Читать книгу Гамбит Королевы - Элизабет Фримантл - Страница 3

Чартерхаус, Лондон, февраль 1543 г.

От нотариуса пахло пылью и чернилами. Интересно, почему, когда одни ощущения угасают, другие, усиливаются? Латимер обостренно воспринимал все запахи. От гостя пахло пивным перегаром, из кухни, где пекут хлеб, доносился слабый аромат дрожжей. От спаниеля, который свернулся клубком у камина, пахнет псиной. Зато Латимер почти ничего не видит; комната расплывается перед глазами, а гость представляется лишь тенью, нечетким силуэтом. Нотариус склоняется над кроватью, и его улыбка больше похожа на оскал.

– Подпишите здесь, милорд, – медленно и громко произносит нотариус, как будто обращается к ребенку или идиоту.

По комнате разливается благоухание; Латимер наслаждается ароматом фиалок. Пришла Катерина, его любимая, милая Кит.

– Позвольте помочь вам, Джон. – Она приподняла его за плечи, подложила под спину подушку. Как легко она поднимает его! Должно быть, за последние месяцы он изрядно похудел. Удивляться не приходилось – в кишках у него огромный ком, тяжелый и круглый, как испанский грейпфрут.

От того, что его шевельнули, внутри у него что-то сдвинулось, и он мучительно застонал от боли.

– Любимый мой. – Катерина погладила его лоб. У нее прохладная рука.

Боль забилась глубже. Звякнуло стекло – она наливала настойку из флакона. Ложка тускло поблескивает в пламени свечи. Его губ касается холодный металл; он глотает целебную жидкость. Лекарство пахнет землей, и Латимер невольно вспоминает, как любил верховые прогулки по лесу. Его охватила грусть: больше уж ему не кататься верхом. В глотке все словно слиплось; он не может проглотить настойку и боится, что вот-вот вернется мучительная боль. Она лишь притупилась и затаилась в глубине. Нотариус все так же нависает над ним, смущенно переминаясь с ноги на ногу. «При его профессии, – думал Латимер, – пора бы привыкнуть к подобным зрелищам, ведь завещания – его хлеб». Катерина гладит его по горлу, и ему с трудом удается проглотить настойку. Скоро лекарство начнет действовать. Его жена – настоящая целительница. Она безусловно сумеет составить и такое зелье, которое способно освободить его от ставшей ненужной телесной оболочки. Уж она наверняка знает, какие травы могут облегчить его стра дания. В конце концов, любое лекарственное растение, притупляющее боль, может и убить. Надо лишь правильно подобрать дозу: капля одного вещества, две капли другого – и дело сделано. Но имеет ли он право просить ее о такой услуге?

В пальцы ему вложили перо; поддерживая его руку, поднесли к документу, на котором он должен поставить свою подпись. Его росчерк сделает Катерину богатой женщиной. Остается лишь надеяться, что у ее дверей не выстроится вереница охотников за приданым. Катерина еще молода, ей чуть больше тридцати, и она по-прежнему излучает обаяние, оттого он, уже пожилой вдовец, и влюбился в нее как мальчишка. Ее обаяние окружает ее, словно ореол. С точки зрения общепринятых норм внешность Катерины трудно назвать идеальной. И все же она красива. Ее красота с годами как будто созрела; она стала еще привлекательнее. К тому же она умна. Едва ли ее очарует какой-нибудь волокита с хорошо подвешенным языком, которому не терпится завладеть состоянием вдовы. Латимер многим ей обязан, и его богатство – все, что он может ей подарить. Когда он вспоминает, что она пережила из-за него, ему хочется плакать, но сейчас у него даже на слезы нет сил.

Свою йоркширскую резиденцию, замок Снейп, он ей не оставит; Катерина не пожелает там жить. Она не раз повторяла, что ноги ее больше не будет в Снейпе… Замок достанется сыну, молодому Джону Латимеру. Джон не оправдал надежд отца. Латимер часто задумывался над тем, какие дети родились бы у них с Катериной. Но его мечты всегда омрачало воспоминание об умершем младенце, о проклятом ребенке, зачатом во время восстания, когда Снейп захватили католики. Он не может и думать о том, как был зачат несчастный младенец. Хуже всего, что его отец – не кто иной, как Мергитройд, которого он в детстве брал с собой охотиться на зайцев. Мальчишкой Мергитройд был славным, ничто не предвещало, что он превратится в настоящего зверя. Латимер проклял тот день, когда оставил в Снейпе молодую жену со своими детьми, а сам поехал ко двору, чтобы умолять короля о прощении. Он проклинал свою слабость – главным образом из-за нее он связался с мятежниками. С тех пор прошло шесть лет, но тогдашние собы тия оставили неизгладимые раны в душах его близких – как слова, высеченные на надгробной плите.

Катерина поправила одеяло, тихо напевая что-то себе под нос. Мелодия показалась Латимеру незнакомой – а может, он просто забыл ее? Сердце его таяло от нежности. Латимер женился на Катерине по любви, однако своего долга по отношению к ней не выполнил. Муж обязан защищать жену. Катерина ни словом его не упрекнула. Уж лучше бы кричала на него, обвиняла, изливала свой гнев, ненавидела. Она же оставалась спокойной и сдержанной, как будто ничего не изменилось. Только живот у нее рос, словно насмехаясь над ним. И только когда ребенок появился на свет и через час умер, Латимер увидел, что лицо у нее мокрое от слез. Даже тогда она так ничего ему и не сказала.

Опухоль, которая медленно пожирала его, – наказание, и искупить свою вину он мог лишь одним способом: сделав Катерину богатой. Имел ли он право просить ее еще об одной услуге? Если бы она хоть на миг перенеслась в его измученное тело, она выполнила бы его просьбу, не задавая лишних вопросов. Разумеется, с ее стороны согласие – не грех, но акт милосердия. Катерина проводила нотариуса до двери. Затем плавно вернулась к кровати, села рядом, сняла чепец и бросила его в изножье. Она потерла виски кончиками пальцев, тряхнула рыжевато-каштановыми волосами. От ее головы пахло сухими цветами; Латимер вдыхал пьянящий аромат, и ему очень хотелось зарыться лицом в ее волосы, как когда-то. Взяв книгу, она начала тихо читать; латинские слова без труда слетали с ее губ. Это Эразм Роттердамский. Сам он запустил латынь и почти ничего не понимал; ему следовало бы помнить эту книгу, а он не помнил. Катерина гораздо образованней его, хотя и притворялась, будто все наоборот; она не из тех, кто хвастается своими успехами.

Ее чтение прервал робкий стук в дверь. Вошла Мег, держась за руку своей служанки, нескладной девицы, чье имя Латимер никак не мог вспомнить. Бедная малышка Мег! После того как Мергитройд со своим отрядом захватил Снейп и взял их в заложники, она стала пуг ливой, как жеребенок. Что же они с ней сделали? Маленький спаниель проснулся и, радостно виляя хвостом, подбежал к девушкам.

– Отец, – прошептала Мег, целуя его в лоб; от нее пахло весенним лугом. – Как вы себя чувствуете?

Он с трудом поднял руку, неповоротливую, как колода, положил ее на маленькую ладонь дочери, с трудом улыбнулся.

– Матушка, приехал Хьюик, – сообщила Мег, обернувшись к Катерине.

– Дот, – обратилась Катерина к нескладной девице, – пожалуйста, пригласи лекаря сюда.

– Да, миледи. – Зашелестев юбками, девица направилась к двери.

– Погоди, Дот! – окликнула ее Катерина, и девица замирает на пороге. – Попроси кого-нибудь из слуг принести дров, у нас осталось последнее полено.

Кивнув, Дот сделала реверанс и скрылась за дверью.

– Джон, сегодня у Мег день рождения, – напомнила Латимеру Катерина. – Ей исполнилось семнадцать лет.

Его глаза наполнились слезами. Он хотел как следует разглядеть дочь, понять, что таится в ее зеленых глазах с золотистыми крапинками, но ее лицо расплывалось.

– Моя маленькая Маргарет Невилл стала женщиной… тебе уже семнадцать! – Голос у него сел от волнения. – Скоро у тебя появится жених… самый лучший, самый прекрасный… – Неожиданно он стал задыхаться, как будто его ударили. До него сознания вдруг дошло, что с будущим зятем он так и не познакомится.

Мег украдкой вытерла глаза.

В комнату вошел Хьюик. Последнюю неделю он являлся каждый день. Интересно, зачем король приставил к нему, бывшему мятежнику, своего личного врача? Катерина считала: это знак того, что король действительно простил его. Но Латимер с ней не был согласен. Он хорошо знал короля и подозревал, что за его жестом кроется нечто большее, но что именно, он не понимал. Доктор подошел к кровати; он виделся больному черным силуэтом. Перед уходом Мег еще раз поцеловала отца. Хьюик откинул одеяло и дождался, пока схлынет волна едкого смрада. Склонившись над ним, он ощупал опухоль своими легкими, как бабочки, пальцами. Латимер ненавидит руки доктора в вечных лайковых перчатках. Хьюик никогда их не снимал; они очень мягкие, тонкие и по цвету почти такие же, как человеческая кожа. Поверх перчатки на палец надето кольцо с гранатом размером с человеческий глаз. Латимер терпеть не мог перчаток; из-за них доктор казался ему обманщиком. Он только притворялся, будто ощупывает его руками… Хьюик неприятен Латимеру еще и потому, что рядом с ним он чувствует себя грязным.

Его донимали острые приступы боли. Он дышал часто и неглубоко. Хьюик взял склянку с какой-то жидкостью, наверное с его мочой; понюхал ее и поднес к свету. Они с Катериной стали о чем-то тихо беседовать. Рядом с молодым врачом она разрумянилась. Хорошо, что Хьюик хрупок и женоподобен; Латимер считал, что он не представляет угрозы для Катерины, и все же ненавидел его. Доктор молод, впереди у него большое будущее… и он никогда не снимает перчаток. Должно быть, он очень умен, раз в таком молодом возрасте стал придворным врачом. Будущее Хьюика рисуется в радужных тонах, в то время как жизнь самого Латимера заканчивалась. Латимер погрузился в дремоту; засыпая, он слышал приглушенные голоса жены и доктора.

– Я дала ему новое болеутоляющее средство, – сказала Катерина. – Тинктуру из коры ивы серебристой и пустырника.

– У вас настоящий талант врача, – похвалил ее Хьюик. – Я бы не догадался соединить эти средства.

– Я интересуюсь лекарственными травами. Даже завела небольшой аптекарский огород… – Катерина ненадолго умолкла и продолжила: – Мне нравится наблюдать, как все растет. И еще у меня есть книга Бэнкса.

– «Лекарственные травы» Бэнкса я считаю лучшим пособием, хотя многие ученые относятся к ней свысока.

– Наверное, считают ее женской книгой.

– Так и есть, – кивает Хьюик. – Потому-то она мне так нравится. По моему мнению, женщины лучше разбираются в целительстве, чем все ученые в Оксфорде и Кембридже, вместе взятые. Правда, я предпочитаю лишний раз не высказывать свое мнение…

Мысли в голове у Латимера путались; он ловил лишь обрывки фраз. Снова вернулась острая боль; она словно раздирала его пополам. До его слуха долетел чей-то пронзительный крик; не сразу он понял, что кричит он сам. Он виновен и должен умереть… Через какое-то время боль притупилась. Хьюик уже ушел; Латимер понимал, что ненадолго заснул. Долго ли он спал? И вдруг его охватила тревога. Он должен попросить ее о последней милости до того, как лишится дара речи, но как изложишь такую просьбу словами? Сам себе удивляясь, он схватил руку Катерины, крепко сжал ее и, задыхаясь, зашептал:

– Дай мне еще настойки!

– Не могу, Джон, – ответила она. – Я уже дала вам предельную дозу. Еще немного, и…

Ее слова повисли в воздухе.

Он крепче сжал ее запястье и хрипло проговорил:

– Кит, именно этого я и хочу!

Катерина молча посмотрела на него в упор. Латимеру показалось, что он может прочесть ее мысли. Они вертятся у нее в голове, словно детали часового механизма. Наверное, она ищет в Библии подходящее оправдание для себя. Как примирить душу с поступком, за который ее могут повесить? А ведь будь он фазаном, которого на охоте принесла собака, она бы, не раздумывая, свернула ему шею из сострадания!

– То, о чем вы меня просите, навлечет проклятие на нас обоих, – прошептала она.

– Знаю, – ответил он.