Читать книгу Халас. Книга вторая - Элиз Вюрм - Страница 4

– Мне понравились слова; «Понимание свободы имеет несколько смыслов… Первый – … свобода воли, выражающаяся во внутреннем самоопределении личности перед лицом выбора прежде всего между добром и злом… Над этой свободой человека не властен никто: ни другой человек, ни общество, ни законы, ни какая угодно власть, ни демоны, ни ангелы, ни Сам Бог… Второе измерение свободы – свобода духовная. Она, в отличие от внешней свободы, означает власть человека над своим эгоизмом, своими страстями, греховными чувствами, желаниями – над самим собой… Христианство… в принципе отрицает возможность существования какой-то абсолютной свободы… в человеке»18… Я поняла тебя; ты хотел быть свободным!

– Капабланка рассказывал, – Хосе Рауль Капабланка, шахматист… «Однажды я участвовал в турнире в Германии, когда ко мне подошел мужчина. Решив, что ему нужен всего лишь автограф, я потянулся за ручкой, но тут мужчина сделал поразительное заявление: «Я решил шахматы!». Я стал благоразумно отступать, на случай, если мужчина был столь же опасен, сколь и безумен, но он продолжил: «Спорим на пятьдесят марок, что если вы пойдете со мной в мой гостиничный номер, я смогу это доказать». Что же, пятьдесят марок есть пятьдесят марок, так что я решил быть снисходительным, и проводил мужчину к его номеру.

Оказавшись в номере, он уселся за шахматную доску. «Я всё понял; белые ставят мат на 12 ходу независимо ни от чего». Я играл черными возможно чересчур осторожно, но обнаружил, к своему ужасу, что белые фигуры координируются как—то странно, и что я получу мат на 12 ходу!

Я попробовал снова, разыграв на этот раз совершенно иной дебют, из которого в принципе невозможно было попасть в такое положение, но после серии очень странно выглядящих ходов, я снова обнаружил своего короля окруженным, и мат должен был прийтись на 12 ход. Я попросил мужчину подождать, а сам сбегал вниз и позвал Эммануэля Ласкера, который был чемпионом мира до меня.

Он был настроен крайне скептично, но согласился хотя бы прийти и сыграть. По пути мы наткнулись на Алёхина, который был текущим чемпионом мира, и вот все трое мы вернулись в тот номер.

Ласкер не рисковал, но играл настолько осторожно, насколько это вообще возможно, и, тем не менее, после причудливой, бессмысленно выглядящей серии маневров, обнаружил себя зажатым в матовой сети, из которой не было выхода. Алёхин тоже попробовал, но опять же не преуспел.

Это был какой-то кошмар! Вот они мы, лучшие игроки в мире, люди, посвятившие все свои жизни игре, и вот теперь всё кончено! Турниры, состязания, всё – шахматы решены, белые побеждают…

Тут один из друзей Капабланки вмешивается, со словами: «Погодите минутку, я никогда ни о чём таком не слышал! И что случилось дальше?».

– Как что, мы его убили, конечно!».

Они улыбнулись друг другу, Лино и Элизабет.

– Я хотел его убить, «конечно» – «свой тёмный дух», как Каин; «Я был зачат в дни первых слёз о рае,/ Когда отец ещё скорбел о нём,/ А мать была ещё под властью змия./ Я сын греха; я не стремился к жизни,/ Не сам создал свой тёмный дух»…

Они курили сигару с ароматом рома, её звали «Gurkha», эту сигару.

– Знаешь… как это, Бог и Дьявол в человеке? Тоска! Тоска из-за «не вечности радостей земных»…

Элизабет поняла Лино, улыбнулась.

– «Спиноза19 любил латинское выражение „sub specie aeternitatis“, что означает „с точки зрения вечности“. Он говорил, что ежедневные проблемы кажутся не такими страшными, если взглянуть на них с точки зрения вечности»20…

Она усмехнулась.

– Я читаю Агамбена, – Джорджо Агамбена; «Некий арабист Массиньон, который ещё в молодости, живя в мусульманской стране, обратился в католицизм, основал сообщество, которое он назвал арабским термином, означающим замещение, – „Бадалья“. Члены этого сообщества давали обет жить, замещая собой любого, то есть быть христианами, занимая место другого. Это замещение можно понимать двояко. Так, в падении или в грехе другого можно видеть лишь возможность собственного спасения: если исходить из некоей абстрактной и малоубедительной экономики возмещения, гибель всегда уравновешивается избранием, падение – вознесением. (Если следовать этой логике, то проект „Бадалья“ оказывается всего лишь неким запоздалым искуплением вины Массиньона перед его гомосексуальным другом, покончившим с собой в казармах Валенсии, – друга, от которого Массиньон вынужден был отдалиться в момент принятия католицизма). Но феномен „Бадальи“ допускает и совсем иную интерпретацию. Согласно замыслу Массиньона, заменить кого-то на самом деле не означает восполнить некий его недостаток или исправить его ошибки, но это означает целиком перенестись в другого – такого, каким он и является, для того, чтобы саму его душу, само его существование или имение-места открыть для Христа»21… Забавно, да? Куда приводит вина…

– В ад, – Задумчиво сказал Лино. – В ад Сожалений!

Они пришли без приглашения, две женщины. Они выглядели замёрзшими и уставшими.

Они выглядели так, словно снега Сен-Шарля были пустыней, и они шли бесконечно долго, уже без надежды.

– Меня зовут Мораг, – Сказала Лино, та, что старше, та, что с надменным взглядом. – Мораг Маклауд.

– А меня зовут Джесси!

Девушка стоящая рядом с Мораг Маклауд, весело заулыбалась Лино.

Лино посмотрел на Джесси, она была хорошенькой, она была живой.

Джесси Маклауд напомнила ему Элизабет.

Он словно вернулся в прошлое, он увидел свою любовь!

Лино увидел в Джесси Элизабет такой, какой она была, когда он встретил её в первый раз.

Жизнь вдруг поразила его; он думал, что ничего нельзя вернуть! Оказалось, что можно, что не мы возвращаем, оказалось, что они возвращаются сами.

– Нас послал месье Гара, – Сказала Мораг, Лино. – Он сказал; цитирую: «Из коня в ослы»22 pas comme il faut»23!

Лино расхохотался.

– Почему он хочет помочь, Лино?

– Ты ему нравишься.

Элизабет смутилась.

– Нравлюсь?

– До безумия!

Он говорил о себе, мужчина по имени Лино. Элизабет поняла его… до безумия!

– Он принял тебя за ближнюю свою; верь ему!

– Верить?

Она удивилась.

– Да, любимая, – Нежно сказал ей, он. – Когда-нибудь ты его поймёшь, когда-нибудь он тоже станет тебе ближним!

– «Ближний»… это?

Элизабет захотелось понять.

– Ты сама.

Ей стало больно, до слёз, больно.

– Я не такая как ты, – не такая чуткая; я не понимала: все ближние, даже если чужие!

Лино посмотрел на неё с нежностью, с печальной, нежностью.

– Знаешь, что я понял? Одному не выжить… один человек сказал; «Естественно быть одному и быть злым. Но одному не выжить. Ведь ты не Бог»24…

– Выжить, – Сказала ему, она. – Я это поняла; одной выживать легче – одной лучше!

Она лукаво улыбнулась.

– Но выживать одной, значит; никогда не почувствовать себя с кем-то одним целым.

Лино почувствовал сожаление, – боль, сожаления.

– Прости!

– За что?

Она удивилась, Элизабет.

И он любил её за это удивление, любил, любил, любил!

– За то, что я был с тобой не всегда!

Она посмотрела на него очень ласково.

– Мне нечего тебе прощать – мне вообще некого прощать!

Лино смутился.

– Я не хочу никого прощать, или не прощать… Я так долго прощала Джейка25… Я как ты; я не могу себе это простить!

– Почему, не можешь?

Он почувствовал любовь к этой женщине, любовь, которая пройдёт только вместе с ним – только с его смертью.

Он почувствовал, что обязан ей… тем, кем он стал. Если бы не она, он бы успокоился!

– Я не понимала; он мне: самый ближний – самый ближний из ближних!

Лино удивился – «самый ближний из ближних».

Он подумал, я тоже их не понимал, Алину, Рика… Мэри?! Я не понимал, что мы всегда будем друг другу «самыми ближними из ближних»?! Я не понимал: нам не расстаться – мне, с ними не расстаться!

Лино понял Элизабет; она не может расстаться с Джейком, он умер, а она не может расстаться…