Читать книгу Поклонники Сильвии - Элизабет Гаскелл - Страница 12

Когда Хепберн пришел, чтобы дать Сильвии следующий урок, ее мысли все еще были заняты главным гарпунером и его историями, так что перспектива небольшой похвалы за заполнение страницы написанным каллиграфическим почерком именем Авденаго утратила даже тень привлекательности, которой обладала до этого. Разделить с кем-то интерес к опасным приключениям в северных морях девушке хотелось в гораздо большей мере, чем, согнувшись над столом, заставлять себя правильно выводить буквы. По неосторожности она решила пересказать кузену одну из историй, услышанных от Кинрейда; поняв, что Хепберн (если он вообще не счел весь рассказ нелепой выдумкой) воспринял эту историю просто как способ отвлечься от по-настоящему важного дела и терпеливо слушал ее лишь в надежде, что его кузина, очистив разум, прилежно возьмется за письмо, Сильвия поджала хорошенькие губки, словно чтобы удержаться от новых попыток заинтересовать Филипа, и приступила к уроку с весьма бунтарским настроем; от открытого неповиновения ее удерживало лишь присутствие матери.

– В конце концов, – произнесла девушка, разминая уставшую, онемевшую руку, – я не вижу смысла утомлять себя тем, чтобы учиться писать письма, если в жизни ни одного не получала. Зачем сочинять ответы, раз мне никто не пишет? А если бы и написали, я бы все равно ничего не смогла одолеть; даже печатную книжку мне трудно было бы прочесть, ведь там наверняка полно новомодных словечек. Чтоб ему провалиться, тому, кому делать больше нечего, кроме как придумывать новые слова! Почему людям не хватает тех, что уже есть?

– Ну как же? Ты сама каждый день используешь две-три сотни слов, Сильви, а я в магазине – множество других, которые тебе даже в голову не придут; людям на полях нужен собственный набор слов, не говоря уже о высоком стиле, на котором говорят священники и юристы.

– Читать и писать – это такой утомительный труд! Коль уж ты проводишь эти уроки, разве ты не можешь научить меня чему-нибудь другому?

– Есть еще счет. И география, – произнес Хепберн медленно и серьезно.

– География! – воскликнула Сильвия, просияв и, вероятно, выговорив это слово не слишком правильно. – Мне хотелось бы, чтобы ты научил меня географии. Есть множество мест, о которых я хочу знать.

– Что ж, в следующий раз я принесу книгу с картами. Но кое-что я могу рассказать тебе прямо сейчас. Земной шар делится на четыре части.

– А что такое земной шар? – спросила Сильвия.

– Земной шар – это и есть Земля, место, где мы живем.

– Продолжай. Какую из четвертей занимает Гренландия?

– Гренландия не занимает целую четверть. Она – лишь часть одной из них.

– Значит, половину четверти?

– Нет, меньше.

– Половину половины?

– Нет! – ответил Филип, слегка улыбнувшись.

Подумав, что кузен намеренно преуменьшает размеры Гренландии, чтобы поддразнить ее, Сильвия слегка надула губки и произнесла:

– Гренландия – это все, что я хочу знать из географии. Ну, кроме разве что Йорка, из-за скачек, и Лондона, потому что там живет король Георг.

– Но чтобы выучить географию, тебе нужно знать обо всех местах: о том, какие из них жаркие, какие – холодные, сколько жителей в каждом из них, какие там текут реки и какие в них главные города.

– Уверена, Сильви, если Филип тебя всему этому научит, ты станешь образованнее, чем был кто-нибудь из Престонов с тех пор, как мой прадед лишился собственности. Я буду очень тобой гордиться, ведь это позволит мне почувствовать себя так, словно мы вновь стали Престонами из Слейдберна[36].

– Я на многое готова ради тебя, матушка; но кому сдались богатства и земли, если для того, чтобы их иметь, нужно десятки раз писать «Авденаго» и забивать себе мозги сложными словами, пока те не вздуются и не лопнут?

В тот вечер это, вероятно, было последним выражением протеста против учебы со стороны Сильвии: девушка стала послушной и действительно старалась понять то, чему Филип пытался научить ее посредством примитивной, хотя и довольно умело нарисованной им самим с помощью уголька на кухонном столе карты – разумеется, предварительно испросив разрешения на эту, как выразилась Сильвия, «грязную работенку» у тетушки; впрочем, постепенно даже его кузина заинтересовалась большой черной точкой под названием «Монксхэйвен», вокруг которой начали формироваться суша и море. Положив круглое личико на руки, девушка уперлась локтями в стол, созерцая процесс рисования и то и дело поднимая взгляд на Филипа, чтобы задать ему какой-нибудь неожиданный вопрос. Впрочем, учеба не поглотила Сильвию настолько, чтобы она не замечала его приятной близости. Настрой ее в отношении кузена был самым доброжелательным, не бунтарским и не дерзким; Филип же изо всех сил старался удержать ее интерес, говоря изысканнее, чем когда-либо (вот на что способна любовь!), с пониманием того, что бы ей хотелось услышать и узнать. Однако в тот самый миг, когда он пытался объяснить Сильвии причину возникновения долгих полярных дней, о которых она слышала с самого детства, молодой человек почувствовал, что больше не владеет ее вниманием, что их разумы утратили контакт и что девушка уже вне его власти. Впрочем, он ощущал это лишь мгновение; у него не было времени поразмыслить о том, что же оказало на Сильвию столь досадное влияние, ведь дверь открылась и в дом вошел Кинрейд. Хепберн понял, что девушка, должно быть, услышала его приближавшиеся шаги и узнала их.

Манеры разгневанного Филипа немедленно стали чрезвычайно холодными. К его удивлению, Сильвия поприветствовала вновь прибывшего почти так же холодно. Девушка стояла за кузеном, так что, вероятно, не увидела протянутую в приветственном жесте руку Кинрейда, ведь она не вложила в нее свою маленькую ладошку, как сделала это час назад, когда в дом вошел сам Филип. Едва сказав гостю пару слов, Сильвия устремила взгляд на начертанную углем примитивную карту, так, словно заметила на ней какую-то крайне любопытную географическую особенность или решила запомнить урок во всех деталях.

И все же Хепберна встревожило то, как тепло Кинрейда принял хозяин дома, показавшийся из задней комнаты почти в то же мгновение, когда главный гарпунер вошел. Спокойствия у Филипа не прибавилось и когда он обнаружил, что гарпунер расположился у очага с привычным видом частого гостя. Дэниел достал трубки. Филип не любил курение – как, возможно, и Кинрейд, который, взяв и раскурив трубку, почти не подносил ее к губам, беседуя вместо этого с фермером Робсоном о морских делах. Кроме него почти никто не говорил. Филип с мрачным видом сидел рядом; Сильвия с тетушкой вели себя тихо, а старый Робсон курил длинную глиняную трубку, время от времени вынимая ее изо рта, чтобы сплюнуть в блестящую медную плевательницу и вытряхнуть белый пепел. Прежде чем вновь взять трубку в рот, Дэниел довольно усмехался, явно наслаждаясь рассказом Кинрейда и иногда вставляя короткое замечание. Сильвия сидела боком с краю кухонного стола, притворяясь, будто занята шитьем; однако Филип заметил, что она часто опускала иголку, чтобы послушать.

Через некоторое время Белл Робсон завязала с Хепберном разговор – в большей мере потому, что почувствовала досаду своего племянника, родного ей человека, чем из желания обсудить что-либо конкретное. Хотя, возможно, им обоим приятно было показать, что они не испытывают особого доверия к историям Кинрейда. Впрочем, миссис Робсон была слишком необразованна и опасалась верить всему, что говорят люди.

Филип, как и Сильвия, сидел с той стороны очага, что была ближе к огню, напротив гарпунера. Наконец он повернулся к кузине и тихо произнес:

– Полагаю, нам не удастся позаниматься географией, пока этот парень не уйдет?

При словах «этот парень» щеки Сильвии залились краской; однако ответ ее прозвучал равнодушно:

– Как по мне – хорошего понемножку, а географии мне на этот вечер достаточно; но все равно спасибо.

Филип погрузился в оскорбленное молчание. Он почувствовал злорадство, когда тетушка принялась готовить ужин с таким шумом, что Сильвия больше не могла разобрать слова моряка. Поняв это, раздраженная девушка, лишенная возможности дослушать историю до конца, дабы не позволить кузену насладиться своим триумфом и в еще большей мере чтобы пресечь любые его попытки завести с ней разговор, принялась напевать себе под нос, не прекращая при этом шить; так она и сидела, пока, ощутив внезапное желание помочь матери, не соскользнула со стула и, миновав Хепберна, опустилась на колени перед очагом рядом с отцом и Кинрейдом и принялась подрумянивать лепешки. Теперь шум, которому так радовался Хепберн, обернулся против него. Филип не мог различить, о чем весело переговаривалась Сильвия с гарпунером, когда тот пытался забрать у нее длинную вилку.

– Как этот морячок здесь оказался? – спросил Хепберн у тетушки. – Ему не следует находиться рядом с Сильвией.

– Да не знаю, – ответила та. – Нас познакомили Корни, а мужу моему его компания пришлась по душе.

– А вам он нравится, тетушка? – спросил Филип почти с тоской, последовав за миссис Робсон на маслобойню под предлогом того, что хочет ей помочь.

– Не слишком; как по мне – он рассказывает небылицы, желая проверить, примем ли мы их за чистую монету. Но мой муж и Сильвия считают его просто необыкновенным.

– Да я могу найти на пристани пару десятков таких, как он!

– Ну, не надо горячиться, дорогой. Кому-то нравятся одни люди, кому-то – другие. Что до меня – я всегда буду тебе рада.

Добрая женщина подумала, что Филипу стало обидно из-за явной увлеченности ее мужа и дочери их новым другом, и попыталась сделать обстановку как можно менее напряженной. Однако, несмотря на все ее усилия, настроение племянника в тот вечер так и не улучшилось: он чувствовал себя неуютно и испытывал явное неудовольствие – но все же не хотел уходить, пребывая в решимости продемонстрировать, что в этом доме он более близкий человек, чем Кинрейд. Наконец гарпунер поднялся, чтобы уйти, однако, прежде чем сделать это, наклонился к Сильвии и сказал ей что-то так тихо, что Филип не смог разобрать его слов; девушка, внезапно ставшая чрезвычайно усердной, даже не подняла глаз от своего шитья и лишь кивнула в ответ. В конце концов, после многочисленных задержек и возвращений, в которых подозрительный Филип усмотрел лишь предлог для того, чтобы украдкой бросать взгляды на Сильвию, Кинрейд удалился. Как только стало ясно, что этим вечером он больше не вернется, девушка немедленно отложила шитье, заявив, что очень устала и должна немедленно ложиться спать. Ее мать, которая тоже уже с полчаса клевала носом, была лишь рада возможности отправиться в постель.

– Выпей еще стаканчик, – сказал фермер Робсон Филипу.

Однако тот довольно резко отверг его предложение, подойдя вместо этого поближе к Сильвии. Он хотел поговорить с ней и видел, что она этого не желает, а потому воспользовался наиболее простым предлогом – что, впрочем, оказалось не самым мудрым шагом, лишившим его возможности всецело завладеть ее вниманием хотя бы на мгновение.

– Не думаю, что тебя слишком волнует изучение географии, не правда ли, Сильви?

– Не сегодня вечером, – ответила девушка, притворно зевая, но в то же время застенчиво поглядывая на недовольное лицо кузена.

– Да и вообще, – произнес Филип с нарастающим гневом, – как и учеба в целом. В прошлый раз я принес с собой кое-какие книги, чтобы ты много чего выучила, но теперь попрошу лишь вернуть их мне; я положил их на полку рядом с Библией.

Он хотел, чтобы Сильвия принесла их ему, дабы иметь удовольствие хотя бы получить книги из ее рук.

Ничего не ответив, девушка пошла наверх и вернулась с книгами; на ее лице было вялое безразличие.

– Значит, географию ты больше учить не будешь, – сказал Хепберн.

Что-то в его тоне задело Сильвию, и она посмотрела ему в лицо, в котором читалась глубокая обида, а еще тоска, сожаление и печаль, которые ее тронули.

– Ты же не сердишься на меня, Филип? Я хотела бы учиться, а не злить тебя. Просто я глупа и наверняка доставляю тебе кучу хлопот.

Хепберн был бы рад ухватиться за эту соломинку, чтобы продолжить уроки, но упрямство и гордость не позволили ему произнести ни слова. Он лишь молча отвернулся от милого умоляющего личика, чтобы завернуть свои книги в бумагу. Филип знал, что Сильвия тихо стоит рядом с ним, однако сделал вид, будто не замечает этого. Закончив, молодой человек коротко пожелал всем доброй ночи и удалился.

В глазах девушки стояли слезы, хотя в глубине души она чувствовала скорее облегчение. Она сделала искреннее предложение, которое отвергли с молчаливым презрением. Несколько дней спустя ее отец, рассказывая новости, услышанные им на монксхэйвенском рынке, упомянул в том числе и о встрече с Кинрейдом, направлявшимся в свой дом в Каллеркоутсе. Гарпунер передал свое почтение миссис Робсон и ее дочери, попросив Робсона сказать им, что хотел бы лично с ними попрощаться, однако не может этого сделать, поскольку стеснен временем, а потому просит у них прощения. Однако Дэниел не счел нужным передавать столь длинное сообщение, являвшееся лишь актом вежливости, и, поскольку оно не касалось никаких дел и было адресовано женщинам, почти сразу же о нем забыл. Сильвия пару дней чувствовала досаду из-за явного безразличия ее героя к тем, кто отнесся к нему как к другу, а не как к человеку, с которым они знакомы всего несколько недель; в конце концов гнев подавил зарождавшиеся в ней чувства к Кинрейду и она продолжила жить так, словно никогда с ним и не встречалась.

Гарпунер скрылся с ее глаз в густом тумане невиданной ею жизни, из которой явился, – скрылся, не сказав ни слова, и она могла никогда больше его не увидеть. И все же такой шанс был – когда он приедет, чтобы жениться на Молли Корни. Возможно, Сильвия будет на этой свадьбе подружкой невесты. Каким же славным станет день свадебного торжества! Корни были очень добрыми людьми, и их семья не жила по строгим правилам, которым Сильвию заставляла следовать ее собственная мать. Едва подумав об этом, девушка испытала сильнейшие угрызения совести и любовный порыв к собственной матери, готовность исполнить любое ее желание и стыд из-за мимолетного, предательского чувства; поэтому Сильвия попросила кузена Филипа продолжить уроки, причем сделала это с такой кротостью, что он, помедлив, великодушно согласился исполнить ее просьбу, чего сам желал всей душой.

С наступлением зимы жизнь на ферме Хэйтерсбэнк много недель была размеренной и монотонной. Хепберн, посещавший Сильвию с визитами, находил, что она стала удивительно послушной и здравомыслящей; возможно, он также заметил изменения в лучшую сторону, произошедшие с ее внешностью, ведь она была в том возрасте, когда девушки меняются быстро, обычно становясь красивее. Сильвия превратилась в высокую молодую женщину; ее глаза стали ярче, лицо – выразительнее, а осознание собственной исключительной привлекательности повлекло за собой своеобразное застенчивое кокетство в общении с теми редкими незнакомцами, которых ей доводилось встречать.

Приветствовал Филип также и ее интерес к географии. Вновь принеся на ферму свои книги с картами, он много вечеров посвятил обучению кузины этой науке; некоторые места вызывали у Сильвии глубокий интерес, в то время как другие города, страны и моря, сыгравшие в истории гораздо более значительную роль, не пробуждали в ней ничего, кроме холодного безразличия. Иногда она бывала своенравной, с высокомерием относясь к образованности своего учителя, однако в условленные дни Филип все равно неизменно приходил в Хэйтерсбэнк, несмотря на злой, пронзительный восточный ветер, снежные заносы или слякоть во время оттепелей, – приходил, поскольку ему было очень приятно сидеть чуть позади Сильвии, положив руку на спинку ее стула, пока она, склонившись над развернутой картой, подолгу всматривалась – о, если бы он мог видеть этот взгляд! – не в Нортумберленд, где зимовал Кинрейд, а в те дикие северные моря, о которых он рассказывал им всякие чудеса.

Однажды, уже в самом конце зимы, Сильвия заметила, что к ним на ферму направляется Молли Корни. Девушки не встречались уже много недель, ведь Молли ездила погостить к родственникам на север. Открыв дверь, Сильвия стояла на пороге; девушка дрожала, однако на ее губах играла улыбка: она рада была видеть подругу. Когда до двери оставалось всего несколько шагов, Молли окликнула ее:

– Сильвия, ты ли это? Как же ты выросла! И какой хорошенькой стала!

– Не говори ерунды, – сказала Белл Робсон, которая, следуя правилам гостеприимства, оставила глажку и подошла к двери.

Однако, несмотря на то что мать Сильвии назвала похвалу Молли ерундой, она не смогла скрыть улыбку, сиявшую в ее глазах, когда с нежно-собственническим видом миссис Робсон клала руку дочери на плечо.

– О! Но ведь это правда, – настаивала Молли. – Сильвия очень похорошела с тех пор, как мы виделись в последний раз. И, если я не скажу ей об этом, вместо меня это сделают мужчины.

– Придержи коней, – проговорила Сильвия обиженно.

Раздосадованная столь откровенным восхищением, она отвернулась.

– Ну так ведь и правда, – гнула свое Молли. – Долго вы ее не удержите, миссис Робсон. Как говорит моя мать, уследить за дочерьми не так-то просто.

– У твоей матери их много, а у меня – только эта, – ответила миссис Робсон строго, но в то же время печально.

Ей не нравился поворот их беседы. Впрочем, и Молли хотелось поговорить о своих делах, ведь у нее была куча новостей.

– Вот именно! Я все время твержу матушке, что, коль нас у нее так много, она должна быть благодарна той, которая выскочит замуж быстрее всех.

– И кто же она? Которая из вас? – спросила Сильвия с легким нетерпением, видя, что новостью, скрывавшейся за всей этой болтовней, была свадьба.

– Которая? Конечно же я! – отозвалась Молли, расхохотавшись и слегка покраснев. – Я ведь не просто так уезжала. Подцепила себе муженька во время поездки… Будущего то есть.

– Чарли Кинрейда, – произнесла Сильвия с улыбкой; наконец-то она могла открыть секрет подруги, который так тщательно хранила.

– К черту Чарли Кинрейда! – ответила Молли, тряся головой. – Какой толк от мужа, который по полгода пропадает в море? Ха-ха! Мой муженек – ловкий торговец из Ньюкасла, держит магазин на набережной. Полагаю, я нашла себе весьма неплохую партию – чего и тебе желаю, Сильвия. Дело в том, – продолжила она, оборачиваясь к Белл Робсон, которая, по ее мнению, в большей степени была способна оценить выгодность упомянутой партии, чем Сильвия, – что хоть мистеру Брантону уже почти сорок, его ежегодный доход составляет двести фунтов; к тому же он хорошо выглядит для своих лет. А еще он добродушный малый со спокойным характером. По правде говоря, он уже был женат; но все его дети умерли, кроме одного; да я и люблю детей; буду кормить их и укладывать спать пораньше, чтобы не путались под ногами.

Миссис Робсон серьезным тоном пожелала Молли всего самого лучшего. А вот Сильвия молчала. Она была разочарована: реальность оказалась куда прозаичнее романа Молли с главным гарпунером, который она себе вообразила. Поняв мысли Сильвии куда лучше, чем та могла себе представить, ее подруга натянуто рассмеялась:

– Вижу, Сильвия, ты не рада. Напрасно, милая моя! Раз я не выхожу за Чарли, значит, он теперь свободен; вдобавок он не раз говорил мне о том, какой красоткой ты растешь.

Удача, выпавшая Молли, наполнила ее речь бесстрашием и независимостью, которые она прежде проявляла редко и уж точно не в присутствии миссис Робсон. Сильвию тон и манеры подруги, ставшие шумными и навязчивыми, всего лишь раздражали, а вот ее мать находила их откровенно отталкивающими. Поэтому Белл ответила коротко и серьезно:

– Сильвия не спешит выходить замуж; она довольна жизнью со мной и своим отцом, кто бы там что ни говорил.

Молли немного угомонилась; и все же радость по поводу перспективы столь удачно выйти замуж так и сквозила в каждом ее слове; когда она ушла, миссис Робсон разразилась осуждающей тирадой, что было ей не свойственно:

– Вот ведь девицы бывают! Окрутят какого-нибудь простофилю – и ведут себя, как петух на куче навоза: «Кукареку, кукареку, я мужа заграбастала!» Терпеть таких не могу. Прошу тебя, Сильви, будь с Молли настороже. Воспитанные девушки не поднимают из-за мужчин такого шума, словно увидели двухголового теленка.

– Но у Молли доброе сердце, матушка, – произнесла Сильвия задумчиво. – Просто я была уверена, что она обручена с Чарли Кинрейдом.

– Эта девица обручится с первым мужчиной, который согласится взять ее замуж и обеспечивать, – ответила Белл презрительно. – Это все, о чем она помышляет.