Читать книгу Поклонники Сильвии - Элизабет Гаскелл - Страница 7

С вечера, описанного в предыдущей главе, погода несколько дней была пасмурной. Дождь представлял собой не череду быстрых, внезапных ливней, а непрекращающуюся морось, размывавшую цвета окружающего ландшафта и наполнявшую воздух тонким туманом, из-за которого люди вдыхали больше воды, чем воздуха. В такие моменты осознание близости бескрайнего, но невидимого моря погружает человека в жуткое уныние – не говоря уже о чисто физическом воздействии на людей, чувствительных к погоде или просто нездоровых.

Вновь напомнивший о себе ревматизм заставил Дэниела Робсона сидеть дома, что для человека вроде него, активного физически и не слишком активного умственно, стало тяжким испытанием. От природы характер Робсона не был скверным, однако затворничество сделало его хуже, чем когда бы то ни было прежде. Дэниел сидел в углу у очага, на чем свет стоит ругая погоду и высказывая сомнения в разумности и необходимости повседневных дел, которые его жена считала необходимыми. Очаг на ферме Хэйтерсбэнк действительно располагался в углу. От основной части комнаты его с обеих сторон отгораживали стенки длиной в шесть футов; у одной из них стояла крепкая деревянная скамья, а у другой «хозяйское кресло» – выдолбленный квадратный кусок дерева с круглой спинкой. В нем Дэниел Робсон и просидел четыре долгих дня, наблюдая за тем, что творилось над огнем, и давая советы и указания жене по любому поводу, включая варку картофеля, приготовление каши и прочие подобные вопросы, в которых она бы ни за что не приняла рекомендаций даже от самой искусной хозяйки в округе. Однако Белл каким-то образом удавалось сдерживаться, и она не говорила мужу, чтобы он не лез не в свое дело, если не хочет, чтобы его огрели тряпкой, хотя она непременно сказала бы это любой женщине и любому другому мужчине. Она даже одернула Сильвию, когда та шутки ради предложила последовать нелепым указаниям отца, а затем предъявить ему результат.

– Нет-нет! – сказала Белл. – Отец есть отец, мы должны его уважать. Где это видано, чтобы мужчина сидел дома, поддерживая огонь в очаге; а тут еще погода, и вокруг нет никого, кто бы мог заглянуть к нам, пусть даже просто ради того, чтобы с ним попререкаться, – нам-то, по библейским заветам, этого делать не пристало; а ведь хорошая словесная перепалка принесла бы Дэниелу немало пользы. Кровь бы разогнала. Вот бы Филип пришел!

Женщина вздохнула, ведь в эти дни она столкнулась с трудностями вроде тех, что испытывала маркиза де Ментенон[12] (но с меньшими возможностями для их преодоления), стараясь развлечь человека, который никак не желал избавляться от угрюмости. Будучи доброй и разумной, Белл не могла похвастать особой изобретательностью. Так что план Сильвии, пусть и выглядевший в глазах ее матери предосудительным, принес бы Дэниелу больше пользы, пусть даже и разозлил бы его, чем тихая и заботливая монотонность действий его жены, ведь эта монотонность, служа для него залогом комфорта в его отсутствие, никак не улучшала состояние Робсона теперь, когда он сидел дома.

Сильвия высмеивала предположение о том, что кузен Филип способен быть веселым, интересным гостем, до тех пор пока едва не рассердила Белл своим глумлением над хорошим, надежным юношей, коего та считала образцом молодого мужчины. Однако поняв, что ее вздорные шуточки неприятны матери, девушка немедленно их прекратила и, поцеловав ее, пообещала, что со всем отлично справится, после чего выбежала из задней кухни, где они чистили маслобойку и прочую деревянную утварь, использовавшуюся при приготовлении масла. Белл бросила взгляд на изящную фигурку дочери; Сильвия, накинув на голову передник, промелькнула за окном, у которого ее мать возилась по хозяйству. На мгновение остановившись, Белл, сама почти не осознавая этого, произнесла: «Благослови тебя Господь, девочка!», – после чего продолжила начищать то, что и так уже сверкало белизной.

Сильвия неслась по неровному двору фермы под моросившим дождем туда, где рассчитывала найти Кестера; однако его там не оказалось, и ей пришлось вернуться к коровнику и взобраться по прибитой к его стене грубой лестнице; она слегка напугала Кестера, сидевшего на использовавшемся для хранения шерсти чердаке и перебиравшего предназначенное для пряжи руно; высунув свое обернутое синим шерстяным передником ясное личико из ведшего на чердак люка, девушка обратилась к работнику, который был почти что членом их семьи:

– Кестер, отец совсем извелся; он сидит, сложив руки, перед очагом, изнывая от праздности. Мы с матерью не знаем, как его развеселить, чтобы он перестал ворчать. В общем, Кестер, тебе нужно будет разыскать Гарри Донкина, портного, и привести его сюда. Близится День святого Мартина, и скоро Гарри начнет ходить по домам, так что пускай в кои-то веки сперва заглянет к нам, ведь у отца есть одежда, которую нужно заштопать, а у Гарри всегда полно новостей; отцу будет кого поругать, да и всем нам при виде нового лица станет веселее. Давай же, иди, старый добрый Кестер.

Работник посмотрел на нее верными, любящими, полными восхищения глазами. В отсутствие хозяина он сам определил себе работу на день и был исполнен решимости ее закончить; однако Кестер не мог сказать Сильвии «нет» и потому лишь объяснил ей обстоятельства:

– Шерсть очень грязная, и я думал ее вычистить, но я, конечно же, выполню твою просьбу.

– Старый добрый Кестер, – произнесла девушка, улыбаясь и кивая ему укутанной в передник головой, которая затем исчезла из его поля зрения, но тут же появилась снова – так быстро, что работник даже не успел отвести свои широко открытые, завороженные глаза. – Однако осторожней, Кестер, ведь в этом деле тебе понадобится хитрость: ты должен сказать Гарри Донкину, чтобы он не проболтался о том, что это мы за ним послали; пусть сделает вид, будто начал свой обычный обход с нас; он должен спросить у отца, есть ли для него работа, а я отвечу, что мы очень рады его видеть. Прибегни к хитрости, Кестер, прибегни к хитрости!

– Простой-то народ я смогу перехитрить; но что делать, коль Донкин окажется таким же хитрым, как я? Вдруг все так и будет?

– Да ладно тебе! Коль Донкин окажется царем Соломоном, тебе нужно будет оказаться царицей Савской, а она, скажу тебе, его перехитрила!

Кестер так долго смеялся над идеей о том, чтобы стать царицей Савской, что к тому времени, как его хохот затих, Сильвия уже успела вернуться к матери.

Тем вечером, когда девушка уже собиралась ложиться спать, в окно ее маленькой комнатки постучали. Открыв окно, Сильвия увидела стоявшего под ним Кестера. Рассмеявшись, он продолжил их давешний разговор с того самого места, на котором они закончили:

– Хе-хе-хе! Я был царицей! Уговорил Донкина. Он придет завтра, притворившись, будто хочет спросить, нет ли для него какой работы, словно заглянул по собственному почину; старина Гарри поначалу был несговорчив, ведь он работал у фермера Кросски на другом конце города; они кладут в пиво полтора страйка[13] солода, а не один, как остальные, и это сделало портного несговорчивым; но не волнуйся, он явится!

Славный малый не сказал ни слова о шиллинге, который ему пришлось заплатить из своего кармана, чтобы убедить не желавшего расставаться с добрым пивом портного выполнить поручение Сильвии. Кестера тревожила лишь мысль о том, все ли у него получилось и не будут ли его бранить утром.

– Хозяин не сердился из-за того, что я не пришел на ужин?

– Он немножко порасспрашивал о том, где ты, но матушка не знала, а я притворилась, будто ничего не знаю. Матушка отнесла ужин тебе на чердак.

– Тогда я сбегаю за ним, а то у меня в животе так пусто, что он скоро к спине прилипнет.

Когда на следующее утро Сильвия завидела кривоногого Гарри Донкина, поворачивавшего на дорожку, ведущую к их дому, ее лицо стало несколько румянее, чем обычно.

– Это же Донкин, как пить дать! – воскликнула Белл, заметив портного минутой позже дочери. – Какая удача! Он составит тебе компанию, Дэннел, пока мы с Сильвией будем переворачивать сыры.

В то утро ревматизм донимал Робсона особенно сильно, и он, не оценив идею жены, ответил сурово:

– Вечно у женщин на уме одно и то же. «Компания, компания, компания». Думаете, мужчины такие же, как вы. Да будет тебе известно, что мне есть о чем подумать и я не собираюсь делиться своими мыслями с каждым встречным. Впервые с самой свадьбы у меня появилось время на размышления – или, уж во всяком случае, с тех самых пор, как я перестал выходить в море. На корабле-то, где женщин нет на многие лье вокруг, мне удавалось поразмыслить, особенно когда я взбирался на мачту.

– Тогда я скажу Донкину, что у нас нет для него работы, – произнесла Сильвия, интуитивно понимая, что добьется большего, соглашаясь с отцом, а не споря или препираясь с ним.

– Ну началось! – произнес Дэниел, опасаясь, что дочь исполнит угрозу, произнесенную кротким тоном, и поворачиваясь; это движение отдалось болью в его конечностях, и он закряхтел. – Входи, Гарри, входи; скажи мне что-нибудь разумное, а то я уже четыре дня сижу взаперти с женщинами; скоро совсем рехнусь. Я уж прослежу, чтобы они нашли тебе работу. Пускай поберегут свои пальцы.

Сняв плащ, Гарри с профессиональным видом уселся за стол так, чтобы свет, проникавший через длинное низкое окно, был в его распоряжении. Дунув в свой наперсток и послюнив палец, чтобы наперсток плотнее на нем сидел, Робсон задумался, с чего бы начать беседу, пока Сильвия с матерью стучали ящиками в поисках одежды, нуждавшейся в починке или пригодной для того, чтобы пойти на заплатки.

– Женщины – они тоже по-своему хорошие люди, – произнес Дэниел философски. – Но мужчину они способны довести до белого каления. Сиднем просидев здесь четыре дня, я вот что тебе скажу: грузи я навоз под проливным дождем – и то не устал бы так, как от женщин; всю плешь мне проели своей глупой болтовней. Твою профессию, конечно, считают не слишком мужской, но после женщин я и тебе страсть как рад. А им еще взбрела в голову блажь тебя отослать! Что ж, женушка, платить-то за починку всего этого платья кто будет? – обратился он к Белл, увидев, как та спускается с охапкой одежды.

Белл по своему обыкновению собиралась было ответить ему скромно и прямо, однако Сильвия, уже заметив, что тон отца стал веселее, опередила ее:

– Я, отец; я продам свой новый плащ, который купила в четверг, чтобы оплатить починку твоих старых плащей и жилетов.

– Вы только послушайте ее! – хохотнул Дэниел. – Вот уж девица так девица. Три дня не прошло с тех пор, как был куплен новый плащ, а она уже готова его продать.

– Ага, Гарри. Если отец не заплатит тебе за то, чтобы ты превратил эту старую одежду в новую, я уж лучше продам свой новый красный плащ, чем ты останешься без денег.

– Идет, – ответил Гарри, бросая пристальный взгляд знатока на кучу одежды, лежащую перед ним, и быстро определяя ткань с лучшей текстурой, чтобы осмотреть и оценить ее. – Опять эти железные пуговицы! Прядильщики шелка направили министрам петицию с требованием принять закон в пользу шелковых пуговиц; слышал, повсюду разослали информаторов, чтобы тащить к судье тех, у кого заметят пуговицы из железа.

– Носил такие на свадебной одежде и до смерти буду носить – или вообще без пуговиц обойдусь. Коль они станут принимать такие законы, то скоро начнут мне указывать, как спать, и введут налог на храп. Налоги-то уже берут и с окон, и с провианта, и даже с соли, которая с тех пор, как я был мальчишкой, подорожала вполовину. Вот уж неугомонные… Законодатели то есть, я ведь ни за что не поверю, будто король Георг имеет к этому какое-то отношение. Но помяни мои слова: я женился с медными пуговицами и буду ходить в одежде с медными пуговицами до самой смерти, а коль меня станут из-за этого донимать, то и в гроб лягу с медными пуговицами!

К этому времени Гарри с помощью знаков уже обсудил с миссис Робсон план действий. Его нить двигалась довольно быстро, и мать с дочерью почувствовали себя свободнее, чем когда-либо за последние несколько дней, ведь Дэниел вытащил свою трубку из углубления в стене у очага, где обычно держал ее, и приготовился чередовать замечания с пусканием колец дыма, что было добрым знаком.

– Взгляни-ка; на этот табачок большой спрос. Он прибыл к нам, аккуратно зашитый в женский корсет, – его доставила на берег жена моряка с одного рыболовного шмака[14], стоявшего в бухте. Поднимаясь к мужу на борт, она была чрезвычайно худенькой; но потом ее формы стали гораздо пышнее, ведь возвращалась она с кучей вещей, и не только в корсете. Пронесла прямо под носом у береговой охраны и команды тендера[15], притворившись пьяной, так что все лишь чертыхались и старались поскорее убраться у нее с дороги.

– К слову о тендере… на этой неделе в Монксхэйвене была заварушка с вербовщиками, – произнес Гарри.

– Ага, ага! Наша девчушка говорила об этом; благослови тебя Господь! Женщины если начнут рассказывать какую-нибудь историю, то конца ее так и не дождешься. Хотя скажу, что наша Сильвия – самая смышленая девчушка на свете.

По правде говоря, в тот день, когда Сильвия вернулась из Монксхэйвена с новостями, Дэниел счел ниже своего достоинства ее расспрашивать. Он подумал, что завтра у него появится повод отправиться в город, где он сможет все разузнать, не льстя своим женщинам вопросами, словно они знали что-то, что могло его заинтересовать, ведь Дэниел считал себя эдаким домашним Юпитером.

– Серьезная в Монксхэйвене была заварушка. Люди и думать забыли о тендере, ведь он стоял на якоре совершенно неподвижно, а лейтенант платил за припасы весьма щедро. Но в четверг в порт вошла «Решимость», первый китобоец в этом сезоне, и вербовщики показали зубы, утащив четырех самых крепких моряков, каких только видывал свет; город стал похож на осиное гнездо, на которое кто-то наступил. Народ взбесился так, что готов был разнести все до последнего булыжника.

– Хотел бы я там оказаться! Ох как хотел бы! У меня с вербовщиками свои счеты!

Старик поднял правую руку с искалеченными и ставшими бесполезными указательным и большим пальцами, отчасти в знак осуждения, отчасти – как свидетельство того, чего ему стоило избежать службы, мысль о которой была ему ненавистна из-за ее принудительного характера. Лицо Дэниела изменилось: теперь на нем была закоренелая неумолимая ненависть, воспоминание о которой вызвали его слова.

– Продолжай, приятель, продолжай, – подбодрил он Донкина, который ненадолго замолчал, чтобы поудобнее разложить одежду, над которой трудился.

– Ага, ага! Всему свое время – история-то длинная, а мне нужен кто-то, кто пригладил бы швы да поискал лоскуты, а то здесь нет подходящих.

– Черт бы побрал эти лоскуты! Эй, Сильви! Сильви! Иди сюда и побудь подмастерьем портного, чтобы Гарри побыстрее взялся за работу; я хочу услышать его рассказ.

Сильвия сделала так, как сказал отец: поставив утюги на огонь, побежала наверх за лоскутами, которые ее бережливая мать отложила как раз для такого случая. Это были небольшие разноцветные обрезки – остатки старых плащей, жилетов и прочих подобных предметов одежды, которые слишком износились, чтобы можно было их надеть, но по мнению запасливой хозяйки все еще могли пригодиться для починки других нарядов. Донкин так долго выбирал из них подходящие и прикидывал в уме, что и как нужно будет сделать, что Дэниел успел рассердиться.

– Ну, – заговорил он наконец, – ты так усердно ищешь лоскуты, что подошли бы к моей старой одежке, словно я юноша, собравшийся свататься. Вот что я тебе скажу: залатай хоть красным; ты можешь смело беседовать и работать одновременно – язык пальцам с иглой не помеха.

– Что ж, как я и говорил, Монксхэйвен стал похож на гнездо ос, снующих туда-сюда и жужжащих так, как они никогда еще не жужжали, причем каждая – с выпущенным жалом, готовая излить свою ярость и утолить жажду мести. Женщины и так кричали да плакали на улицах, а тут – Господи помоги! – еще и суббота наступила и все стало хуже некуда! Ведь всю пятницу люди зря прождали «Счастливого случая», поскольку, когда прибыла «Решимость», моряки сказали, что корабль отошел от мыса Сент-Эббс-Хед еще в четверг; жены и девицы, чьи мужья и возлюбленные были на борту «Счастливого случая», все глаза проглядели, ведь на севере из-за тумана и дождя было не видно ни зги; когда же во второй половине дня начался прилив, а от судна по-прежнему не было ни слуху ни духу, люди принялись гадать, не боится ли оно причалить из-за тендера – которого, кстати, тоже нигде не было видно – или же с ним что-то случилось. Перепачканные, промокшие насквозь, бедняжки отправились обратно в город; некоторые тихо плакали, словно у них болело сердце; другие, пригнув головы от ветра, направились домой, ни на кого не глядя и ни с кем не разговаривая; заперевшись на засовы, они приготовились провести ночь в ожидании. В субботу утром – а ты ведь помнишь, что в субботу утром погодка была препаршивая, штормовая да ветреная, – люди вновь стояли на причале и смотрели во все глаза, и с приливом «Счастливый случай» действительно показался у отмели. Но отправившиеся к нему на лодке акцизные чиновники отослали лодочников обратно с новостями. Моряки добыли немало жира и кучу ворвани. Но флаг корабля висел под дождем, приспущенный до середины мачты в знак траура и печали, ведь у них на борту был мертвец – человек, который при жизни был силен как бык. Второй находился на грани жизни и смерти, а еще семерых не было, ведь их забрали вербовщики. Тот фрегат, о котором говорили, что он стоит у Хартлпула[16], прознал от тендера о «Счастливом случае» и захватил в четверг наших моряков; затем «Аврора» – так называется этот фрегат – отправилась на север; «Решимость» заметила ее в девяти лье от мыса Сент-Эббс-Хед, и команда, по виду распознав в ней военный корабль, решила, что она здесь, чтобы похищать людей во имя короля. Я собственным глазами видел раненого, и он выживет. Выживет! Человек еще никогда не умирал с такой жаждой мести. Он едва мог говорить, ведь рана была серьезной, но то и дело багровел, пока старший помощник с капитаном рассказывали мне и остальным, как «Аврора» пальнула по ним и как ни в чем не повинный китобоец стал поднимать флаги, но еще до того, как они взвились, прозвучал второй залп, едва не попавший по вантам, после чего шедший из Гренландии против ветра корабль взял курс на фрегат; но команда знала, что они имеют дело со старой лисой, способной на любую пакость, и Кинрейд (это тот, который сейчас умирает, но не умрет, вот увидите), главный гарпунер, скомандовал людям спуститься в трюм и задраить люки, а сам остался с капитаном и старпомом на палубе, чтобы без особых почестей поприветствовать гостей с «Авроры», что гребли к ним на шлюпке…

– Будь они прокляты! – выдохнул Дэниел, обращаясь к самому себе.

Сильвия стояла, жадно вслушиваясь; она держала на весу горячий утюг, не осмеливаясь передать его Донкину из страха, что это заставит портного прервать свой рассказ, но и не решаясь поставить обратно на огонь, ведь это могло напомнить Гарри о его работе, о которой тот, увлекшись собственным повествованием, совсем позабыл.

– Что ж! До корабля они добрались очень быстро и высыпали на борт, как саранча; капитан говорит, что видел, как Кинрейд спрятал свой китобойный нож под куском парусины, и понял, что тот что-то задумал, однако не стал его останавливать, как не сделал бы этого, если бы гарпунер вознамерился убить кита. Стоило людям с «Авроры» оказаться на борту, как один из них тотчас же метнулся к штурвалу; по словам капитана, он почувствовал себя так, словно кто-то поцеловал его жену. «Однако затем, – говорит он, – я подумал обо всех тех людях, что спрятались в трюмах, вспомнил о жителях Монксхэйвена, которые высматривали нас в это самое время, и сказал себе, что буду говорить с ними вежливо столько, сколько смогу, и лишь затем возьмусь за китобойный нож, ярко поблескивавший из-под куска парусины». Так что речь его была честной и вежливой, хоть он и видел, что они приближаются к «Авроре», а «Аврора» приближается к ним. Капитан военного корабля вместо приветствия грубо заорал в рупор: «Прикажите своим людям выйти на палубу!» Капитан китобойца говорит, что услышал, как его люди крикнули ему снизу, что ни за что не сдадутся без кровопролития, и увидел Кинрейда, зарядившего свой пистолет и в любой момент готового выстрелить; он сказал флотскому капитану: «Мы защищенные законом люди, занимавшиеся промыслом в Гренландском море, и вы не имеете права чинить нам препятствия». Но флотский капитан заорал еще громче: «Прикажите своим людям выйти на палубу! Если они вам не подчиняются и вы утратили контроль над своим судном, то я посчитаю, что у вас на борту случился мятеж, и вы сможете подняться на борт „Авроры“ с людьми, которые изъявят желание за вами последовать, а по остальным я открою огонь». Каков, а? Хотел обставить все так, будто капитан не мог справиться с собственным кораблем, а он ему помогал. Но наш шедший из Гренландии капитан не робкого десятка. Он сказал: «На корабле полно жира, и я предупреждаю вас о последствиях стрельбы по нему. Как бы там ни было, пират вы или нет (слово «пират» встало комом у него в горле), а я – честный монксхэйвенец и иду из краев огромных айсбергов и многочисленных смертельных опасностей, но где, слава богу, нет никаких вербовщиков, коими, как я понимаю, вы являетесь». Так он передал мне сказанное, хоть я и не уверен, что в тот миг он говорил с такой же смелостью; все это точно было у него на уме, но, возможно, благоразумие взяло верх, ведь он, по его словам, всей душой молился о том, чтобы любой ценой доставить груз владельцам в целости. Что ж, люди с «Авроры», забравшись на борт «Счастливого случая», громко спросили, могут ли они стрелять в люки, чтобы заставить таким образом команду выйти на палубу; тогда заговорил гарпунер, сказав, что встанет у люков, что у него есть два добрых пистолета и еще кое-что и что на его собственную жизнь ему наплевать, ведь он холостяк, а в трюме у всех есть семьи, и что он прикончит первых двоих, кто сунется к люкам. В общем, мне сказали, что он прикончил двоих, которые туда сунулись, и сразу же нагнулся за китобойным ножом, большим, как серп…

– Можно подумать, что я не знаю, как выглядит китобойный нож! – воскликнул Дэниел. – Я сам по Гренландскому морю ходил.

– Они прострелили ему бок, ударили по голове и отбросили в сторону, посчитав мертвым, после чего стали стрелять в люки, убив одного и выведя из строя двоих, а потом остальные запросили пощады, ведь жить всем хочется, пусть даже на борту королевского судна; а затем «Аврора» увезла их, и раненых, и невредимых; Кинрейда и Дарли они оставили, приняв за мертвых, хотя Кинрейд мертвым не был; капитана и старпома тоже оставили, сочтя их слишком старыми; капитан, который любит Кинрейда как брата, влил рома ему в глотку, перевязал раны и, прибыв в Моксхэйвен, послал за доктором, чтобы тот вытащил из него пули; ведь говорят, что во всем Гренландском море еще не было такого гарпунера; я сам видел, как этот славный парень лежал там, бледный и неподвижный от слабости и потери крови. А вот Дарли мертв как камень; в воскресенье его похоронят так, как в Монксхэйвене никогда никого еще не хоронили… А теперь давай сюда утюг, девочка; не будем больше тратить время на болтовню.

– Это не пустая трата времени, – возразил Дэниел, тяжело передвинувшись в своем кресле и вновь остро ощутив свою беспомощность. – Если бы я был молод… Нет, парень, если бы у меня не было этого поганого ревматизма, полагаю, вербовщики узнали бы, что подобные дела просто так не сходят с рук. Благослови тебя Бог, приятель! Это хуже, чем было в моей юности, выпавшей на Американскую войну, а ведь и тогда дела обстояли довольно паршиво.

– А Кинрейд? – спросила Сильвия и с шумом выдохнула, после того как попыталась осмыслить сказанное.

Пока она слушала историю, на ее щеках играл румянец, а глаза блестели.

– О, он выкарабкается! Он не умрет. В нем еще полно жизни.

– Насколько я понимаю, он – кузен Молли Корни, – сказала Сильвия и еще сильнее покраснела, вспомнив намек подруги на то, что Чарли был для нее не просто кузеном.

Ей немедленно захотелось отправиться к Молли и разузнать мельчайшие подробности, которыми женщины готовы делиться только с другими женщинами. В тот миг маленькое сердечко Сильвии загорелось этим желанием, хоть она и не была готова признаться в этом даже самой себе. Ей не терпелось увидеть Молли, и она почти убедила себя в том, что причина заключалась лишь в желании посоветоваться о фасоне плаща, который должен был выкроить Донкин и который она сшила бы под его руководством; как бы там ни было, именно этим Сильвия объяснила матери свое желание навестить подругу, когда все запланированные на день домашние дела были переделаны, а сквозь бледные водянистые облака начало проглядывать закатное солнце.