Читать книгу Седьмая ложь - Элизабет Кей - Страница 9

Идти на ужин к Марни и Чарльзу в следующую пятницу мне было не с кем, но я частенько приходила одна и с нетерпением ждала конца рабочей недели. Однако в середине дня Марни позвонила мне с предупреждением, что ужин сегодня не состоится, поскольку Чарльз решил сделать ей сюрприз и везет ее на выходные в Котсуолдс. Она звонила из машины, и я слышала в трубке шум автомобилей, проносившихся мимо по шоссе. Интересно, давно ли она узнала, что уезжает? И чего молчала? Наверняка он сообщил ей об этом заранее, как минимум за два-три часа, ведь у нее было время собраться и выехать из города с его вечными пробками и узенькими улочками, которые заставлены припаркованными по обочинам машинами и утыканы светофорами через каждые несколько сотен метров. Она могла бы позвонить мне и пораньше.

– И куда вы едете? – спросила я зачем-то, хотя ответ меня не слишком интересовал.

– В какой-то отель, – ответила она. В трубке раздалось шуршание, и я представила, как Марни поворачивается к Чарльзу, – наверняка тот сидел за рулем, по своему обыкновению единолично выбирая путь. – Как он называется? – спросила она.

Я слышала, как он что-то говорит, но отдельных слов разобрать не могла, все сливалось в одно сплошное бормотание; его голос эхом метался по железной коробке машины.

– Чарльз не помнит, – сказала Марни. – Но… – снова то же шуршание в трубке, – навигатор говорит, что туда еще два часа езды.

Я представила их рядышком: Марни, беззаботно сбросившую туфли на коврик и с ногами устроившуюся на пассажирском сиденье, и Чарльза в модной рубашке и теплом джемпере: он был из тех мужчин, которые любят водить машину, опустив стекло и выставив локоть в окошко, но при этом осеннюю прохладу не жаловал.

– Джейн! – прокричал Чарльз, будто бы издали. Потом последовало более тихое, даже вкрадчивое: – Она меня слышит?

– Слышу-слышу, – заверила я.

– Продолжай, – ответила Марни, но адресовано это было не мне. – Она говорит, что слышит.

– Джейн! – гаркнул он снова. – Могу я попросить тебя об одном одолжении? Я хотел бы, чтобы эта прекрасная женщина в грядущие выходные принадлежала только мне одному. Что скажешь? – вопросил он. – (Я прижала подушечку большого пальца к динамику, чтобы приглушить звук.) – Могу я рассчитывать на тебя? Это всего двое суток. Ты выдержишь, я в тебя верю.

Марни рассмеялась, вернее даже, по-девчачьи захихикала, поэтому я тоже засмеялась и прокричала в ответ:

– Без проблем! Она в полном твоем распоряжении!

Ну а что мне оставалось? Что еще я могла сказать? Я понимала, что это все означает.

– Но ты же придешь к нам на следующей неделе? – спросила Марни. – В то же время, что и всегда?

– Да, – ответила я. – В обычное время.

– Предупреди меня, если будет Стэнли, – сказала она.

– Его не будет, – отозвалась я.

– О, – оторопела она. – Вот как? Очень жаль.

Она была искренне удивлена, как часто бывают удивлены оптимисты, когда реальность идет вразрез с фантазиями. Марни всегда надеется, всегда предполагает, что следующий мужчина окажется тем самым, и совершенно напрасно, поскольку факты говорят об обратном. Ни один из моих поклонников, как она их называет, не появлялся у нее на ужинах больше раза или двух.

– В общем, если захочешь кого-нибудь привести, предупреди меня. – Марни нажала кнопку отбоя, и в трубке наступила тишина.

Я знала, что затеял Чарльз, и мне было страшно. Я сделала глубокий вдох, с шумом втягивая в себя воздух, потому что мою грудь словно опоясал тугой обруч, ребра содрогались от озноба, а горло то и дело перехватывало.

Ты уже в курсе насчет обручального кольца. Я считала, что оно спокойно лежит в ящике прикроватной тумбочки Чарльза; у меня не было никаких оснований предполагать, что это не так. Однако теперь я была совершенно уверена, что оно стремительно удаляется от Лондона, надежно упрятанное в кармане куртки, или в потайном отделении чемодана, или в бардачке сверкающей белой машины.

Лежа в постели в тот вечер, я представляла себе это кольцо. Вот оно, ждет своего часа в гостиничном номере, где-нибудь в ящике. У меня перед глазами стояла красная бархатная коробочка, а в ней – полоска золота с тремя ослепительными белыми бриллиантиками.

Я ненавидела одну мысль об этом. Ненавидела одну мысль о том, что она может выйти за него замуж.

В детстве у Марни были довольно сложные отношения с родителями: скорее рабочие, нежели родственные. Ее мать и отец были врачами, причем исключительно успешными каждый в своей области. Они постоянно находились в разъездах, так что Марни и ее старшего брата Эрика начали оставлять одних дома на несколько недель кряду, едва они научились самостоятельно добираться до школы и готовить себе еду. Родители появлялись в хорошие дни – на родительских собраниях и школьных концертах, – но в целом в жизни дочери практически не присутствовали. В плохие дни, в нормальные дни, в будни, из которых и состоит наша жизнь, рядом с ней не было никого.

До меня. Это была моя роль. Я любила ее безгранично, безоговорочно, беззаветно.

Чарльз считал, что он тоже может претендовать на эту роль. Но он ошибался. Потому что послать на чей-то столик в баре бутылку шампанского – не самоотверженность, а любовь к дешевым эффектам. Роскошная квартира – не проявление щедрости. Это бездумная расточительность. А дорогущее кольцо – символ вовсе не глубины чувств, а тупой самоуверенности, проявление чванства, приемлемого только для людей вроде Чарльза.

На кольцо я наткнулась в ящике его прикроватной тумбочки несколькими месяцами ранее.

Марни с Чарльзом на неделю уезжали в отпуск. Кажется, на Сейшелы или на Маврикий, точно не помню, – а у нас в Лондоне обещали в это время адскую жарищу. Марни переживала из-за цветов, которые развела на балконе: как они выдержат неделю на солнцепеке без дождей? Чарльз утверждал, что она волнуется из-за ерунды, ведь это всего лишь цветы, в конце концов всегда можно купить новые.

Я ела свой ужин, слушая их препирательства, и совершенно сознательно хранила молчание. Я покривила бы душой, если бы стала уверять, что их ссора не доставляла мне удовольствия, – видя, что Чарльз совершенно не понимает Марни, я испытывала некоторое злорадство, однако знала: вмешиваться бесполезно. И тем не менее у меня язык чесался сказать Чарльзу, что он ведет себя как полный придурок и, если эти цветы так важны для Марни, они должны быть важны и для него. Но я молчала.

На следующее утро Чарльз позвонил мне с просьбой: не могла бы я во время их отпуска заезжать к ним и поливать эти несчастные цветы?

Машину я не вожу. На метро от меня до их дома добираться более получаса. Так что сразу было понятно, что мне это будет не особенно удобно.

Неужели у них нет друзей, живущих по соседству, подумала тогда я, может, каких-нибудь коллег Чарльза, которые, как и он, могли позволить себе шикарную квартиру в старинном доме? Наверняка были, не иначе. И все-таки Чарльз попросил меня.

Наверное, потому, что я их самый близкий друг, мелькнула мысль.

Хотя, разумеется, я знала, что это не так.

Меня попросили об услуге, оттого что знали: я не откажу. У Марни была куча друзей, как и у Чарльза, но я оказалась самым простым и надежным вариантом.

Чарльз сообщил, что оставит ключ у консьержа и если я смогу заскакивать к ним в будни после работы, а хорошо бы и еще разок в субботу, это будет просто здорово.

В понедельник я вышла из офиса в половине седьмого, осатаневшая от целого дня сидения за компьютером и попыток объяснить нескончаемым покупателям, почему их посылки не были доставлены в назначенный срок. После смерти Джонатана я не ходила на работу почти десять недель, а вернувшись, обнаружила, что мы больше не продаем мебель и меня перевели в службу поддержки, так что теперь моя обязанность – отвечать на телефонные звонки. Руководство полагало, что там у меня будет масса возможностей сделать значительный вклад в процветание компании, однако в моем представлении это было понижение в должности.

По выходным горячая линия не работала, поэтому в начале недели приходилось тяжелее всего. К понедельнику те, кто не дождался доставки заказа в субботу, были настолько раздражены и возмущены отсутствием садовой мебели для барбекю, подарков ко дню рождения сына, нарядов для важного мероприятия, что уже не могли держать себя в руках. Дозвонившись, они принимались шипеть, плеваться, браниться и орать в трубку. А я была вынуждена часами распинаться перед ними, извиняясь, успокаивая, уговаривая, обещая исправить наши упущения и в качестве компенсации отправляя небольшие суммы на их счета.

У дома Марни и Чарльза я была в начале восьмого.

– Могу я взглянуть на ваши документы? – осведомился консьерж, когда я спросила про ключ.

– У меня при себе их нет, – ответила я. – Но, Джереми… – (У него на груди был приколот бейдж.) – Вы же много раз видели меня здесь, как минимум каждую неделю, и вам известно, кто я такая. Послушайте, я даже вижу у вас на столе конверт с ключом. Там написано: «Джейн Блэк». Вы же знаете, что это мое имя.

– Значит, документов никаких нет? – уточнил он.

– Боюсь, что так, – отозвалась я.

Свои слова я сопроводила самой лучезарной из арсенала своих улыбок и была порядком удивлена, когда он с заговорщицким видом протянул мне конверт и сказал:

– Чур я вам ничего не давал.

Я поднялась на лифте на нужный этаж и, когда двери открылись, вышла в холл. Над головой у меня немедленно вспыхнула лампочка. Мы с Марни целый год выходили из лифта на синий ковролин, да и дом, в котором я жила сейчас, предлагал подобный опыт (с той лишь разницей, что ковролин был серо-коричневый, но точно такой же грязный и вытертый). Тут же обстановка была совершенно иной, и я неизменно чувствовала себя слегка ущербной. На стенах висели картины в рамах, причем на каждой в правом нижнем углу красовалась подпись автора, а с потолка свисали изящные подвесные светильники. Паркетный пол сверкал лаком, и единственным свидетельством того, что по этим коридорам когда-либо ступала чья-то нога, был еле заметный, чуть выцветший пятачок на ковролине перед двумя лифтами.

Я вошла в квартиру и – как это ни глупо – удивилась, что в комнатах не горит свет. По пятницам я звонила в дверь, и Марни выскакивала мне навстречу, с улыбкой распахивая ее, а потом вновь торопливо скрывалась в кухне, чтобы перемешать, приправить или встряхнуть что-нибудь на плите. Обыкновенно на столешнице была установлена камера, снимавшая процесс приготовления очередного кулинарного шедевра. Кратковременная отлучка Марни в связи с моим приходом регулярно фигурировала в ее статьях и рецептах, а также в видеороликах.

Мне всегда хотелось куда-нибудь пойти поужинать с ней. Я грезила о том, чтобы мы опять остались вдвоем. Но ей нужно быть в кухне, говорила Марни, тем самым она оплачивала свою половину ипотечного взноса за квартиру. Чарльз отчаянно нуждался в женушке, хозяюшке, той, что безраздельно принадлежала бы ему. Но я знала, что не о такой участи мечтала Марни, и была с ней солидарна.

Из коридора до меня доносилась ее реплика на камеру:

– Ну вот, Джейн появилась в нужный момент, когда я и надеялась.

Я тихонько прикрывала за собой входную дверь и останавливалась, чтобы послушать.

– Потому что я могла спокойно выскочить в коридор, зная, что у меня тут ничего не убежит и не пригорит и мне не придется оттирать плиту и спасать пошедший комками соус.

Я слушала, как она колдует в кухне: вот заскребла о дно кастрюли ложка, вот зашипело в сковороде разогретое масло, вот захлопали ящики и дверцы кухонного гарнитура, – а потом в конце концов она произносила ту фразу, ради которой я прислушивалась, которую ждала. Это неизменно было что-то вроде:

– Но вы же помните, что́ я всегда говорю, да? Джейн для меня практически член семьи. И я знаю, что она там сейчас вешает свое пальто, или снимает обувь, или еще что-нибудь делает, а потом спокойно пойдет и нальет себе чего-нибудь выпить или откупорит бутылку – mi casa es su casa[2], и все такое прочее. Если же ваши гости более требовательны, советую вам начинать готовку с тем расчетом, чтобы они подошли уже в конце следующего этапа, когда вы сможете безболезненно сделать перерыв и встретить их как полагается.

Да, в такие моменты я тоже стояла в прихожей одна, но это было совершенно иное ощущение. Тогда квартиру заливал свет, он горел повсюду, горели лампы на потолке и торшеры в каждом углу. Горели ароматизированные свечи, расставленные на декоративных экранах для батарей, на каминной полке, на кофейном столике, мерцающие на каждой горизонтальной поверхности. Я всегда слышала голос Марни: она щебетала что-то, разговаривая сама с собой, со своей аудиторией, со своей неуклонно растущей армией подписчиков. Что-то неизменно булькало на плите, и французские окна, ведущие на балкон, непременно были открыты настежь, так что с улицы доносился свист ветра, шум и гудки машин.

Но в тот вечер квартира была темна, тиха и безлюдна.

Никогда прежде я не бывала тут в отсутствие хозяев. И мне это неожиданно понравилось – понравилось ощущение свободы от чужого присутствия; квартира казалась ничьей, опустевшей.

Я далеко не сразу нашла лейку (под раковиной в ванной) и ключ от балконной двери (в кухонном ящике рядом с чайными ложками). Когда я наконец выбралась на балкон, уже почти стемнело, но можно было различить паутинки, висящие между листьями цветов, тоненькие ниточки, тянущиеся от стеблей к прутьям ограды балкона, поблескивающие в свете фонарей. Я заметила даже паучка, маленького и коричневого, восседавшего в самом центре паутины. Я занесла над ним носик лейки, и струя воды потекла, унося все – и его самого, и паутину, – вниз, на патио.

Домой я вернулась почти в девять вечера.

На следующее утро я сложила в небольшой чемоданчик кое-какую одежду и туалетные принадлежности, которых мне должно было хватить до выходных. Я даже взяла свое постельное белье. Марни и Чарльзу нужен был посетитель, гость, заглядывающий в квартиру время от времени, на полчасика в день, исключительно ради того, чтобы полить цветы. Вместо этого они получили кого-то вроде квартиранта.

Вряд ли они стали бы особенно возражать, но ставить их в известность я не собиралась.

В тот вечер я вошла в их квартиру и снова остановилась в темной прихожей. Этой квартире предстояло стать моим домом – пусть даже всего на неделю. Я зажгла везде свет – в точности так, как любила Марни, – и застелила кровать своим комплектом белья. Потом разложила продукты по полкам холодильника и шкафчикам, включила радиоприемник и принялась осматривать книжные шкафы. Определить, какая часть библиотеки принадлежит Марни, а какая Чарльзу, не составляло труда: его книги в большинстве своем были в темном переплете с золотым тиснением на корешке, ее же – в пастельных тонах, главным образом розовые и желтые, с затейливой вязью заголовков.

Каждый вечер я возвращалась с работы и зарывалась в складки их подушек; тонкий слой темного налета полз вверх по кафельной плитке в их ванной; тусклые пятна бальзама для губ покрывали их зеркала.

Есть что-то очень странное и одновременно расслабляющее в одиноком пребывании в чужом доме. Помнится, я отчетливо ощущала присутствие хозяев, хотя они находились на другом краю земли, нас разделяли часы перелета, целые континенты. У меня было такое чувство, что я вижу эту пару в истинном свете впервые. Я рылась в кухонных шкафчиках, пытаясь узнать, какие приправы у них любимые, а какие так и стоят непочатыми. Прошерстила ящики комода и с изумлением обнаружила, что Марни превратилась в женщину, которая носит нижнее белье исключительно комплектом. Проинспектировала аптечку – полный ассортимент разнообразных обезболивающих на все случаи жизни, леденцы от кашля, бежевые пластыри и термометр в нераспечатанной упаковке – и почувствовала, что теперь знаю Марни с Чарльзом немного лучше, чем прежде.

В прикроватной тумбочке Марни хранилась всякая всячина, ничего примечательного: несколько упаковок бумажных носовых платков, россыпь пробников из косметических магазинов, исписанные ручки, старые открытки, пустые блистеры из-под таблеток, пара старых солнцезащитных очков, дешевенький плетеный браслетик, который она привезла из нашей совместной поездки в Грецию еще в университетские времена. В тумбочке Чарльза я обнаружила три журнала, две закладки, четыре флешки, стопку поляроидных фотографий со свадьбы кого-то из друзей – на одной была запечатлена Марни в синем шелковом платье, которое я помогала ей выбирать, – и в самом дальнем углу красную бархатную коробочку в коричневом бумажном пакетике.

Так что я знала, к чему идет дело; у меня было время морально подготовиться.

В воскресенье днем я все еще валялась в постели, когда Марни позвонила мне во второй раз. Я поднесла телефон к глазам и посмотрела на ее имя, большими буквами написанное на экране, на фотографию – Марни на своей кухне: в фартуке, узлом завязанном на талии, с выбившимися из прически рыжими прядями, заправленными за уши. Я сделала этот снимок два года назад, когда сменила телефон на более новую модель.

Я собралась с духом и ответила.

– Джейн? – закричала она мне в ухо. – Джейн! Ты меня слышишь?

– Ну конечно, – сказала я. – В чем дело? Что случилось?

Я прекрасно знала, в чем дело и что случилось, и тем не менее предпочла станцевать этот ритуальный танец.

– Чарльз сделал мне предложение! – завопила она. – Он попросил меня выйти за него замуж! – Она была совершенно не в состоянии контролировать громкость и скорость потока своих слов. – Сейчас пошлю тебе фотографию кольца. – Судя по звуку, она принялась тыкать пальцами в экран, потом снова поднесла трубку к уху. – Ну как, получила?

Мой телефон завибрировал. Я, разумеется, уже знала, что должно появиться на экране. И все же пока была не готова увидеть, как это кольцо поблескивает у нее на пальце, на ее белой коже, привязывая Марни к весьма специфическому будущему.

– Нет еще, – отозвалась я. – Но наверняка она скоро придет.

Я собиралась взглянуть на фотографию, но попозже. Я намеревалась положить бутылку вина в холодильник, прибраться в квартире, выйти на прогулку. Потом, через несколько часов, когда на улице станет тихо и темно, я открою сообщение и заставлю себя посмотреть на фото.

– Ты же придешь, правда? – спросила она. – Ну конечно! Придешь на свадьбу? Может, мы даже поженимся за границей, посмотрим, пока еще точно не решили. Ты поможешь мне выбрать платье?

– Ну конечно, – отозвалась я. Не уверена, что в моем голосе было достаточно энтузиазма. – Конечно, – произнесла я еще раз, надеясь, что бездумные повторения создадут иллюзию восторга, хотя на самом деле мне было тошно, как никогда.

– И ты будешь моей свидетельницей, – заявила она. – Будешь, правда?

– Да, – ответила я. – Ну конечно же буду.

– Ладно, мне пора закругляться, мы уже едем домой, а мне нужно сделать еще несколько телефонных звонков и… Ох, Джейн, разве это не самая потрясающая новость на свете? Не верится, что все это происходит на самом деле, просто не верится. Ты напишешь мне, когда получишь фотографию? Или я могу отправить ее еще раз. Кольцо – это что-то с чем-то, настоящая бомба. Думаю, оно тебе понравится. Или хотя бы скажи, что тебе нравится. Но я совершенно уверена, что оно в самом деле тебе понравится. Ладно, я несу всякую чушь, Чарльз уже закатывает глаза – все-все, я уже заканчиваю! – так что давай поговорим попозже, в пятницу увидимся, если не раньше, и – да-да, хорошо! – целую тебя!

И она нажала отбой.