Читать книгу Убийства и прочие мелочи жизни - ЕленаА. Миллер - Страница 6

Небо опять затянуло небольшими тучками. Они рассеялись от горизонта до горизонта, не давая лучам солнца надолго пробиваться сквозь их строй.

– Интересно, будет ли дождь? – поднял взгляд Гирс.

– Будет. – уверено ответила Глаша. – Но позднее, ближе к ночи.

Они шли по Тополиной аллее, изредка поглядывая через забор на кладбище, растянувшееся справа. При свете дня оно выглядело совсем не так, как в грозовую ночь.

Даниил в конце концов передернул плечами:

– Бр-р-р… Признаться, не люблю кладбища!

– Что ты еще не любишь? – в голосе Глаши слышалось искреннее любопытство.

– Не люблю, когда что-то не получается. Просто ужас как не люблю!

Глафира рассмеялась.

– Что еще?

– Не люблю, когда кому-то плохо. Не люблю, когда лгут. Этого не люблю и никогда не прощаю.

– Еще что?

– Не люблю разочаровываться, неважно в чем – в деле, в человеке, в мечте… Я после этого болею. Хорошо, что это происходит со мной нечасто. Но все равно, я приучил себя не питать иллюзии. Очень просто – нет иллюзий – нет разочарования.

– И это все?

– Нет. Очень не люблю по вечерам быть дома один. Поэтому я всегда на работе!

Они опять невесело рассмеялись.

– А что ты любишь?

Даниил задумался. Потом пожал плечами и неуверенно сказал:

– Люблю, чтобы все получалось. Причем, сразу!

Глаша улыбнулась:

– Это я уже поняла. Что еще?

После этого вопроса они шли молча достаточно долго, после чего Даниил с легким удивлением в голосе произнес:

– Ты поставила меня в тупик. Оказывается, я никогда не задумывался над этим. Люблю, чтобы все было хорошо. Я плохо переношу душевный дискомфорт.

– А часто у тебя бывает душевный комфорт?

– Я создаю его волевым усилием. – усмехнулся инспектор. – Нет иллюзий – нет разочарования – значит, уже все хорошо!

– Ловко! – с легким оттенком зависти произнесла Глаша. – Я так не умею…

– У меня были хорошие учителя…

В аллее на пару минут повисло горькое молчание. Наконец, Глафира печально произнесла:

– Понимаю.

– Спасибо.

– А почему ты не вспомнил, что любишь фарфор? – Глаша бросила на собеседника заинтересованный взгляд.

– М-м… Это другое. Фарфор – это моя слабость. Их у меня очень мало. И я в них никому не признаюсь.

– Почему же ты не посмотрел статуэтки в кабинете Карпа?

– Потому что я был при исполнении. При исполнении у меня не бывает слабостей, я никого не люблю, и меня никто не любит. Так нужно! Иначе нельзя сделать дело.

– Людей нужно любить всегда, даже при исполнении. – сведя брови в черную молнию, растеряно проговорила Глаша. – Я так думаю. Иначе…

– Хирург тоже любит людей. Но при исполнении он просто делает дело. Заткнув подальше все эмоции. Иначе нельзя. Нам труднее, чем хирургам.

– Почему?

– Потому что им пациенты говорят правду. И это нормально. А нам – лгут. И это тоже нормально.

– Почему?

– Они лгут из страха. Они боятся быть наказанными – неважно за что. У каждого, даже очень хорошего человека есть «скелет в шкафу», и он боится, что это вылезет наружу. Поэтому он возводит вокруг себя баррикады – из новой лжи, которая должна защитить его. Такова человеческая природа.

– Странно.

– Что?

– Отец Косьма говорит то же самое, только, другими словами.

– Ему тоже легче, чем нам.

– Почему?

– Это элементарно. Потому что он может… и даже должен простить. А я – нет. Не имею права.

– Хороший ты человек, инспектор Даниил Гирс. – очень неожиданно, после напряженного молчания, сказала Глаша, глядя на дорогу. – Я буду за тебя молиться. Веришь?

– Верю. – помедлив, ответил Даниил. – И меня это пугает. Боюсь, ты будешь самой большой моей иллюзией…

– Пришли! – сменила вдруг тон Глафира и свернула влево.

Аллея закончилась. Они очутились на пригорке, с которого открывался вид на Усадьбу, окруженную некогда прекрасным садом. За ним виднелся полукруглый мост Лебяжьих прудов.

– Нам сюда! – отвлекла его от созерцания прекрасной картины Глаша, и потянула за рукав.

Они пересекли неширокую проезжую часть, спустились к белому дому, утопающему в зелени, открыли калитку. Под ноги им метнулся серый ком шерсти и радостно залаял.

– Фу, Сникерс. Иди на место! – Глафира почесала ком шерсти за ухом и тот, радостно виляя всем телом, умчался в заросли сирени.

– Ключ под ковриком? – скептически улыбнулся Даниил.

– Нет. В кармане.

Они вошли в дом, Сникерс, даже во время бега не перестававший вилять всем телом, тоже умудрился продраться в комнату, проскользнув между ботинком Даниила и плинтусом.

Московский инспектор с интересом рассматривал скучновский дом, принадлежавший одинокой молодой даме.

В нем присутствовали все атрибуты романтической сентиментальности – и белые обои в золотой горошек, и розовые шторы, отделанные атласной лентой, и большой камин с кружевной решеткой, и картины с букетами цветов на стенах.

– Неплохой дом. Интересно, кто это здесь оставляет такое наследство? – ехидно спросил Даниил.

– Родители. – безо всякого выражения ответила Глаша. – Хочешь кофе? Мы с Машкой недавно хорошее кофе купили в новом микрорайоне.

– Хочу. А что случилось с родителями?

– Не знаем. У меня ведь почти такой же дом, дальше по улице. Только не из белого, а из красного кирпича. А родители пропали во время перестройки.

– Как это – пропали?

– Обыкновенно. Собрались в Москву на два дня. Сели в автомобиль, все вчетвером – мои родители и Машины. Помахали нам рукой, велели ни в коем случае не пить сырой воды. И уехали.

– И всё?

– Все. Нам тогда еще и шестнадцати лет не было.

– Но как же… – задохнулся Даниил. – А розыск? Следствие? Сколько лет прошло?

– Много. Почти семнадцать.

Даниил, затолкав руки в карманы, нервно измерил шагами большую кухню.

– Хороший дом. – еще раз сказал он. – Они у вас коммерцией что ли занимались?

– Да. В начале девяностых хотели кирпичный заводик открыть. Уже собрали деньги.

– Понятно… – выдохнул инспектор. – Тогда все понятно. И как вы – одни…?

– Нас тогда отец Косьма очень поддерживал. У него матушка замечательная, добрая. Они практически сразу забрали нас к себе. У нас ведь с Машей кроме этих пустых хором ничего тогда не осталось. Близкой родни нет, денег ни копейки… А в домах… – Глаша усмехнулась. – Даже окна вставлены не были!

– А свои дети у вашего батюшки и матушки есть?

Глаша подняла вверх четыре пальца.