Читать книгу Красавица и Чудовище. Сила любви - Элизабет Рудник - Страница 6

Гастон любил всеобщее внимание к своей персоне. По правде говоря, он жил ради него. С самого детства он постоянно находился в центре внимания. Раньше прочих малышей его возраста начал ходить, первым заговорил, с каждым годом становился выше и красивее своих одногодок. Темноволосый, с ярко-голубыми глазами и широкими плечами, он действительно был весьма недурен собой. Девушки его обожали, парни им восхищались. А что же Гастон? Он впитывал это внимание, купался в нем.

Однако, живя в маленькой деревушке, много внимания не получишь, и это безумно раздражало Гастона. Потом, к его огромной радости, Франция вступила в войну. Гастон рвался на войну не ради возможности защищать свою страну, но для того, чтобы надеть красивую форму и покорять сердца дам: женщинам, как известно, нравятся военные.

И он с удовольствием очаровывал дам, став всеми признанным героем, а произошло это двенадцать лет назад.

Гастон и по сей день носил форму.

Он до сих пор считал себя самым красивым и мужественным человеком во всей деревне.

Сейчас он сидел на рослом черном жеребце и обозревал свой городок. Массивную грудь его закрывала блестящая позолоченная кираса, на руках бугрились внушительные мускулы. Он натянул поводья, заставляя своего скакуна нервно танцевать на месте. К седлу крепился его верный мушкет и добытые в лесу трофеи – этим утром Гастону, как всегда, повезло на охоте.

– Ты ни разу не промахнулся, Гастон, – сказал его спутник.

Если Гастон чем-то походил на льва – а многие так его и называли, – то его приятеля можно было сравнить с домашним котом. Эти двое отличались друг от друга, как небо и земля.

Гастон – высокий и мускулистый, а Лефу – низенький и рыхлый. Гастон двигался с грацией хищного зверя и говорил как по писаному, а Лефу то и дело спотыкался, запинался и заикался. Гастона все знали и обожали, а Лефу едва замечали. И все же Гастон в каком-то смысле был привязан к неуклюжему коротышке – в основном потому, что обрел в его лице своего самого верного обожателя.

– Ты величайший охотник в деревне, – продолжал Лефу. Гастон бросил на него сердитый взгляд, и коротышка поправился: – Я хотел сказать… во всем мире.

Гастон выпятил и без того необъятную грудь и вскинул голову, словно позируя для невидимого художника.

– Спасибо, Лефу, – уронил он. Потом посмотрел на добычу Лефу – пригоршню каких-то овощей – и вздернул бровь. – Ты и сам неплохо справился, – неискренне добавил он.

– Однажды я научусь стрелять так же хорошо, как и ты, – заявил Лефу, чем явно позабавил охотника. – И говорить, как ты. А еще быть таким же высоким и красивым, как ты.

– Вперед, старина, – сказал Гастон, делая вид, что совершенно равнодушен к комплиментам. – Отражение славы – это почти так же хорошо, как сама слава.

Лефу озадаченно склонил голову набок и уже открыл было рот, чтобы что-то сказать, но увидел, что Гастон выпрямился в седле. Глаза темноволосого мужчины сощурились, как у волка, завидевшего добычу. Проследив за взглядом Гастона, Лефу увидел, что именно привлекло внимание приятеля. Внизу шагала через деревенскую площадь Белль. Ярко-голубое платье девушки красиво оттеняло ее густые каштановые волосы. Даже издалека Лефу видел, что на ее щеках играет милый румянец.

– Посмотри на нее, Лефу, – продолжал Гастон. – Вот моя будущая жена. Белль самая красивая девушка в деревне, а значит, она лучшая.

– Но она же такая начитанная, а ты… – Лефу кашлянул. Он чуть не совершил такое, чего никогда себе не позволял и тем гордился: он никогда не оскорблял Гастона.

Прежде чем Гастон успел заметить замешательство приятеля, тот поспешно исправился:

– Ты же такой рубаха-парень.

Гастон кивнул.

– Знаю, – согласился он. – Склонность Белль к спорам сравнима только с ее красотой.

– Вот именно! – воскликнул Лефу, наконец-то уловивший в словах охотника здравый смысл. – Кому она нужна? У нас же есть мы! Дуэт! – Он произнес это прозвище почти с надеждой.

Когда они только вернулись домой с войны – разумеется, Лефу увязался за своим кумиром на фронт, – коротышка безуспешно пытался заставить деревенских называть их с Гастоном «Дуэт», правда, не преуспел в этом. Чаще всего о них говорили: «Гастон и тот, другой». А еще чаще вообще забывали о Лефу, упоминая лишь Гастона.

Поглощенный собственными мыслями, Гастон не обратил внимания на просительные нотки в голосе приятеля.

– С тех пор как я вернулся с войны, мне постоянно чего-то недоставало… – пробормотал он, пытаясь подобрать правильные слова.

– Je ne sais quoi?[1] – закончил за него Лефу. Он не понаслышке знал, каково это: дать определение чему-то, чего, возможно, и на свете-то нет. Это примерно то же самое, как описать их дружбу с Гастоном.

Гастон повернулся и озадаченно поглядел на приятеля.

– Не знаю, что это значит, – сказал он. – Знаю одно: стоило мне ее увидеть, и я сразу же понял, что женюсь на Белль. И я не хочу торчать здесь и попусту терять время.

Ударив коня пятками по бокам, он во весь опор поскакал к городку – ни дать ни взять отважный герой, вернувшийся с войны. Отставший Лефу пришпорил своего косматого пони, так что животное прижало уши и… неспешно затрусило вслед за конем Гастона.

Белль услышала стук копыт за несколько секунд до того, как кони пронеслись через городские ворота. По правде говоря, на полном скаку в деревню влетел только первый скакун, второй скорее вошел. Белль сразу же узнала рослого черного жеребца и сидящего на нем человека. Всадником оказался Гастон. Следом за ним поспешал его закадычный друг Лефу, изо всех сил пытаясь заставить своего пони двигаться быстрее. Подавив жалобный стон, девушка поспешно спряталась за спиной продавца сыра, надеясь, что Гастон ее не заметил.

Она уже не раз и не два сталкивалась с этим героем войны, и всякий раз их беседа развивалась одинаково. Гастон надувался как павлин, хвастался свежими охотничьими трофеями и рассказывал о своих боевых подвигах, а Белль изо всех сил старалась не возводить глаза к небу. Горожане – особенно женщины – восторженно всплескивали руками и шепотом твердили, как Белль повезло, так что в конце концов девушка уходила восвояси, испытывая жгучее желание помыться. Она знала, что многие – хотя, если быть честной, то абсолютно все – незамужние девицы в городке считали Гастона завидным женихом. И все же Белль его на дух не переносила: было в нем что-то ужасное.

Вот как сейчас, подумала она, осторожно выглядывая из-за прилавка с сыром. Гастон сжимал в кулаке цветы и хищно, точно дикое животное, осматривал площадь. Белль застонала: бывалый охотник заметил ее и принялся проталкиваться через толпу, чтобы добраться до девушки. Белль повернулась и быстро пошла в другую сторону, надеясь, что жители городка отвлекут Гастона.

Она не видела, как к Гастону шагнула старая Агата, протягивая чашку, в надежде получить подаяние. Гастон посмотрел на бездомную женщину, и его губы презрительно скривились. Потом он заметил в ее руках блестящую металлическую чашку.

– Спасибо, карга, – сказал он, выхватил у Агаты чашку и перевернул. Лежавшие внутри монеты посыпались на землю, а Гастон поглядел на свое отражение в донышке чашки. Удовлетворенный увиденным, он небрежно швырнул Агате чашку и прошел мимо.

– Доброе утро, Белль, – воскликнул он, подбегая к девушке. Белль попятилась. – Какая у тебя чудесная книга.

Девушка выгнула бровь:

– Ты ее читал?

– В армии я много чем занимался, – туманно ответил Гастон.

Белль подавила смешок: прошла почти целая минута, прежде чем он перевел разговор на армию – кажется, это рекорд.

Гастон театральным жестом протянул ей цветы.

– Поставишь на стол за ужином, – пояснил он. – Мне присоединиться к тебе сегодня вечером?

– Извини, – поспешно сказала Белль и покачала головой, краем глаза высматривая пути к отступлению. – Не сегодня.

– У тебя много дел? – спросил Гастон.

– Нет, – ответила Белль и, прежде чем Гастон успел ответить или осознать ее отказ, поднырнула у него под рукой и пошла своей дорогой. Она успела услышать, как Гастон общается с зеваками, остановившимися поглазеть на «прекрасную пару», и при этом безбожно перевирает ее ответ. По его словам, выходило так, что гордая девица просто набивает себе цену.

Белль не волновало, что именно Гастон скажет и как утешится. Она твердо знала одно: несмотря на высокий рост, Гастон ничуть не больше этого провинциального городка. Она ни за что не сядет с ним за один стол – ни сегодня, ни когда бы то ни было.

Белль ускорила шаг и выбралась из городка, а еще через несколько минут уже подходила к своему домику, такому маленькому и уютному, с широкими окнами и небольшим крыльцом перед входной дверью. Рядом с домом имелся милый сад, а в подвале размещалась мастерская отца.

Из-за расположенных у самой земли двойных дверей доносилась позвякивающая мелодия. Отец работал, несмотря на ранний час.

Тихонько, чтобы не побеспокоить отца, Белль открыла дверцы и на цыпочках спустилась по ступенькам в подвал. В маленькое окно струился солнечный свет, освещая склонившегося над рабочим столом Мориса.

Вокруг лежало множество деталей. Кнопочки, шурупчики, наполовину раскрашенные коробки, тонкие детали стояли на разных полках и столах. Некоторые блестящие и сияющие были новее прочих, другие, с которыми Морис давно не работал, успели покрыться изрядным слоем пыли. Прямо сейчас старый мастер колдовал над музыкальной шкатулкой. Белль наблюдала, как он пытается приладить на место какую-то мелкую деталь. Внутри шкатулка была очень красива: в ней пряталась мастерская художника. Крошечный художник рисовал портрет своей жены – та склонилась над ребенком, а в руке держала красную розу.

Белль сделала еще шаг, и Морис, услышав посторонний звук, рассеянно поднял голову. При виде дочери он улыбнулся. В ясных глазах мастера, таких же карих, как у Белль, светился ум. Морис расправил плечи, так что стало видно, что он высок, худощав и, несмотря на возраст, по-прежнему симпатичен.

– О, Белль, хорошо, что ты вернулась, – сказал он, снова поворачиваясь к музыкальной шкатулке. – Куда ходила?

– Ну, сначала отправилась в Санкт-Петербург повидать царя, потом рыбачила на дне колодца, – начала девушка и улыбнулась, когда отец рассеянно кивнул. За работой он не видел и не слышал ничего остального. Белль понимала отца: с ней случалось то же самое, стоило ей открыть книгу.

– Хм-м-м, да, – пробормотал Морис, кивая. – Будь добра, подай мне, пожалуйста…

Он еще не закончил фразу, а Белль уже протягивала ему отвертку.

– И еще…

На этот раз она подала отцу молоточек.

– Нет, мне не нужно… – Тут из шкатулки выскочила какая-то пружина, и мастер умолк. – Хотя, да, кажется, он мне понадобится.

И он снова с головой ушел в работу. Белль подошла к полке, заполненной готовыми музыкальными шкатулками, провела длинным тонким пальцем по их гладким, полированным бокам. Все шкатулки представляли собой настоящие произведения искусства; на них были изображены достопримечательности со всего мира. Девушка знала, что отец сделал их для нее, чтобы она хотя бы так могла вырваться за пределы деревни.

Морис никогда этого не говорил, но Белль знала, что отец понимает, как ей хочется посмотреть мир, выбраться из маленького городка, в котором, как ему казалось, она в безопасности. Стоило подумать о деревне, и на память пришли обидные слова жителей, услышанные утром. Мягко, чтобы не огорчить отца, Белль проговорила:

– Папа, ты не считаешь меня странной?

Очевидно, тон ее вопроса встревожил Мориса, и он оторвался от работы.

– Ты считаешь себя странной? – повторил он. – Откуда такие мысли?

Белль пожала плечами.

– О, не знаю… Люди говорят.

– Есть вещи похуже людских сплетен, – грустно сказал Морис. – Пусть жители этой деревни довольно ограниченные, зато здесь безопасно.

Белль открыла было рот, чтобы возразить. Вечно отец прибегает к этому аргументу. Девушка знала, что в его словах есть резон, и все равно не понимала, почему отец так не хочет покидать городок.

Видя, что его обычное объяснение не убеждает Белль, Морис быстро сменил тему.

– Когда я еще жил в Париже, – сказал он, – я знал одну девушку. Она очень сильно отличалась от других, намного опережала свое время, и люди потешались над ней, но в один прекрасный день обнаружили, что начали ей подражать. Знаешь, что она часто говорила?

Белль покачала головой.

– Она часто говорила: «Люди, которые шепчутся у тебя за спиной, там и останутся». – Морис помолчал, давая дочери время обдумать услышанное, потом добавил: – Те, кто осуждает тебя у тебя за спиной, никогда тебя не догонят.

Белль медленно кивнула. Девушка любила такие маленькие истории, с помощью которых Морис пытался чему-то ее научить. Вообще-то ей подумалось, что она уже успела услышать их не по одному разу. Отец хотел показать ей, что все хорошо и нет причин для переживаний, что это нормально – не быть частью толпы. Она снова кивнула и мягко сказала:

– Я понимаю.

– Та женщина была твоей матерью, – добавил Морис с улыбкой и, взяв дочь за руку, крепко сжал.

Белль улыбнулась в ответ, чувствуя, как на сердце становится тепло и грустно. Она не помнила свою мать, у нее были только истории, которые ей поведал отец. Однако Морису тяжело давались эти воспоминания, поэтому он рассказывал Белль лишь разрозненные эпизоды, да и то нечасто.

– Расскажи еще о маме, – попросила Белль, видя, что Морис снова собирается вернуться к работе. – Пожалуйста, хоть что-нибудь.

Отец замер, не донеся руку до музыкальной шкатулки, медленно поднял глаза на дочь.

– Твоя мать была… бесстрашной, – сказал он. – Чтобы узнать больше, тебе достаточно просто посмотреть в зеркало.

Взяв пинцет, он подцепил последнюю шестеренку, вставил ее в механизм музыкальной шкатулки, и деталька со щелчком встала на место. Шкатулка заиграла.

– Она прекрасна, – сказала Белль. Потом посмотрела на портрет, висящий над отцовским рабочим столом. На нем была изображена та самая женщина, миниатюрную копию которой мастер поместил в музыкальную шкатулку. Это она держала розу, а малютка, над которой она склонялась, была сама Белль. Единственное изображение матери, которое девушка когда-либо видела.

– Думаю, ей очень понравилась бы эта шкатулка, – мягко добавила Белль.

Но Морис ее уже не слышал, он полностью погрузился в свой мир музыкальных шкатулок. Белль не стала больше говорить о матери, чтобы не огорчать отца. Она повернулась и пошла наверх. Девушка очень любила своего папу и всеми силами старалась оберегать его от боли и страданий, которых он достаточно натерпелся в жизни. Только иногда она задавалась вопросом, может ли ее жизнь свернуть с привычной колеи, которую они с отцом для себя выбрали.