Читать книгу Ради милости короля - Элизабет Чедвик - Страница 7

Глава 5

Оглавление

Замок Виндзор, сентябрь 1176 года

Через четыре дня, за которые король вызывал ее дважды, у Иды начались регулы, и она испытала безмерное облегчение оттого, что семя Генриха не укоренилось. Бертрис, хорошо осведомленная в подобных вещах, посоветовала ей перед посещением Генриха промывать женские части уксусом, поскольку это препятствует зачатию. Ида знала, что предотвращение беременности – грех, но прелюбодеяние с королем уже запятнало ее, и мысль о том, чтобы понести дитя, наполняла ее страхом и стыдом.

Сперва она боялась покидать свою комнату, полагая, что прочтет слово «шлюха» в глазах у каждого встречного, но внимание окружающих было в основном доброжелательным, хотя и чрезмерным. Она ловила восхищенные взгляды и взгляды, полные жалости. Королевские служащие выказывали ей уважение. Если кто-то и причмокивал губами, сопровождая это характерными жестами, то делал это не в ее присутствии. Она была королевской любовницей; она носила на пальце его перстень, на шее – его горностай. Как и обещал Генрих, его интерес окружал ее ярким защитным ореолом.

Он прислал новые дары. Роскошную ткань на платья, изящно позолоченные туфли, чулки из тончайшего шелка, ленты, кольца и броши. Королю нравилось, когда она сидела в его спальне по вечерам, вышивала или плела тесьму на своем маленьком ткацком станке. Он наблюдал со снисходительной улыбкой. Возможность сосредоточиться на том, что Ида хорошо умела делать, помогала справиться с беспокойством, а Генрих, похоже, получал удовольствие оттого, что она была рядом. Королю нравилось, когда она разминала ему плечи или массировала ступни и пела. Он часто вызывал ее только для того, чтобы обрести утешение в кротком женском обществе, не требующем умственного напряжения. Когда Генрих хотел уложить ее в постель, Ида уступала его желаниям безропотно. Разобравшись, чего следует ожидать и чего ожидают от нее, она перестала бояться. Постепенно она научилась радоваться тому, что может дарить удовольствие.

Ида даже начала испытывать к Генриху определенную привязанность. У него была очаровательная манера ерошить волосы во время раздумий, и, посещая его личную спальню по ночам, она видела уязвимые места, которые он скрывал от двора. За несколько месяцев до появления Иды в жизни короля его любовница Розамунда де Клиффорд умерла при родах вместе с младенцем. Генрих не любил говорить об этом, но по редким замечаниям, полным мучительной тоски, Ида заключила, что эта смерть оставила прореху в его жизни, которую никто и никогда не сможет заштопать. Ида была лишь жалкой заменой – тусклым огоньком тепла в стылой пустоте.

Когда ее положение упрочилось, просители начали предлагать взятки за ходатайство перед королем, чтобы он прислушался к их нуждам. Ида была поражена, когда торговец впервые преподнес ей отрез алого шелка и попросил помочь подыскать для него клиентов среди придворных. Не зная, что делать, но решив, что честность – лучшая политика, Ида взяла ткань и показала ее Генриху, который громко засмеялся, поцеловал Иду и назвал ее прелестью.

– Оставьте шелк себе, – хихикнул он, – и рекомендуйте торговца. Просители потекут к вам рекой, а вы заслужили награду за свою свежесть и честность! – Он намотал прядь ее волос на палец и добавил: – Впредь все подарки несите ко мне и рассказывайте, кто их вручил и о чем просил. Я сам решу, что делать.

Ида кивнула, почувствовав облегчение и радость. Судя по реакции Генриха, поступила правильно в сложной незнакомой ситуации.

В начале марта, через шесть месяцев после представления Иды Генриху, двор вновь расположился в Виндзоре. Уходящая зима дала арьергардный бой. Резкий северо-восточный ветер швырял горсти мокрого снега в плотно закрытые ставни, и пришлось зажечь дополнительные свечи, чтобы разогнать сумрак. Сидя у окна и радуясь подбитой соболем накидке, Ида играла в шахматы с костями[10] с младшим сыном Генриха Иоанном, которому недавно исполнилось одиннадцать лет. Это был сообразительный ребенок с обаятельной улыбкой и обманчивым налетом невинности, за которым скрывались коварство и жестокость. Ему нельзя было доверять. Ради победы мальчик был готов на все, и потому с ним редко соглашались играть. Он поймал Иду у окна, не оставив ей другого выхода. Иде не нравился Иоанн, но она жалела его, и не в ее характере было отказывать детям. Королева Алиенора, его мать, находилась под домашним арестом в Солсбери за участие в разжигании мятежа трехлетней давности, и Иоанн редко виделся с ней. Его братья были уже взрослыми со своим окружением и заботами, и шансы мальчика на наследство, как самого младшего, были весьма сомнительными.

Иоанн бросил кости, сделал ход и поднял светло-карие глаза, наблюдая за проходящей мимо строго одетой женщиной, за которой шли двое молодых мужчин.

– Гундреда, вдовствующая графиня Норфолк, с сыновьями, явилась, чтобы засвидетельствовать почтение моему отцу, – сообщил Иоанн.

Его глаза сардонически блестели, отчего он казался старше своих лет. Политика и интриги составляли его суть, подобно телосложению отца и волосам и глазам матери. Врожденные черты, вошедшие в плоть и кровь.

– Вы их знаете, сир? – подняла глаза Ида.

Графиня Гундреда была ее троюродной сестрой, но они никогда не встречались и не разговаривали.

– Только понаслышке, – покачал головой Иоанн. – Они еще утром пытались переговорить с моим отцом, но он был слишком занят. Я знаю, она подольщалась к Джону Маршалу, чтобы провел ее мимо привратников, но получила отказ.

Ида вспомнила, что муж Гундреды, граф Гуго Биго, умер во Фландрии. Ходившие несколько месяцев назад слухи о том, что он стал крестоносцем, оказались правдивы, но, несмотря на принесенный обет, он не продвинулся дальше Сент-Омера ввиду слишком слабого здоровья. Возле рта его вдовы пролегли глубокие морщины, а взгляд был полон подозрительности. Ее старший сын был примерно одного роста с Генрихом. На выступающем бледном подбородке топорщился желтый пушок, а взгляд был настороженным, как у матери. Темноволосый младший сын шел последним, сутулясь. Его живот свисал через пояс, словно ком теста.

– Вряд ли она сумеет заинтересовать моего отца, – усмехнулся Иоанн. – Разве что у нее найдется что предложить. От ее взгляда молоко киснет в крынках, а тело похоже на мешок репы.

Ида сжала губы и промолчала, так как Иоанн явно хотел ее разозлить. Она бросила кости, сделала ход и поставила принца в сложное положение. Он нахмурился, и она поняла, что совершила ошибку, не позволив ему выиграть. Генрих засмеялся бы и назвал ее умной девочкой, но Иоанн прищурился.

– Что ж, – добавил он, – по крайней мере, вам нечего опасаться: не сомневаюсь, что вы останетесь любимой подстилкой моего отца.

Он сгреб фигуры в сторону, уничтожив все следы позиции, вскочил и зашагал прочь с видом человека, которому принадлежит весь мир.

Кипя от ярости, Ида аккуратно убрала фигуры в шкатулку. Какие бы обиды Иоанн ни вымещал на ней, он не вправе говорить подобное. Она не опустится до его уровня и не станет ябедничать Генриху, который все равно засмеется и назовет выходку сына мальчишеской дерзостью, но Ида поклялась себе, что впредь будет избегать юнца и не станет его больше жалеть.

– Можно к вам присоединиться, госпожа?

Подняв глаза, Ида обнаружила, что к ней обращается вдовствующая графиня Норфолк. Сыновья больше не следовали за ней, они отошли, чтобы поговорить с другими молодыми людьми и согреться у огня.

Ида встала и сделала реверанс, затем снова села, освободив место для родственницы.

– Лорд Иоанн сказал мне, кто вы, – проглотив злобу, сосредоточилась на собеседнице Ида.

– Неужели? – Ноздри Гундреды раздулись. – Слухами земля полнится.

У нее была горбинка на переносице, а кожа такая тонкая, что казалось, будто кости пытаются прорваться наружу. Губы были узкими и сухими, на щеках проглядывала сеточка вен. Несмотря на медленное увядание тела, ее глаза сохранили редкую чистую зелень и могли бы называться красивыми, не будь в них столько горечи.

Несколько месяцев назад Ида покраснела бы от досады, но с тех пор ее кожа стала толще.

– Я Ида де Тосни, королевская подопечная. Мы родственницы по линии моей матери, если не ошибаюсь.

– Рада познакомиться, – кивнула Гундреда. – Пусть я и не виделась с вашим семейством, а только слышала о нем. Кажется, у вас есть брат?

– Да, миледи. Он тоже под опекой, но в Нормандии. Я не видела его несколько лет, – добавила Ида, загрустив.

– Остается надеяться, что у него не будет проблем с предъявлением прав на наследство, как у меня и моих сыновей, – едко заметила Гундреда.

– Я сожалею о вашей утрате, – пробормотала Ида в напряженной тишине, пытаясь подобрать нужные слова и понимая, что ступает по опасной почве. – Молю Господа прийти к вам на помощь.

– Мне нужна помощь не Господа, но короля, – кисло посмотрела на нее Гундреда Норфолк. – И его справедливость.

– Уверена, что вас услышат оба, миледи.

– Я вдовствующая графиня, так что можете не сомневаться.

Ида заметила, как Гундреда, нервно сцепив руки, непрестанно потирает большим пальцем массивное золотое кольцо на безымянном пальце. Она так сильно стиснула челюсти, что казалось, будто у нее ввалились щеки. Встревожившись, Ида отложила шитье и, вместо того чтобы подозвать слугу, сама принесла родственнице кубок вина.

– Говорят, ваш муж умер крестоносцем. – Она пыталась утешить Гундреду, которая поблагодарила за вино и пригубила кубок. – Несомненно, он пребывает на небесах.

– Местонахождение моего мужа не представляет для меня интереса, – ледяным тоном ответила Гундреда. – Он был мерзавцем с первых дней нашего супружества и до конца и, если он отправился в ад, пусть гниет в вечных муках. Меня заботит только вдовья часть и наследство моих сыновей. Так легко лишить вдов, наследников и подопечных того, что принадлежит им по праву! – Она взглянула на молодых людей у огня.

– Надеюсь, вас ожидает успех, миледи. – В глубине души Ида была удивлена ядовитыми замечаниями Гундреды.

Как можно говорить о другом человеке в подобном тоне?

В их сторону смотрел мужчина с резкими чертами лица и седеющей бородой. Его накидка была подбита белкой, а котта окрашена дорогой сине-черной вайдой[11]. Ида не была близко знакома с Роджером де Гланвилем, но узнала его. Он в числе прочих управлял двором. Его старший брат Ранульф подвизался на том же поприще, а младший состоял кастеляном цитадели Генриха в Орфорде.

– Мой адвокат, – сообщила Гундреда. – Прошу меня извинить.

Ида проследила, как она приближается к мужчине, беседует с ним и выходит из комнаты, положив ладонь ему на рукав. Жест показался Иде многозначительным. Сыновья Гундреды вышли следом, напомнив Иде охотничьих собак, плетущихся за хозяином. Старший бросил на нее задумчивый взгляд, приправленный хищным блеском, который она научилась узнавать. Ида больше не краснела под такими взглядами. Полгода, проведенные в самом сердце двора, поведали ей многое о мужчинах и о себе.

* * *

Спустя два дня Ида находилась в зале, когда графиня снова подошла к ней. На этот раз губы Гундреды были растянуты в фальшивой улыбке, а глаза сверкали жестким блеском, словно хризолиты.

– Вы смогли увидеться с королем, госпожа? – вежливо поинтересовалась Ида.

Гундреда кивнула:

– Господин де Гланвиль обстоятельно побеседовал с ним от моего лица и от лица моих сыновей.

Гундреда взглянула на своих отпрысков, увлеченных общением с новыми знакомыми, которых они завели среди оруженосцев. Ида тоже посмотрела на них. Старший расправил плечи и выпятил грудь, будто молодой петушок, – вероятно, чем-то хвастался.

Гундреда переступила с ноги на ногу, зажав собеседницу в угол и отрезав от остальной части зала. Это был агрессивный, почти мужской прием, и Ида встревожилась.

– Говорят, – произнесла Гундреда, – вы обладаете определенным… как бы это выразиться… влиянием на короля?

– Миледи, вас неверно информировали… – Щеки Иды вспыхнули. – Я не обладаю никаким влиянием на короля.

– Мне из надежного источника известно, что он души в вас не чает, – выгнула брови Гундреда, – и вы принадлежите к числу его любимиц.

– Люди склонны преувеличивать, – возразила Ида.

– И все же в сплетне должно быть, и всегда есть, зерно истины. – Гундреда вздохнула и внезапно показалась усталой, а не пугающей. – Вы были добры ко мне. Я не воспользуюсь вашей благосклонностью и нашим родством, но, если вы отыщете в своем сердце хоть каплю жалости, я прошу ходатайствовать за меня. Я хочу лишь того, что принадлежит мне по праву. Надеюсь, как женщина, вы поймете меня.

Ида опустила взгляд на свои руки, на подстриженные розовые ногти и золотые кольца, подаренные Генрихом. Сперва она подумала, что, если земли принадлежат Гундреде по праву, она их получит, но горький опыт научил ее, что жизнь несправедлива. Гундреда Норфолк вынуждена добиваться своего любыми доступными средствами.

– Я поговорю с королем, – пообещала она. – Но я не могу влиять на его решения… честное слово.

– И все же я благодарна. Я не забуду. – Гундреда наклонилась и, прикоснувшись к щекам Иды холодными сухими губами, удалилась.

Вскоре к Иде подошел слуга и преподнес изящную деревянную шкатулку, украшенную эмалевыми сценами из чуда святого Эдмунда. Эмаль блистала яркими красками, в том числе драгоценной пронзительной синевой ляпис-лазури.

– Моя госпожа, графиня Норфолк, нижайше просит принять этот дар в знак ее уважения, – произнес мужчина.

– Передайте своей госпоже мою благодарность и скажите, что я тоже уважаю ее, – учтиво ответила Ида.

Дрожа от недоброго предчувствия, она открыла маленьким ключом замок и подняла крышку. В облаке мерцающего красного шелка лежал позолоченный серебряный кубок с узором из дубовых листьев. У основания кубка мерцали аметисты, темные, как ежевика; их сила оберегала от яда того, кто пил из кубка. Ида подозревала, что и шкатулка, и кубок намного дороже всего, что она может сделать для Гундреды.

* * *

Ида водила смоченными в масле руками по плечам и спине Генриха. Телосложением он напоминал бочонок и отрастил небольшое брюшко, но кожа была приятной на ощупь, а веснушки напоминали крапинки на яйце.

Пока Ида трудилась, Генрих вынул серебряный кубок из шкатулки и осмотрел, держа грубыми руками.

– Так-так! – захохотал он. – Вдовствующая графиня торгует побрякушками Гуго, чтобы пробиться в богачи. Вот лисица!

– Сир?

Судя по тону Генриха, он не снизойдет к просьбе ее родственницы. Король повернулся, чтобы посмотреть на Иду:

– Это кубок из набора, который я подарил Гуго Биго в год своего восшествия на престол. Изготовлен на Рейне. Моя мать заказала такие, когда была императрицей Германии. Шкатулка наверняка имеет отношение к рыцарским ленам, которые Биго должны аббатству в Эдмундсбери. Не удивлюсь, если она прихвачена из самого аббатства.

Ида молча покачала головой, давая понять, что ничего не знает.

– Вам нравится дар? – весело фыркнул он.

Ида задумалась.

– Дар достойный и красивый, – произнесла она. – Очевидно, и шкатулка, и кубок немало стоят, и кубок будет великолепно смотреться в буфете или на столе, но стекло кажется мне более изящным.

Король затрясся от смеха:

– Штучка красивая, верно, но недолговечная и бесполезная. Стекло нельзя расплавить, когда пусто в карманах, а если его уронить, ему придет конец. Осколки ни на что не пригодны.

– Разве это не делает стекло более ценным?

– И менее практичным, моя дорогая. Короли ценят позолоченное серебро, – игриво улыбнулся он. – Если хотите, я обменяю его на стеклянный бокал.

– Это подарок от родственницы, я оставлю его себе, – покачала головой Ида.

Генрих запрокинул голову и захохотал:

– Вежливый способ сказать, что, несмотря на свои пристрастия, вы достаточно практичны, чтобы знать истинную ценность вещей.

– Я учусь, – скромно ответила Ида.

– Учитесь чему хотите, но берегите свою невинность, это бесценное сокровище. Всякий постарается оказаться рядом с вами, поскольку вы владеете им, и украсть его, если получится.

Ида подумала, что Генрих украл ее невинность первым, но промолчала. Они оба это знали, и он только что признался в своем преступлении.

– Вы собираетесь отдать графский титул сыну леди Гундреды? – через минуту спросила она.

– Милая, – поморщился Генрих, – одного Гуго Биго достаточно, чтобы страдать до конца моих дней. Старый негодяй умер. Я дважды или трижды подумаю, прежде чем заменить его новым той же крови… даже если вдова предложит мне тысячу марок, чтобы признать его.

Ида намазала ладони маслом, погладила плечи Генриха и принялась их разминать. Король застонал от наслаждения, и Ида ощутила, как по его телу пробежала дрожь.

– Я склонен прислушаться к ее просьбе, но старший сын – испытанный солдат и управляющий… и все же Биго. – Он с неприязнью поморщился.

Ида перестала растирать.

– Так сын графини не старший? – удивленно спросила она.

– А вы думали – старший? С другой стороны, откуда вам знать, а она не стала бы вас просвещать. У Гуго Норфолка есть сын от первого брака с сестрой Оксфорда. Кстати, Роджер здесь – прибыл перед самым закрытием ворот, как мне сообщили. Я предупредил маршала, чтобы был настороже на случай, если встреча любящих родственников окажется слишком теплой. – Его глаза сверкнули. – Интересно, что он предложит за графский титул отца? Вряд ли один из этих кубков, ведь их, похоже, присвоила мачеха.

– Почему Роджер не наследник, если он старший сын? – спросила Ида.

– Наследник, – пожал плечами Генрих. – Но его отец объявил свой первый брак недействительным, а новая графиня пытается лишить парня наследства, чтобы ее собственный сын мог стать графом. Она хочет, чтобы Роджера признали незаконнорожденным.

Ида в смятении пискнула. Ей не понравилась мысль, что Гундреда обвела ее вокруг пальца.

– Как вы намерены поступить?

Генрих задумался:

– Несмотря на ее старания, Роджер Биго останется законнорожденным. Он племянник графа Оксфорда, а его двоюродные деды – де Клеры. Я не собираюсь вмешиваться. Подозреваю, Гундреда знает, что не может добиться успеха в данном отношении, но зато может урвать немалую долю наследства для своего сына, если заручится моей благосклонностью. У ее старшего сына неплохие права на земли, которые его отец приобрел в бытность графом, а это изрядная доля наследства – для начала большинство йоркширских поместий. – Голос Генриха стал расчетливым. – Я не склонен отдавать их ни одной из сторон. Старый граф был вероломным сукиным сыном, и порода свое возьмет. Роджер сражался за меня при Форнхеме, но перед этим дезертировал и отверг собственного отца.

Ощутив в его тоне осуждение, Ида стала особенно осторожной. Она знала, что предательство сыновей оставило в душе Генриха незаживающую рану. Когда королева присоединилась к мятежу, он стал еще более мнителен и циничен.

– Вам виднее, как поступить, сир, – пробормотала она.

Он обернулся и поцеловал ее:

– Вот именно. И как будет лучше для моего королевства. Вы мое утешение, девочка, вам ведь это известно?

Ида скромно улыбнулась и опустила глаза. Генрих приподнял ее подбородок и поцеловал снова.

– Не меняйтесь, – произнес он с внезапной страстью. – Никогда не меняйтесь. – Он вернул ей кубок. – Спрячьте его в надежное место.

Ида покачала головой и засмеялась:

– Иногда, сир, я чувствую себя сорокой с полным сундуком блестящих вещиц.

Взгляд Генриха был одновременно ясным и сонным.

– Сорокой? Вовсе нет. – Он потянулся к ней. – Ваша грудь – словно лебяжий пух.

* * *

Ида сидела за обеденным столом вместе с другими дамами королевского двора. Ее платье было из дорогой ткани, но скромного покроя и украшено аккуратной неброской вышивкой, а волосы и шею полностью закрывал льняной вимпл. Золотой перстень Генриха с рубином сверкал на безымянном пальце, и на первый взгляд Ида напоминала уважаемую молодую супругу, а не новую королевскую любовницу.

Соседкой Иды по столу была Годьерна, кормилица принца Ричарда. Ее собственный сын, которого она кормила одновременно с королевским отпрыском, сейчас обучался в Париже. Иде нравилось общество Годьерны, сердечной и ласковой женщины, общительной и словоохотливой и притом заслуживающей доверия. Ида и сама не заметила, как рассказала ей о встрече с Гундредой Норфолк и о мнении Генриха по данному поводу.

– Женщине всегда нелегко противостоять мужчине, – заметила Годьерна. – Полагаю, графиня считает, что заслужила вознаграждение за жизнь с Гуго Биго. И я ее не осуждаю. Жаль только, что она отыгрывается на старшем сыне. Вон он. – Годьерна кивнула в сторону группы мужчин, сидевших за столом справа от короля. – Роджер Биго – в синей котте, второй слева.

Ида тайком взглянула на указанного Годьерной мужчину, который разговаривал с графом Оксфордом. Он смотрел в другую сторону, и она сумела разглядеть только густые пряди золотисто-каштановых волос и жестикулирующую тонкую руку. Мужчина кивнул в ответ на слова Оксфорда и повернулся к столу желая выпить вина, и Ида разглядела высокие скулы, широкий рот, квадратный подбородок. Но его лицо было настороженным. Ида поспешила уставиться в тарелку, чтобы он не поймал ее за подглядыванием.

– Он пробудет при дворе очень долго, судясь с вдовствующей графиней за свое графство, – сообщила Годьерна.

Ида занялась едой, притворившись равнодушной, хотя ее любопытство было подогрето, в особенности после дневного разговора с Генрихом. Она продолжала поглядывать на Роджера Биго. Он тоже осматривался по сторонам, но не встречался глазами ни с кем из женщин. Его взгляд был внимательным, и оценивающим, и беспокойным, словно в постоянном ожидании нападения. Интересно, какого цвета у него глаза?

– Он не женат и не помолвлен, – заметила Годьерна, – но, полагаю, многие отцы будут наводить о нем справки. Несмотря на спорные земли и разрушенные укрепления во Фрамлингеме, он все же заслуживает внимания.

Годьерна говорила безучастно, но Ида научилась понимать подтекст чужих речей – даже у тех, кому доверяла. Эта женщина пыталась сказать ей, что Роджер Биго, несмотря на обстоятельства, хорошая добыча.

* * *

Роджер вошел в личную спальню короля, встал на колени перед Генрихом и опустил голову. Генрих наклонился, взял Роджера за руки и поцеловал его в знак примирения:

– Меня опечалила весть о смерти вашего батюшки, упокой Господь его душу.

Оба знали, что это простая вежливость, – ни тот ни другой ничуть не печалились.

– Он умер так, как хотел, сир.

На мгновение перед мысленным взором Роджера предстал запечатанный свинцовый гроб, опущенный в могилу под семейной плитой в церкви Девы Марии в Тетфорде. Покоится ли его душа в мире – другой вопрос. Впрочем, живых это волновало мало.

– Рад видеть вас при дворе, – произнес Генрих. – Вы слишком долго отсутствовали.

– Сир, я был занят в своих землях. – Роджер слегка подчеркнул слово «своих». – Дел невпроворот.

Генрих потер подбородок, задумчиво созерцая собеседника. Роджер стоически вынес испытующий взгляд. Он был раздосадован, поняв, что мачеха и братья по отцу прибыли ко двору раньше его и воспользовались этим, чтобы первыми подать прошение. Они смотрели на него через зал со смесью враждебности и самодовольства.

Генрих дал камергеру знак налить вина и жестом предложил Роджеру сесть на скамью у огня.

– Ваша мачеха предложила мне тысячу марок за решение вопроса о землях вашего отца в ее пользу, – сообщил он.

Роджер взял кубок, надеясь, что его содержимое отличается в лучшую сторону от помоев, которые Генрих обычно подавал гостям.

– Я всегда знал, что жена моего отца оспорит наследство, сир, и никоим образом не поддерживаю ее притязания. Земли принадлежат мне по праву как старшему сыну. Если ее сыновьям что-то и причитается, то лишь имущество их матери. Все приобретенное моим отцом в течение жизни принадлежит мне, а не им. – Осторожно отпив, Роджер обнаружил, что его надежды в отношении вина были тщетны.

– Ваши доводы кажутся мне разумными, – ответил Генрих, – но вопрос следует изучить более подробно, прежде чем я смогу вынести решение.

Сохраняя бесстрастное выражение лица, Роджер подумал, что «более подробно» – завуалированное вымогательство. Подарки и взятки смазывали колеса придворной жизни, но Роджер не намеревался вступать в соревнование с мачехой и разоряться, чтобы Генрих мог поживиться.

Генрих откинулся на спинку кресла, сжимая ладонью резное навершие кресла.

– Могу сказать точно, и церковь это подтверждает: в законности вашего рождения нет ни малейших сомнений, но одно это не дает вам права на наследство, и у вашей мачехи есть основания для возражений.

Роджер испытал прилив облегчения. Это уже что-то, хотя, по правде говоря, он не ожидал препятствий в данном отношении.

– Пока дело рассматривается, титул графа останется при мне, как и треть доходов графства, – прищурился Генрих. – Скажу прямо: не в моих интересах оказывать поддержку и предпочтение семейству, глава которого предавал меня на каждом шагу.

Дыхание Роджера участилось. Он был готов к этому моменту, поскольку Генрих вряд ли вернул бы привилегии и доходы охотно, и все же королевские слова стали ударом под дых.

– Сир, я не мой отец. Я служил вам верой и правдой, начиная с битвы при Форнхеме, и выполнял все ваши приказания.

– Верно, – прохладно ответил Генрих, – но тем самым вы служили и себе, а это, похоже, фамильная черта. Вы предали собственного отца, и это означает, что вы способны укусить кормящую руку.

Еще один удар, на этот раз в пах. Роджер стиснул зубы:

– Сир, выбирая между изменой королю и предательством отца, я выбрал меньшее бесчестье. Как бы вы хотели, чтобы я поступил?

– Не исключено также, что вы искали больших выгод в будущем. – Губы Генриха скривились в мрачной улыбке. – Пока я доволен вашей верностью, но, как и добрый хлеб, ее необходимо испытать дважды. Прежде чем доверить вам земли, я должен убедиться в вашей преданности. Клятв недостаточно. Мне нужны доказательства.

Роджер проглотил замечание, что единственный способ проверить преданность – довериться.

– Просите о чем угодно, и я докажу вам свою преданность, сир, – ответил он ровным голосом, сохраняя расслабленную позу.

Генрих прижал указательный палец к губам, размышляя.

– Быть по сему, – наконец сказал он. – Жалобу вашей мачехи необходимо тщательно рассмотреть, прежде чем я смогу прийти к решению. Тем временем верная служба пойдет вам только на пользу. Я буду всячески поощрять ваше присутствие при дворе, а завтра вы принесете мне присягу в счет тех отцовских земель, принадлежность которых бесспорна.

– Сир… – Роджер понял, что аудиенция окончена и это все, чего можно добиться от Генриха на данном этапе.

Вернувшись в зал, он обдумал то, что Генрих сказал и чего не сказал. Дела могли быть существенно лучше, но Роджер был настроен философски: они могли быть и хуже. По крайней мере, Фрамлингем в безопасности, как и владения в Ярмуте и Ипсуиче. Роджер вздохнул. Основания для оптимизма есть, но он должен пахать как вол, чтобы добиться награды.

В зале группа женщин пела веселую песню о прелестях весны, развлекая себя и собравшихся. Вновь обретя равновесие, Роджер остановился, чтобы посмотреть и послушать. Песня была смутно знакомой, с трогательным хоровым припевом и замысловатыми тональными переливами. Погрузившись в узоры и радости музыки, он расслабился.

Его дядя Обри присоединился к слушателям, встал рядом с Роджером, скрестив руки на груди, и тихонько спросил, как прошла беседа.

Роджер рассказал ему.

– Это не то, на что я надеялся, – добавил он, – но то, чего я ожидал.

Де Вер выглядел задумчивым.

– Самая быстрая лошадь не всегда приходит первой. Ваше положение прочнее. Терпение – и вы все получите. – Он ободряюще положил руку на плечо Роджера.

Роджер с равнодушным видом кивнул, но за напускной безмятежностью скрывалось раздражение, готовое вот-вот прорваться. Он подозревал, что терпеть придется годы, а не недели и месяцы и что получить согласие короля на восстановление укреплений Фрамлингема будет не проще, чем выжать слезы из камня.

Стараясь успокоиться, он сосредоточился на певицах и заметил несколько молодых женщин, столь же приятных для взора, сколь их голоса были приятны для слуха. Высокая девушка со вздернутым носиком судорожно сжимала ноты. Пухлая молодая женщина рядом с ней заливалась соловьем, глаза были закрыты, прядь светлых волос выбилась из прически и щекотала ей щеку. Его внимание привлекла стройная девушка в зеленом шерстяном платье, стоявшая на краю полукруга. У нее были кроткие глаза цвета лесного ореха, круто выгнутые темные брови и ямочки на щеках, а пела она чистым и приятным голосом. Во время припева женщины должны были хлопать и поворачиваться налево, а затем направо, и она выполняла движения с живостью и весельем.

– Прелестная девчушка, – заметил его дядя. – Ида де Тосни, новая любовница Генриха. Она ему очень дорога.

Роджер был несколько шокирован, поскольку невинная радость на ее лице и в движениях не сочеталась с представлением о том, как она делит постель с королем. Она вела себя вовсе не как любовница.

– Она не обычная шлюха, – добавил дядя. – Король – ее опекун. – Он саркастически поднял бровь. – Наследница. Но, как и в вашем случае, Генрих обдумывает ее будущее, держа в подвешенном состоянии.

Роджер был достаточно сообразительным, чтобы уловить подтекст дядиных замечаний. Ида де Тосни принадлежит Генриху, и от нее лучше держаться на расстоянии. Впрочем, Роджер и не собирался за ней ухаживать. Ему нравились женщины, и он испытывал те же потребности, что и любой здоровый молодой мужчина, но он был независим и сторонился придворных мотыльков.

Выбросив Иду де Тосни из головы, он отправился в уборную, чтобы освободить мочевой пузырь от отвратительного вина. Покончив с делом, повернулся и обнаружил единокровных братьев и адвоката Гундреды, Роджера де Гланвиля. Сердце Роджера забилось сильнее, но он смотрел прямо и держал голову высоко. Он привык к запугиваниям – его отец любил подобные игры.

– Тысяча марок – это все, что ты смог предложить королю в качестве взятки? – насмешливо обратился Роджер к Гуону, нанеся удар первым.

Гуон покраснел:

– Сомневаюсь, что ты можешь предложить ему больше.

– Поживем – увидим, – пожал плечами Роджер.

Он попытался пройти мимо, но Гуон заступил ему дорогу. Де Гланвиль прислонился к стене в настороженном молчании, наблюдая, но не принимая участия, а Уилл с встревоженным видом держался позади Гуона, кусая нижнюю губу.

– Ради всего святого, или помочись, или убери своего петушка обратно в брэ, – презрительно фыркнул Роджер.

Гуон побледнел. Роджер пристально посмотрел на де Гланвиля:

– Или ты ждешь, когда за тебя помочится кто-то другой? Это больше на тебя похоже!

Гуон схватил Роджера за руку.

– Тебе не одержать верх! – прошипел он с ненавистью.

– Следи за мной, и увидишь, – парировал Роджер.

Сбросив руку Гуона, он зашагал прочь из уборной. Кровь стучала в висках, его подташнивало. Он не сомневался, что Гуон именно так и поступит: будет следить. И оттого у Роджера горело между лопатками, как будто он побывал в зарослях крапивы.

* * *

Гундреда нахмурилась, глядя на сорочку, которую только что выудила из груды постиранного белья. В одном из швов появилась прореха, которой не было, когда белье отправилось к прачке, а на манжетах еще виднелась грязь. Почему никто никогда не работает как положено? Хлеб при дворе обязательно непропеченный или подгорелый, а вино невозможно пить. Матрас прошлой ночью кишел блохами. Не лучше ли сдаться и вернуться в Банджи? Но она не может. На карту поставлено слишком многое. А теперь еще и сорочка порвана. Хотелось плакать, кричать, браниться и топать ногами, но все это требовало слишком много усилий.

Мужчина прокашлялся, и Гундреда подняла глаза. Роджер де Гланвиль стоял в дверях, прижав кулак к губам. Она не знала, радоваться помехе или досадовать на нее.

– Графиня, я хотел бы переговорить с вами, если это возможно, – произнес он.

Нельзя не признать, любезный разговор – совсем иное дело. Вздохнув, она указала на груду белья:

– Надо было просмотреть, прежде чем платить прачке. Почему это так сложно? Я хочу слишком многого?

– Разумеется, нет, миледи.

Гундреда уловила умиротворяющую нотку и решила, что Роджер поддразнивает, но, по крайней мере, в его глазах было сочувствие – нечто совершенно чуждое ее мужу. За двадцать лет брака она не видела ни одного проявления доброты со стороны Гуго.

– Нет, – повторила Гундреда. – Спасибо, что напомнили. – Она вздохнула и устало махнула служанке. – Убери это в сундук да пересыпь полынью от блох. – Потом взглянула на де Гланвиля. – Переговорить о чем?

– О будущем.

– А именно?

– Спор о наследстве вашего сына может затянуться на годы. Вам необходим адвокат при дворе, чтобы отстоять ваши интересы и не дать замять дело.

– Мне это прекрасно известно, – скрипуче хохотнула Гундреда.

– Ваш пасынок – весьма решительный молодой человек.

– Он ничтожество! – выплюнула она.

С тех пор как Гундреда приехала во Фрамлингем испуганной упирающейся невестой, она испытывала легкую, но явную неприязнь к Роджеру. Ее робкие попытки сблизиться с ним были встречены злыми слезами и вспышками ярости. Не ее вина, что брак его родителей был признан недействительным и его мать отослали прочь, но Роджер все равно винил мачеху, а у нее не было ни времени, ни желания бороться с враждебностью пасынка. Гундреда не была святой Юлианой и не могла этого изменить. Когда она пожаловалась мужу на поведение его сына, Гуго, как и следовало ожидать, избил мальчика до полусмерти, и в этом Роджер тоже винил ее. Их взаимная неприязнь тлела год за годом. Роджер упорствовал в своем отторжении, не обращая на мачеху внимания и держась поодаль. Когда у Гундреды родились сыновья, ее раздражение только возросло. Роджер был кукушонком в гнезде, он стоял между ее отпрысками и их законным наследством. И так продолжалось до сих пор.

– В ваших глазах – возможно, но король подтвердит его законнорожденность и право на Фрамлингем, и я ничего не могу с этим поделать.

Гундреда ожидала чего-то подобного, но ее досада все равно возросла.

– Тогда что вы можете поделать?! – рявкнула она. – Мне сказали, что вы лучший. Это пустое хвастовство?

– Миледи, я… – вздохнул де Гланвиль, жестом предлагая сесть.

– Графиня, – резко поправила она.

Де Гланвиль снова попросил ее сесть, и через мгновение Гундреда повиновалась, но дала понять, что это всего лишь уступка.

– Графиня, это не пустое хвастовство, – твердо сказал он. – Вы не найдете при дворе лучших юридических советников, чем я и мой брат Ранульф. Король благоволит ему и, возможно, сделает следующим юстициарием, но ни один из нас не может творить чудеса.

Гундреда сощурилась, разглядывая его:

– А приобретенные земли? Тоже скажете, что ничего не можете поделать?

– Король придержит их на время, пока решается спор, – задумчиво посмотрел на нее де Гланвиль, – но есть надежда убедить его отдать их вашим сыновьям.

– И как долго продлится это «на время»? – спросила она.

– Не могу сказать, графиня, но я продолжу уговаривать его. – Де Гланвиль сел рядом с ней, помедлил и сказал: – Я хочу сделать предложение, которое, полагаю, будет выгодно нам обоим.

Под его взглядом у нее по спине пробежал холодок.

– Предложение какого рода?

Он прокашлялся:

– Я второй сын, но с неплохими видами на будущее и высоким положением при дворе. Моя семья обладает влиянием в Восточной Англии. Полагаю, мы могли бы составить хорошую пару. Ваша сила духа достойна восхищения, и мне кажется, что мы поладим.

Гундреда закашлялась, чтобы не засмеяться, поскольку знала, что не сможет остановиться, и не хотела показаться сумасшедшей.

– С какой стати мне выходить замуж во второй раз? – спросила она. – Одного более чем достаточно.

– Потому что это поможет вам выдержать бурю, – ответил де Гланвиль. – Мне будет гораздо легче отстаивать ваши права в роли мужа. Вам не позволят оставаться вдовой. Кто-нибудь попросит у короля вашей руки, и этот человек может оказаться из того же теста, что и ваш бывший муж. Здесь много подобных охотников, но я не из их числа.

Гундреда с подозрением разглядывала его.

– А в чем состоит ваша выгода? – спросила она. – Никто не женится, не видя преимуществ для себя.

– Разумеется. Вашим приданым станут земли в Восточной Англии и родство с графами Уориками. Если я смогу отсудить земли вашего мужа, кто знает, что еще мы сможем приобрести?

– Откуда мне знать, что вам можно доверять? – выгнула брови Гундреда.

– Вы не можете этого знать, – откровенно ответил де Гланвиль, – но это касается и любого другого. Если у меня будет законный интерес в приобретении поместий для вашего сына, я буду лучше печься и о вашей выгоде.

– Я вышла из возраста деторождения и не смогу подарить вам наследников.

– Это не важно. Я младший сын, мои братья продолжат наш род.

– А если я откажу?

Де Гланвиль чуть улыбнулся:

– И тем не менее попытаться стоило… – Он помедлил. – Простите мою дерзость… У вас чудесные глаза.

Вопреки здравому смыслу вопреки холодным доводам рассудка его последние слова укрепили графиню в принятом решении, подобно тому как металлическая сетка укрепляет дорогое стекло в окне. Еще ни один мужчина не говорил ей подобного. Гуго скорее избил бы ее, чем произнес комплимент. Гундреда чувствовала, как жар приливает к щекам, словно она была глупой мечтательной девчонкой.

– Мне необходимо подумать, – произнесла она, сознавая, что укрепления пали.

– Конечно, но я надеюсь, вы окажете мне честь.

Он ушел, степенно поклонившись. Стоя в тесной пыльной комнате, Гундреда ощутила, как слезы текут по лицу.

– Графиня? – обеспокоенно спросила горничная.

Гундреда вытерла лицо манжетой.

– Я передумала, – сказала она. – Разыщи прачку и верни ей сорочку. Пусть отстирает ее до снежной белизны и обязательно зашьет дырку.

Ради милости короля

Подняться наверх