегодня утром, к половине восьмого, подруги шли в иконописную мастерскую через Тополиную аллею, со стороны храма. Настроение было неплохим! Они болтали о погоде, о том, что хорошо бы уже прийти дождям, а то в огородах весь урожай на корню сохнет, о всяком прочем.…

Первый раз нехорошо защемило у Глафиры сердце, когда увидела она, что калитка на кладбище открыта. То есть она была закрыта, но замок висел на ограде рядом, замкнутый не как положено. Такого быть не могло. Такого быть не могло никогда! Отец Косьма, настоятель храма, следил за калитками и другими дверьми вельми ревностно. На ночь всё запиралось.

Только Глаша собралась сказать об этом подруге, как та ускорила шаг, и первая завернула за угол директорского дома.

Марья привычно подбежала к окну с темной фиолетовой шторой, на первом этаже. Это была комната сотрудника музея Алексея Гавриловича, ее жениха. Каждое утро она стучала по стеклу, и через полминуты из-за шторы появлялось круглое радостное лицо и радостно кивало: «Мол, все в порядке, проснулся!»

Глафира, не дожидаясь окончания ежедневного ритуала, прошла под арку, достала ключи из сумки, приблизилась к двери мастерской… Маши все не было… Глаша замешкалась открывать дверь, оглянулась назад – не появилась ли та под аркой.

Никого. Странно. Опять неприятно стиснуло сердце…

И вот тут она услышала этот ультразвуковой визг подруги! Даже колени подогнулись от неожиданности, страха и неприятнейшего предчувствия. Где-то в области желудка поднялась и тут же схлынула горячая волна. Крик шел от директорского дома.

Глафира бросилась назад.

Маша сидела на земле под окном, закрыв глаза руками.

– Что случилось? – Глаша опустилась рядом на колени и попыталась оторвать холодные ладони подруги от ее лица. – Что? Что?

– Ой, Глашенька… – бормотала та, тяжело оседая набок – Ой! Горе-то какое!!…

Глаша вскочила на ноги, бросив на земле и ключи и сумку, с опаской приблизилась к окну. Оно располагалось высоко – подоконник находился почти в двух метрах от земли. Женщина прислушалась. Где-то в глубине дома раздался стук двери, шаги, звук падения небольшого предмета. Наверху бубнило радио.

Но в комнате Алексея стояла тишина…

Глаша поставила ногу на выступ камня в стене, ухватилась руками за край ржавого подоконника, заглянула в окно. Ничего не было видно… Глафира переступила ногами на камне, устраиваясь поудобнее, приблизила лицо к самому стеклу.

В комнате царил беспорядок… На полу лежало сдернутое с дивана покрывало. Разбитая настольная лампа висела вниз головой, зацепившись шнуром за край стола. Оконные блики от солнца и качающихся веток дерева мешали разглядеть всю картину полностью. Но Глаше понадобилось немного времени, чтобы увидеть главное – мертвое круглое лицо со страшным оскалом, глядевшее прямо на нее откуда-то снизу, из-за покрывала. Рядом, вывернутая под неприятным углом, высовывалась окровавленная белая рука.

В дверь комнаты раздался настойчивый стук. Еще и еще! Из коридора послышался далекий голос Карпа Палыча, некоторые слова даже можно было разобрать:

– Открой! Кричал… кричал кто-то… Алексей! Это у тебя…?

Карп стучал и выкрикивал что-то еще… Пальцы у Глаши свело от страха и напряжения. Она спрыгнула вниз и, путаясь в длинном черном платье, бросилась за угол – на веранду, к входу в дом.

Через секунду она уже со всей силы барабанила в дверь:

– Карп Палыч, миленький, открывай дверь скорее! Алёшу убили!! Маше плохо – вызывайте врача!

На Нижней улице, позади Глафиры, начался средней силы переполох.

На крыльцо выходили люди, переглядывались, слышались вопросы и ответы:

– Кричали!

– Где кричали?

– Убили! Карпа убили!

– Да нет! Карп у врача! Машу убили!

– Убили…

– Убили… – эхом полетело по городу…

Кто-то уже открывал калитку шестого дома и колотил в окно:

– Нюра! Нюрка! Где твой Толик, будь он неладен!

Из-за дома появилась тетка Анна с наполненным мелкой морковью эмалированным тазом в руках. Лицо у нее было озабоченное:

– Кто тут? Заполошные! Что кричите с утра?

– Звони племяннику! Происшествие у нас! Карпа убили!

– А-а-ах! – таз полетел на траву, Анна схватилась за голову перемазанными землей ладонями и кинулась к дому. Потом всплеснула руками, остановилась, задрала подол юбки и достала из кармана надетых под ней джинсов мобильный телефон. Непослушными пальцами начала нервно нажимать маленькие кнопки…

Глафира не видела ничего этого. Она не переставала стучать и звать директора. Наконец, внутри залязгала щеколда, дверь дрогнула и поползла вперед. Из-за нее показалась голова Карпа. Он задыхался:

– Что? Глаша, ничего не пойму! Открывай врача, вызывай дверь!! Кого убили?

– Лешу убили! Иди, посмотри! Мы с Машей в окно видели!

Из-за монастыря уже бежали люди, тяжело дыша от быстрого подъема на холм.

– Жив Карп!

– Жив!

– Кого ж убили?

– Бегите к Маше! – махнула рукой за угол Глаша. – Плохо ей!

Сама она втолкнула Карпа обратно в дом:

– Звони! Скорее! Врача! Полицию!

Во дворе слышалась тревожная многоголосица. Не переставая пищали и пели на все лады сигналы мобильных телефонов. Лаяли ошалевшие собаки. Негромко, и пока несмело, как на распевке перед службой, тоненько запричитали бабы… И тут, завершив картину, заполняя собой все душное раскаленное пространство, протяжно и глухо ударил церковный колокол… Голова у Глаши закружилась, стены старого дома потеряли перпендикулярность, перед глазами все поплыло, она тихо всхлипнула и лишилась чувств…

…Разлепив ресницы, первое, что смогла разобрать Глафира в полутьме комнаты, было лицо участкового уполномоченного Толика. Оно нависало над ней двумя внушительными щеками и горящими, совершенно круглыми глазами. У самого уха кто-то жалобно застонал… Глаша приподняла голову – рядом с ней на старом диване лежала Маша. Её веки чуть заметно дрогнули.

– Ну, слава Богу! – участковый уполномоченный Толик снял фуражку и нервно вытер рукавом лоб. – Двумя трупами меньше!

За его спиной радостно загалдели… Толик обратился к какому-то молодцу в полицейской форме:

– А ты говорил – холодной водой из ведра окатить! Вот! – сами оклемались! – он опять навис над диваном. – Ну, барышни, я с вами сам чуть не помер! Приезжаю – а тут полный концерт и все билеты проданы! Все кричат, плачут, остальные – лежат как мертвые!

Глафира попробовала приподняться. Толик услужливо сгреб ее в охапку и рывком посадил.

– Мы уже в окно заглянули… – начал было Толик, но его перебил негромкий голос из недр дома.

– Анатолий Ильич! Идите! Мы дверь вскрыли…

Наступила тишина. Люди в форме передвинулись в холл. Толик нахлобучил фуражку на затылок и неожиданно повалил Глафиру назад на диван:

– Вы, вот что… девушки.… Отдыхайте пока! А я пойду, погляжу, что на вверенном мне участке творится! – после этого он быстро вышел из зала и плотно закрыл за собой дверь.

Глафира села, подобрав колени под подбородок. Было страшно и душно. За стеной ходили и переговаривались люди. Кто-то жалобно вскрикнул…

Через некоторое время Маша открыла глаза и тут же попыталась вскочить, Глаша с трудом удержала ее.

– Ты лежи, Машенька… Хочешь, я подушку тебе принесу?

– Где он?

– В своей комнате. Дверь недавно вскрыли… Там и Толик наш, и еще ребята из нового микрорайона.

Маша тихо лежала, глядя в потолок сухими глазами.

Глаша неслышно подошла к самой двери и прислушалась:

– Ходят, ботинками стучат… Карп что-то им рассказывает… – сообщила она шепотом. Вдруг она отскочила к дивану и поспешно села.

Дверь распахнулась, вошел бородатый доктор в синем халате с эмблемой «Скорой помощи» и таких же широких штанах. В руках у него был громоздкий пластмассовый чемодан.

– Здгавствуйте, багышни! – бодро сказал он. – Анатолий Ильич попгосил вас осмотгеть!

Из-за его спины в дверь протиснулся отец Косьма и недовольно произнес:

– Что их осматривать, они не достопримечательности… – потом обратился к подругам. – Ну-ка подымайтесь! Идите молиться! Сразу полегчает!

– Ну, знаете ли! – возмутился синий доктор, повернувшись к священнику. – Это антимедицинские методы! У них может быть шок!

– С шоком мы справимся! – пообещал ему отец Косьма, подталкивая подруг к дверям. – А вот с последствиями от ваших уколов – неизвестно! Еще проверить надо, что вы в своих ампулах возите!

– Возмутительное мгакобесие! – воскликнул доктор, поправляя очки. Но дверь комнаты уже закрылась…

Большую часть дня Глафира и Марья провели в своей мастерской, где сначала, действительно, усердно молились. Молитва и правда помогла. Через какое-то время Маша перестала дрожать, на щеках ее сквозь мертвенную бледность проступил легкий румянец, а из глаз, наконец, хлынули слезы…

***

…Глаша отвернулась от окна. Солнце уже перебралось через крышу монастыря и теперь заливало внутренний двор, слепя глаза.

В воздухе стояла колом предгрозовая духота. Далеко над лесом, у самой линии горизонта ясно обозначилась грязно-сизая полоска. Шмели и бабочки спешно прятались в тайные убежища. Раскаленный воздух замер.

Внезапно Глафира услышала приближающиеся шаги… И точно, из-под низкой арки появился Карп Палыч и направился через внутренний двор прямиком к мастерской.

Глаша поправила платок и поспешила открыть дверь нежданному посетителю.

– Это я! – треснувшим голосом сказал Карп, щурясь после яркого солнца. – Я вот о чем хочу вас попросить…

Карп скользнул взглядом по безлюдной мастерской, заглянул во вторую комнату, не увидев нигде Марьи, удивленно спросил:

– А Маша где?

– У настоятеля. На утешительной беседе.

– Это он может… – одобрительно кивнул Карп, нервно переступил с ноги на ногу. – Хорошо… Я вот о чем хотел вас попросить… – Карп опять замялся, снял очки, зачем-то начал протирать их галстуком. – Видишь ли, Глаша… Я человек одинокий… Впечатлительный… Нервный! Не могу я один в доме находиться, после того, как Алексея… Ну, сама понимаешь… Хочу я, чтобы вы с Машей пожили в монастыре, пока все не уляжется. Дом большой, места всем хватит. Вы за мной присмотрите, я за вами. И в мастерскую ходить недалеко… А?

Директор музея, окончив сбивчивую речь, поднял на свою собеседницу несчастные глаза, на что Глаша молча пожала плечами. Взгляд ее не изменился, и понять по лицу ее отношение к этой просьбе было невозможно… Но через несколько секунд она спокойно ответила:

– Я поговорю с Машей. Думается мне, Карп Палыч, проблем с ней не возникнет. Ей тоже сейчас лучше быть в компании, дома-то одной еще хуже… Так что, поживем у тебя, не волнуйся.

– Вот и славно! – заметно повеселел Карп. – Просто гора с плеч… Я…

За окном раздался топот босых ног и радостный вопль:

– Теть Глаша!! Дядя Карп!

Они выглянули на улицу. Утопая в высокой траве, на солнышке пританцовывал маленький Егорка из двенадцатого дома.

– Чего тебе, Егор?

– Дядя Толик велел передать, чтобы вечером все в монастыре собрались – следствие проводить! – с восторгом прокричал мальчишка. – Инспектор из Москвы будет! Во-о-от такой высокий! – Егорка встал на цыпочки, вытянулся в струнку и руки вскинул высоко к небу, растопырив вымазанные малиной ладошки.

Глафира с трудом подавила улыбку:

– Спасибо, Егорушка. Обязательно придем! А ты иди лицо вымой и руки! А то мать тебе опять уши надерет за то, что малину без спросу обрывал.

Егорка охнул, глянул на ладони и стремглав бросился со двора.